Холодная война Путина
Леон АронВ прошедшую субботу генерал Юрий Балуевский, начальник Генерального штаба Вооруженных сил России, сделал зловещее предупреждение. Если Соединенные Штаты произведут запуск ракеты системы ПРО, которую планируют разместить в Польше для перехвата иранских ракет, это может случайно повлечь за собой ответный удар – пуск российских баллистических ракет с ядерными боеголовками.
Это был лишь последний по времени из целого ряда провокационных и настораживающих сигналов Москвы. Собственно, за весь период, истекший с распада СССР в 1991 году, направление российского политического курса никогда не было таким тревожным, как сегодня.
Чем объясняется эта перемена? И куда она заведет?
Для начала давайте отбросим стереотипные представления, толкающие к упрощению событий. Самое расхожее суждение гласит: постсоветская, протодемократическая, антикоммунистическая, революционная Россия 1990-х была бедной страной, но она была кроткой и мирной, а также желала дружить с Западом. Теперь, когда этот проклятый "период слабости" и "хаоса" 1990-х остался в прошлом, поясняется далее, Россия "выздоровела", "встала с колен" и "вернулась". А именно, вернулась к дракам и перепалкам с Западом, потому что: ну, потому что это обычное занятие процветающей и сильной России.
Чушь. Поведение всякой страны на международной арене, линия, которую она выбирает, – курс на воинственность или умиротворение – не предопределяется бухгалтерами, которые высчитывают, что страна может или не может себе позволить. Скорее это поведение предопределяется страхами и надеждами режима, а также представлениями лидеров о том, к чему следует стремиться их стране.
Когда Германия и Япония оправились после разрухи, вызванной Второй мировой войной и стали многократно богаче по сравнению со своим состоянием в 1945 году, они стали более, а не менее, миролюбивыми. На финансирование армии они стали направлять лишь мизерную долю совокупного дохода – да и то только после яростных дебатов. Экономическое возрождение Западной Европой было не менее впечатляющим, чем российское, но оно не воскресило вздорности, джингоизма и милитаризма; то же самое можно сказать о возрождении Южной Кореи после агрессии коммунистического режима и нескольких десятилетий авторитаризма.
В течение последних семи лет траектория российской внешней политики режима Владимира Путина отражала идеологический и политический строй внутри страны и менялась вместе с ним. Она переродилась из горбачевско-ельцинского поиска "пути к общему европейскому дому" и интеграции в мировую экономику в заявления типа того, что распад СССР был "величайшей геополитической катастрофой XX века".
Вскоре пропагандисты Кремля – и те, кому платят, и те, кому не платят – начали восхвалять "суверенную демократию" – все еще довольно "мягкий" авторитаризм с нарастающими националистическими и изоляционистскими обертонами. Подобные интерпретации, отметил один российский независимый аналитик, "в президентство Ельцина были бы заклеймены как фашистские, шовинистические, антидемократические или антизападные. Теперь такие рассуждения стали центристскими".
По мере того как заявления Кремля становились все мрачнее и причудливее (среди них были и предостережения, что иностранные злоумышленники составляют заговоры с целью развала России), внешняя политика Москвы тоже эволюционировала: вначале она пришла к циничному и всеядному прагматизму, а затем к напористой и демонстративно антизападной, в первую очередь антиамериканской позиции.
Когда-то разнообразная повестка дня двусторонних американо-российских отношений: энергетическая безопасность, нераспространение ядерного оружия, глобальная война с терроризмом, сдерживание вновь крепнущего, авторитарного Китая, интеграция России в глобальную экономику – теперь систематически сокращается Москвой до единственной темы, к которой она сводилась в советский период и к чему снова ее желает свести Кремль – к вопросу контроля над вооружениями. Всяческие рудименты холодной войны, пахнущие нафталином, внезапно были извлечены из архива и наполнены серьезнейшей обеспокоенностью за безопасность России.
Некоторые из тревог Москвы (например, в связи с приближением войск НАТО к российским границам) вполне законны. Но паникерская и бескомпромиссная фразеология, а также то, как и откуда она звучит – ведь речь идет о громогласных публичных заявлениях с самой верхушки российской структуры власти – совершенно несоразмерны довольно тривиальным и легко решаемым военным вопросам.
