Сушки
Рассказ из книги Нины Горлановой "Светлая проза"В рамках рубрики «Лукоморье (политfiction)» «Полит.ру» публикует рассказ «Сушки» из книги Нины Горлановой «Светлая проза» (Горланова Н.В. Светлая проза: Рассказы / Нина Горланова. М.: ОГИ, 2005. 320 с.). Нина Горланова – пермская писательница, автор книг «Радуга каждый день», «Родные люди», «Вся Пермь», «Любовь в резиновых перчатках», «Дом со всеми неудобствами». В книгу «Светлая проза» вошли рассказы, написанные автором за последние десять лет. Это в своем роде записи каждодневных происшествий, в которых фиксируются и высказывания знакомых, и анекдоты, и воспоминания, и наблюдения; постепенно все они складываются в единый сюжет, в единую панораму провинциальной русской жизни — одновременно будничной и фантастичной.
В городе паника: преступник ездит на «cкорой» и ставит детям какие-то прививки. Уже два смертных случая. Предупреждены все детские учреждения. А в издательстве Лиза читает мой роман воспитания.
— Мрачно ты пишешь! — резюмирует она. — Хорошо, но мрачно!
— На зеркало неча пенять, — пытаюсь я защититься. — Действительность наша еще мрачнее.
— Ну и что! Не будем мы это печатать, мать! — Обращение пущено в надежде скрасить отказ, ибо мы считаемся друзьями.
— В народе это называется: «Бьют и плакать не дают». Детям-то есть нечего.
Лиза спохватилась, полезла в сумку и вытащила оттуда кулек с килограммом сушек. Сует мне — для детей.
— Средний заработок писателя в СССР — 70 рублей в месяц. Чего ты хочешь?
— А о народе вы что, вообще не думаете? Это же людям нужно: то, что я пишу. Ты же лучший редактор издательства и должна понимать...
— Это не уйдет от народа. После смерти напечатают. Это называется «Горчица после ужина». — Лиза смеется, не понимая того, что в наше время такой веры быть не может. Я начинаю рассказывать о девушке с обувной фабрики, когда-то я писала о ней очерк. Девушка стеснялась того, что является передовиком производства, а их обувь никто не берет в магазине. На складе макулатуры под нож идет вся продукция нашего книжного издательства, но Лиза гордится, что она — передовой редактор издательства.
— А ты найди эзоповский язык! — призывает Лиза. — Пикассо как говорил: «Я не ищу, я нахожу».
— При чем тут Пикассо? — кричу я мужу, который ищет свои носки по всему дому. — Ты можешь мне объяснить Лизину мысль?
— В отличие от Пикассо я ищу, но не нахожу, — отвечает он, имея в виду носки. — И сколько у нас хламу под ногами! Зачем этот сломанный стул?
Я беру стул и выношу за дверь — выбросим. Он служил на дне рождения для какого-нибудь своего в доску гостя, обычно — для Лизы. А теперь ее убыло из моих гостей.
Но тут муж нашел носки и подобрел на глазах, стал оправдывать Лизу: мол, она умная, все понимает, но пробивать не будет. Однако осуждать за это нельзя. Борцовские качества должны в человеке родиться: нужна для них база. А Лиза что видела: предательство со стороны возлюбленного, потом — предательство со стороны мужа. Еще свекровь травила всю жизнь, где ей опору-то взять?
— Ну и нечего без борцовских качеств в редакторы идти, — не сдаюсь я, начиная свой ежедневный труд по обрезанию гнили с яблок, так называемых «пище-брак», которые стоят всего 25 копеек килограмм.
— Мама, ты любишь, что ли, яблоки обрезать? — спрашивает дочь. — Всегда улыбаешься, когда работаешь.
— То, что делаешь для детей, делаешь всегда без раздражения, понятно? И вместо того чтобы писать рассказы, я часами яблоки обрезаю.
— Зато писать хорошо будешь! Бальзак же нюхал гнилые яблоки, чтобы писалось, — объясняет сын. — Можно сушку взять?
— Можно. И мне дай... Ой! Зуб сломала. Конечно, отчего будут зубы крепкими, когда так питаемся... Что же делать? Послать, что ли, свои рассказы в журнал?
— Пошли. Писание в стол — та же любовь без ответа... Мне кажется, что ты лучше всех пишешь. Неужели я необъективен?
— Как же, милый, ты можешь быть объективным, если у нас четверо детей?
И я посылаю рассказы и роман в московский журнал. Оттуда приходит посылка. Некая прелестная редактриса Наталья Дмитриевна (имя это навечно врезается в память!) прислала посылку: гречку, масло, сгущенку.
— Гречка пахнет гречкой! — нюхают дети крупу-ядрицу.
— А масло желтое как масло! — говорит муж.
— Но рассказы, пишет, пробить не смогла, даже сама увольняется, ибо устала смотреть в пустые глазницы начальницы.
И я рву на части свой последний рассказ, потом отношу его в мусорное ведро, стоящее в туалете. В народе это называется так: «Выколю себе один глаз, пусть у моей тещи зять кривой будет!»
Решаю: буду зарабатывать перепечаткой на машинке. Всё. Хватит голодать! Уже дошли до того, что жизнь семьи на уровне военного коммунизма: одни духовные проблемы и никакого быта, приличествующего эпохе. Еду в ЦУМ за бумагой и копиркой — буду машинисткой.
У ЦУМа выпивший человек не поладил с южным продавцом цветов. Вот шапку-то южный человек с нашего и стащил. Тогда наш цветы у него опрокинул — все ведро на асфальт. А прохожие стали собирать и уносить с собой. Тут другой южный человек подъехал в такси, еще цветы привез. Подвыпивший без шапки к багажнику подлетел — цветы выбрасывать! А люди из ЦУМа выходят — и видят: цветы! Собрали половину, тут южные продавцы кинулись оставшиеся цветы топтать — лишь бы никому бесплатно не достались. Растоптали и ушли. Я посмотрела на кляксы из красных гвоздик, и что-то шевельнулось внутри. А тут проходила женщина, увидела два пустых ведра из-под цветов, вылила воду и забрала их. Я же вернулась домой. И бумагу с копиркой покупать не стала.
— Ни за что не буду больше рвать свои рассказы! Я сама в Москву поеду, повезу их. А то что: они меня в лицо не знают— как будут печатать?!
— Гомера до сих пор в лицо не знают, а печатают,— ответил муж.
— Да и ехать не на что, — согласилась я. — Но все равно жаль, что рассказ порвала...
— Я его уже достала давно, — сказала дочь, — сложила только склеить чем?
Я обрадовалась и раскрыла секрет: клей был спрятан, потому что недавно дочь брызнула им в глаз, который потом долго спасали.
— Возьми его там, где была косметика.
— Мам, а почему этот ящик шкафа ты называешь «Там, где была косметика»?
— Потому что раньше там была косметика. Пока я рассказы писать не начала. Были деньги, была и косметика.
Муж понял, что я дошла, и махнул рукой: ладно, сдавай в «Букинист» книги и езжай в Москву.
В поезде я прочла в газете заметку о том, что сокращение белка в рационе удлиняет жизнь.
— Скоро у нас здесь все долгожителями будут, — говорили в вагоне, прочтя статью вслед за мною.
— Один критик упрекнул меня, что я своеобразие родного города не могу отразить, — сказала я. — Муж тогда предложил послать по почте нашу корзину с грязным бельем тому критику; мы его полгода выстирать не можем: то воды нет, то электричества, то порошка. А то он не верит, что существуют те
трудности, которые я описываю.
— А вы писательница? А как вы писать начали?
— И писать-то начала из-за затоптанности. Нашла однажды себя на кухне, пишущей повесть, благо кухня узкая: одной рукой кашу мешаю, другой — пишу. Со мной что-то вдруг сделалось. И слова приходят. Описываю дом, сад, вот только людей там нет. И я будто бы не знаю, каких людей там поселить.
— А у вас положительный герой есть? — спросил сосед.
Где-то он набрался такой терминологии, а вот о том, что положительным героем может быть сам автор, люди и не слыхали, небось это тайна великая есть. Разве что при закрытых дверях учитель мог сказать: «Дети! А кроме того — положительным героем может быть смех или автор. Но вы об этом никому не говорите!»