Особенное беспокойство вызывает эволюция политики Москвы в отношении Ирана. Если прежде отношения Москвы и Тегерана отличались прямотой, то год назад ситуация изменилось. Раньше Россия защищала Иран в Совете Безопасности ООН, а Иран воздерживался от поощрения фундаментализма и терроризма в Центральной Азии и на российском Северном Кавказе, а также тратил миллиарды долларов на приобретение у России технологий ядерной энергетики и военной техники, в том числе мобильных зенитно-ракетных комплексов, самолетов и танков. (В 1995 году Борис Ельцин по просьбе США приостановил продажу оружия Тегерану.)
Затем российская стратегия изменилась: ранее она была направлена на извлечение финансовой выгоды, продвижение своего влияния на манер мелкого торговца и дипломатический арбитраж, а теперь это куда более рискованная воинственная игра, погоня за потенциально колоссальным призом. Чем дольше Москва сопротивляется наложению эффективных санкций на Иран, который продолжает обогащать уран и тем самым сохраняет возможность приступить к разработке бомбы, когда захочет, тем вероятнее, что положение ухудшится из-за вполне вероятных неверных шагов США или Ирана и дойдет до полноценного кризиса, вероятно, с силовым решением.
Москва как покровитель Ирана будет играть неотъемлемую роль для урегулирования подобного конфликта; так уже было, когда Советский Союз спонсировал Египет, начавший войну Судного дня в 1973 году. И путем этого урегулирования она получит свой приз.
Одним махом Россия сможет осуществить несколько крупных стратегических целей: вновь выдвинуться на позицию, которую ранее занимал СССР: позицию ключевого игрока на Ближнем Востоке и единственного реального противовеса Соединенным Штатам в этом регионе; сохранить цены на нефть на нынешнем астрономическом уровне на максимально возможный срок, подпитывая опасения военного удара по Ирану (и увидеть, как они вырастут до 120-130 долларов за баррель, а возможно, и еще выше, если Иран заблокирует Ормузский пролив, препятствуя вывозу нефти из Персидского залива), а также руками Запада предотвратить превращение Ирана – страны в нескольких сотнях миль от российской границы – в ядерную державу.
Столь же досадной для Белого дома является теснейшая связь внешней политики России с полномасштабными усилиями Кремля по обеспечению гладкой передачи власти; эта операция, несмотря на выдвижение Дмитрия Медведева кандидатом в президенты, все более кажется переходом от государства с президентской властью к чему-то вроде регентства Путина.
Создание ощущения, что страна – это осажденная крепость, в период внутренней политической неопределенности или экономического спада, дабы сплотить народ вокруг Кремля и, что еще важнее, его правителя в текущий момент, – это неотъемлемая часть советской идеологической традиции, которую нынешний режим, по-видимому, все более почитает.
Итак, с сегодняшнего дня и, по крайней мере, до весны будущего года внешняя политика России будет, по-видимому, почти всецело подчинена авторитарным, амбициозным и рискованным целям путинского режима. Вероятно, это повлечет за собой новую злобную фразеологию Кремля и дальнейшее ухудшение отношений с Западом, в особенности с США.
Пока кризис с передачей власти не разрешится (иными словами, пока фактическое правление Путина в стране не будет восстановлено и гарантировано), никакие требования, мольбы или пресмыкательство, никакие срочные визиты Кондолизы Райс в Москву и разговоры по душам в Кеннебанкпорте не принесут ни малейшей пользы.
Итак, давайте воздержимся от ритуальных, глупых причитаний, не будем обвинять друг друга в том, что мы "потеряли" Россию. Россия не наша (и никогда нашей не была), так что и потерять ее мы не могли.
Вернувшись на "вечно неизменные круги своей судьбы" (позвольте мне позаимствовать строку из одного из лучших стихотворений Роберта Грейвса), Россия при Путине сама великолепно справляется с тем, чтобы "потерять" себя. Возобновление героических трудов Горбачева и Ельцина по демонтажу этих кругов и тем самым изменения отношений России с Западом – это работа для Медведева, если он того пожелает и если ему позволят действовать.