Приключения в Москве начались с первого дня. Я приехала в шубе и зимних сапогах, а в столице жара 24 градуса. Тут же я стерла в кровь ноги и поползла в магазин «Обувь». Меня сразу без очереди впустили в отдел, где я купила босоножки. На туфли денег не хватило. Так я оказалась в шубе и босоножках.
В толстом журнале мои рассказы похвалили, но печатать отказались. Мол, политика в литературе еще не определена, а рассказы слишком острые. Дали мне зато целую сумку еды: тушенку, конфеты, гречку, а также один свитер и трое брюк детям. Так что не зря, можно сказать, съездила в столицу.
— Я говорил, что Гомера тоже не знают в лицо, — ворчал муж.
Я поняла: нужно что-то делать. Тут пришел наш друг — знаменитый на весь город критик Андрей Валентинович — и сказал:
— Я вот статью напишу о твоих рассказах — похвалю их. Будут тебя еще печатать!
— Правда? Напишешь? А это ничего, что мы — друзья?
— Пусть читают рассказы, если не поверят!
Прошло полгода. Статью он так и не написал, но зато однажды пришел с бутылкой водки. Мы разлили ее по стаканам.
Когда-то Андрей Валентинович прочел у знакомых мои рукописи. А еще до этого Некрасов и Белинский ведь прочли рукопись Достоевского и пошли к нему рано утром, чтобы сказать: мол, новый гений в вашем лице народился. Так и Андрей Валентинович, чувствуя себя одновременно Некрасовым и Белинским, пошел ко мне рано утром, но я уже увела детей в ясли. Ему, конечно, стало обидно, и он в очередной раз рассказывал эту историю сейчас.
Нужно сказать, что выпить мне никогда не хочется. А вот теперь я пила-пила и допилась до рецензии, то есть мне стало казаться, что хорошая рецензия на мои рассказы уже есть и напечатана. И я подумала, какие вокруг прекрасные люди: нужно лишь иногда напиваться до рецензии — и все будет хорошо.
03 января 2006, 06:00 Нина Горланова
http://polit.ru/fiction/2006/01/03/gorlanova.html
Рассказ из книги Нины Горлановой "Светлая проза"В рамках рубрики «Лукоморье (политfiction)» «Полит.ру» публикует рассказ «Сушки» из книги Нины Горлановой «Светлая проза» (Горланова Н.В. Светлая проза: Рассказы / Нина Горланова. М.: ОГИ, 2005. 320 с.). Нина Горланова – пермская писательница, автор книг «Радуга каждый день», «Родные люди», «Вся Пермь», «Любовь в резиновых перчатках», «Дом со всеми неудобствами». В книгу «Светлая проза» вошли рассказы, написанные автором за последние десять лет. Это в своем роде записи каждодневных происшествий, в которых фиксируются и высказывания знакомых, и анекдоты, и воспоминания, и наблюдения; постепенно все они складываются в единый сюжет, в единую панораму провинциальной русской жизни — одновременно будничной и фантастичной.
В городе паника: преступник ездит на «cкорой» и ставит детям какие-то прививки. Уже два смертных случая. Предупреждены все детские учреждения. А в издательстве Лиза читает мой роман воспитания.
— Мрачно ты пишешь! — резюмирует она. — Хорошо, но мрачно!
— На зеркало неча пенять, — пытаюсь я защититься. — Действительность наша еще мрачнее.
— Ну и что! Не будем мы это печатать, мать! — Обращение пущено в надежде скрасить отказ, ибо мы считаемся друзьями.
— В народе это называется: «Бьют и плакать не дают». Детям-то есть нечего.
Лиза спохватилась, полезла в сумку и вытащила оттуда кулек с килограммом сушек. Сует мне — для детей.
— Средний заработок писателя в СССР — 70 рублей в месяц. Чего ты хочешь?
— А о народе вы что, вообще не думаете? Это же людям нужно: то, что я пишу. Ты же лучший редактор издательства и должна понимать...
— Это не уйдет от народа. После смерти напечатают. Это называется «Горчица после ужина». — Лиза смеется, не понимая того, что в наше время такой веры быть не может. Я начинаю рассказывать о девушке с обувной фабрики, когда-то я писала о ней очерк. Девушка стеснялась того, что является передовиком производства, а их обувь никто не берет в магазине. На складе макулатуры под нож идет вся продукция нашего книжного издательства, но Лиза гордится, что она — передовой редактор издательства.