Арон – научный сотрудник и директор программы исследований России в American Enterprise Institute, автор книги "Революция России: статьи 1989-2006" (AEI Press, 2007)
inopressa.ru/wsj/2007/12/26/10:49:57/cold
Леон АронВ прошедшую субботу генерал Юрий Балуевский, начальник Генерального штаба Вооруженных сил России, сделал зловещее предупреждение. Если Соединенные Штаты произведут запуск ракеты системы ПРО, которую планируют разместить в Польше для перехвата иранских ракет, это может случайно повлечь за собой ответный удар – пуск российских баллистических ракет с ядерными боеголовками.
Это был лишь последний по времени из целого ряда провокационных и настораживающих сигналов Москвы. Собственно, за весь период, истекший с распада СССР в 1991 году, направление российского политического курса никогда не было таким тревожным, как сегодня.
Чем объясняется эта перемена? И куда она заведет?
Для начала давайте отбросим стереотипные представления, толкающие к упрощению событий. Самое расхожее суждение гласит: постсоветская, протодемократическая, антикоммунистическая, революционная Россия 1990-х была бедной страной, но она была кроткой и мирной, а также желала дружить с Западом. Теперь, когда этот проклятый "период слабости" и "хаоса" 1990-х остался в прошлом, поясняется далее, Россия "выздоровела", "встала с колен" и "вернулась". А именно, вернулась к дракам и перепалкам с Западом, потому что: ну, потому что это обычное занятие процветающей и сильной России.
Чушь. Поведение всякой страны на международной арене, линия, которую она выбирает, – курс на воинственность или умиротворение – не предопределяется бухгалтерами, которые высчитывают, что страна может или не может себе позволить. Скорее это поведение предопределяется страхами и надеждами режима, а также представлениями лидеров о том, к чему следует стремиться их стране.
Когда Германия и Япония оправились после разрухи, вызванной Второй мировой войной и стали многократно богаче по сравнению со своим состоянием в 1945 году, они стали более, а не менее, миролюбивыми. На финансирование армии они стали направлять лишь мизерную долю совокупного дохода – да и то только после яростных дебатов. Экономическое возрождение Западной Европой было не менее впечатляющим, чем российское, но оно не воскресило вздорности, джингоизма и милитаризма; то же самое можно сказать о возрождении Южной Кореи после агрессии коммунистического режима и нескольких десятилетий авторитаризма.
В течение последних семи лет траектория российской внешней политики режима Владимира Путина отражала идеологический и политический строй внутри страны и менялась вместе с ним. Она переродилась из горбачевско-ельцинского поиска "пути к общему европейскому дому" и интеграции в мировую экономику в заявления типа того, что распад СССР был "величайшей геополитической катастрофой XX века".
Вскоре пропагандисты Кремля – и те, кому платят, и те, кому не платят – начали восхвалять "суверенную демократию" – все еще довольно "мягкий" авторитаризм с нарастающими националистическими и изоляционистскими обертонами. Подобные интерпретации, отметил один российский независимый аналитик, "в президентство Ельцина были бы заклеймены как фашистские, шовинистические, антидемократические или антизападные. Теперь такие рассуждения стали центристскими".
По мере того как заявления Кремля становились все мрачнее и причудливее (среди них были и предостережения, что иностранные злоумышленники составляют заговоры с целью развала России), внешняя политика Москвы тоже эволюционировала: вначале она пришла к циничному и всеядному прагматизму, а затем к напористой и демонстративно антизападной, в первую очередь антиамериканской позиции.
Когда-то разнообразная повестка дня двусторонних американо-российских отношений: энергетическая безопасность, нераспространение ядерного оружия, глобальная война с терроризмом, сдерживание вновь крепнущего, авторитарного Китая, интеграция России в глобальную экономику – теперь систематически сокращается Москвой до единственной темы, к которой она сводилась в советский период и к чему снова ее желает свести Кремль – к вопросу контроля над вооружениями. Всяческие рудименты холодной войны, пахнущие нафталином, внезапно были извлечены из архива и наполнены серьезнейшей обеспокоенностью за безопасность России.
Некоторые из тревог Москвы (например, в связи с приближением войск НАТО к российским границам) вполне законны. Но паникерская и бескомпромиссная фразеология, а также то, как и откуда она звучит – ведь речь идет о громогласных публичных заявлениях с самой верхушки российской структуры власти – совершенно несоразмерны довольно тривиальным и легко решаемым военным вопросам.