— А ты найди эзоповский язык! — призывает Лиза. — Пикассо как говорил: «Я не ищу, я нахожу».
— При чем тут Пикассо? — кричу я мужу, который ищет свои носки по всему дому. — Ты можешь мне объяснить Лизину мысль?
— В отличие от Пикассо я ищу, но не нахожу, — отвечает он, имея в виду носки. — И сколько у нас хламу под ногами! Зачем этот сломанный стул?
Я беру стул и выношу за дверь — выбросим. Он служил на дне рождения для какого-нибудь своего в доску гостя, обычно — для Лизы. А теперь ее убыло из моих гостей.
Но тут муж нашел носки и подобрел на глазах, стал оправдывать Лизу: мол, она умная, все понимает, но пробивать не будет. Однако осуждать за это нельзя. Борцовские качества должны в человеке родиться: нужна для них база. А Лиза что видела: предательство со стороны возлюбленного, потом — предательство со стороны мужа. Еще свекровь травила всю жизнь, где ей опору-то взять?
— Ну и нечего без борцовских качеств в редакторы идти, — не сдаюсь я, начиная свой ежедневный труд по обрезанию гнили с яблок, так называемых «пище-брак», которые стоят всего 25 копеек килограмм.
— Мама, ты любишь, что ли, яблоки обрезать? — спрашивает дочь. — Всегда улыбаешься, когда работаешь.
— То, что делаешь для детей, делаешь всегда без раздражения, понятно? И вместо того чтобы писать рассказы, я часами яблоки обрезаю.
— Зато писать хорошо будешь! Бальзак же нюхал гнилые яблоки, чтобы писалось, — объясняет сын. — Можно сушку взять?
— Можно. И мне дай... Ой! Зуб сломала. Конечно, отчего будут зубы крепкими, когда так питаемся... Что же делать? Послать, что ли, свои рассказы в журнал?
— Пошли. Писание в стол — та же любовь без ответа... Мне кажется, что ты лучше всех пишешь. Неужели я необъективен?
— Как же, милый, ты можешь быть объективным, если у нас четверо детей?
И я посылаю рассказы и роман в московский журнал. Оттуда приходит посылка. Некая прелестная редактриса Наталья Дмитриевна (имя это навечно врезается в память!) прислала посылку: гречку, масло, сгущенку.
— Гречка пахнет гречкой! — нюхают дети крупу-ядрицу.
— А масло желтое как масло! — говорит муж.
— Но рассказы, пишет, пробить не смогла, даже сама увольняется, ибо устала смотреть в пустые глазницы начальницы.
И я рву на части свой последний рассказ, потом отношу его в мусорное ведро, стоящее в туалете. В народе это называется так: «Выколю себе один глаз, пусть у моей тещи зять кривой будет!»
Решаю: буду зарабатывать перепечаткой на машинке. Всё. Хватит голодать! Уже дошли до того, что жизнь семьи на уровне военного коммунизма: одни духовные проблемы и никакого быта, приличествующего эпохе. Еду в ЦУМ за бумагой и копиркой — буду машинисткой.
У ЦУМа выпивший человек не поладил с южным продавцом цветов. Вот шапку-то южный человек с нашего и стащил. Тогда наш цветы у него опрокинул — все ведро на асфальт. А прохожие стали собирать и уносить с собой. Тут другой южный человек подъехал в такси, еще цветы привез. Подвыпивший без шапки к багажнику подлетел — цветы выбрасывать! А люди из ЦУМа выходят — и видят: цветы! Собрали половину, тут южные продавцы кинулись оставшиеся цветы топтать — лишь бы никому бесплатно не достались. Растоптали и ушли. Я посмотрела на кляксы из красных гвоздик, и что-то шевельнулось внутри. А тут проходила женщина, увидела два пустых ведра из-под цветов, вылила воду и забрала их. Я же вернулась домой. И бумагу с копиркой покупать не стала.
— Ни за что не буду больше рвать свои рассказы! Я сама в Москву поеду, повезу их. А то что: они меня в лицо не знают— как будут печатать?!
— Гомера до сих пор в лицо не знают, а печатают,— ответил муж.
— Да и ехать не на что, — согласилась я. — Но все равно жаль, что рассказ порвала...
— Я его уже достала давно, — сказала дочь, — сложила только склеить чем?
Я обрадовалась и раскрыла секрет: клей был спрятан, потому что недавно дочь брызнула им в глаз, который потом долго спасали.
— Возьми его там, где была косметика.
— Мам, а почему этот ящик шкафа ты называешь «Там, где была косметика»?
— Потому что раньше там была косметика. Пока я рассказы писать не начала. Были деньги, была и косметика.
Муж понял, что я дошла, и махнул рукой: ладно, сдавай в «Букинист» книги и езжай в Москву.
В поезде я прочла в газете заметку о том, что сокращение белка в рационе удлиняет жизнь.
— Скоро у нас здесь все долгожителями будут, — говорили в вагоне, прочтя статью вслед за мною.
— Один критик упрекнул меня, что я своеобразие родного города не могу отразить, — сказала я. — Муж тогда предложил послать по почте нашу корзину с грязным бельем тому критику; мы его полгода выстирать не можем: то воды нет, то электричества, то порошка. А то он не верит, что существуют те
трудности, которые я описываю.
— А вы писательница? А как вы писать начали?
— И писать-то начала из-за затоптанности. Нашла однажды себя на кухне, пишущей повесть, благо кухня узкая: одной рукой кашу мешаю, другой — пишу. Со мной что-то вдруг сделалось. И слова приходят. Описываю дом, сад, вот только людей там нет. И я будто бы не знаю, каких людей там поселить.
— А у вас положительный герой есть? — спросил сосед.
Где-то он набрался такой терминологии, а вот о том, что положительным героем может быть сам автор, люди и не слыхали, небось это тайна великая есть. Разве что при закрытых дверях учитель мог сказать: «Дети! А кроме того — положительным героем может быть смех или автор. Но вы об этом никому не говорите!»
Приключения в Москве начались с первого дня. Я приехала в шубе и зимних сапогах, а в столице жара 24 градуса. Тут же я стерла в кровь ноги и поползла в магазин «Обувь». Меня сразу без очереди впустили в отдел, где я купила босоножки. На туфли денег не хватило. Так я оказалась в шубе и босоножках.
В толстом журнале мои рассказы похвалили, но печатать отказались. Мол, политика в литературе еще не определена, а рассказы слишком острые. Дали мне зато целую сумку еды: тушенку, конфеты, гречку, а также один свитер и трое брюк детям. Так что не зря, можно сказать, съездила в столицу.
— Я говорил, что Гомера тоже не знают в лицо, — ворчал муж.
Я поняла: нужно что-то делать. Тут пришел наш друг — знаменитый на весь город критик Андрей Валентинович — и сказал:
— Я вот статью напишу о твоих рассказах — похвалю их. Будут тебя еще печатать!
— Правда? Напишешь? А это ничего, что мы — друзья?
— Пусть читают рассказы, если не поверят!
Прошло полгода. Статью он так и не написал, но зато однажды пришел с бутылкой водки. Мы разлили ее по стаканам.
Когда-то Андрей Валентинович прочел у знакомых мои рукописи. А еще до этого Некрасов и Белинский ведь прочли рукопись Достоевского и пошли к нему рано утром, чтобы сказать: мол, новый гений в вашем лице народился. Так и Андрей Валентинович, чувствуя себя одновременно Некрасовым и Белинским, пошел ко мне рано утром, но я уже увела детей в ясли. Ему, конечно, стало обидно, и он в очередной раз рассказывал эту историю сейчас.
Нужно сказать, что выпить мне никогда не хочется. А вот теперь я пила-пила и допилась до рецензии, то есть мне стало казаться, что хорошая рецензия на мои рассказы уже есть и напечатана. И я подумала, какие вокруг прекрасные люди: нужно лишь иногда напиваться до рецензии — и все будет хорошо.
03 января 2006, 06:00 Нина Горланова
http://polit.ru/fiction/2006/01/03/gorlanova.html