Особенное беспокойство вызывает эволюция политики Москвы в отношении Ирана. Если прежде отношения Москвы и Тегерана отличались прямотой, то год назад ситуация изменилось. Раньше Россия защищала Иран в Совете Безопасности ООН, а Иран воздерживался от поощрения фундаментализма и терроризма в Центральной Азии и на российском Северном Кавказе, а также тратил миллиарды долларов на приобретение у России технологий ядерной энергетики и военной техники, в том числе мобильных зенитно-ракетных комплексов, самолетов и танков. (В 1995 году Борис Ельцин по просьбе США приостановил продажу оружия Тегерану.)
Затем российская стратегия изменилась: ранее она была направлена на извлечение финансовой выгоды, продвижение своего влияния на манер мелкого торговца и дипломатический арбитраж, а теперь это куда более рискованная воинственная игра, погоня за потенциально колоссальным призом. Чем дольше Москва сопротивляется наложению эффективных санкций на Иран, который продолжает обогащать уран и тем самым сохраняет возможность приступить к разработке бомбы, когда захочет, тем вероятнее, что положение ухудшится из-за вполне вероятных неверных шагов США или Ирана и дойдет до полноценного кризиса, вероятно, с силовым решением.
Москва как покровитель Ирана будет играть неотъемлемую роль для урегулирования подобного конфликта; так уже было, когда Советский Союз спонсировал Египет, начавший войну Судного дня в 1973 году. И путем этого урегулирования она получит свой приз.
Одним махом Россия сможет осуществить несколько крупных стратегических целей: вновь выдвинуться на позицию, которую ранее занимал СССР: позицию ключевого игрока на Ближнем Востоке и единственного реального противовеса Соединенным Штатам в этом регионе; сохранить цены на нефть на нынешнем астрономическом уровне на максимально возможный срок, подпитывая опасения военного удара по Ирану (и увидеть, как они вырастут до 120-130 долларов за баррель, а возможно, и еще выше, если Иран заблокирует Ормузский пролив, препятствуя вывозу нефти из Персидского залива), а также руками Запада предотвратить превращение Ирана – страны в нескольких сотнях миль от российской границы – в ядерную державу.
Столь же досадной для Белого дома является теснейшая связь внешней политики России с полномасштабными усилиями Кремля по обеспечению гладкой передачи власти; эта операция, несмотря на выдвижение Дмитрия Медведева кандидатом в президенты, все более кажется переходом от государства с президентской властью к чему-то вроде регентства Путина.
Создание ощущения, что страна – это осажденная крепость, в период внутренней политической неопределенности или экономического спада, дабы сплотить народ вокруг Кремля и, что еще важнее, его правителя в текущий момент, – это неотъемлемая часть советской идеологической традиции, которую нынешний режим, по-видимому, все более почитает.
Итак, с сегодняшнего дня и, по крайней мере, до весны будущего года внешняя политика России будет, по-видимому, почти всецело подчинена авторитарным, амбициозным и рискованным целям путинского режима. Вероятно, это повлечет за собой новую злобную фразеологию Кремля и дальнейшее ухудшение отношений с Западом, в особенности с США.
Пока кризис с передачей власти не разрешится (иными словами, пока фактическое правление Путина в стране не будет восстановлено и гарантировано), никакие требования, мольбы или пресмыкательство, никакие срочные визиты Кондолизы Райс в Москву и разговоры по душам в Кеннебанкпорте не принесут ни малейшей пользы.
Итак, давайте воздержимся от ритуальных, глупых причитаний, не будем обвинять друг друга в том, что мы "потеряли" Россию. Россия не наша (и никогда нашей не была), так что и потерять ее мы не могли.
Вернувшись на "вечно неизменные круги своей судьбы" (позвольте мне позаимствовать строку из одного из лучших стихотворений Роберта Грейвса), Россия при Путине сама великолепно справляется с тем, чтобы "потерять" себя. Возобновление героических трудов Горбачева и Ельцина по демонтажу этих кругов и тем самым изменения отношений России с Западом – это работа для Медведева, если он того пожелает и если ему позволят действовать.
Арон – научный сотрудник и директор программы исследований России в American Enterprise Institute, автор книги "Революция России: статьи 1989-2006" (AEI Press, 2007)
inopressa.ru/wsj/2007/12/26/10:49:57/cold