Россия и Европа: Без посредников
Леонид Поляков
30.08.2007, №162 (1936)Статья Ивана Крастева (“Россия и Европа: возвращение идеологии”, “Ведомости” от 21.08.2007, стр. А4), вышедшая на этой странице неделю назад, содержит парадоксальный вывод: Россия — это Европа, но именно поэтому конфликт между Европой и Россией значительно глубже и опаснее, чем прежнее противостояние западных демократий и советского коммунизма.
Логика статьи в ключевых тезисах такова. “Кремлевский проект суверенной демократии” — это не размежевание с Европой, а попытка стать “другой Европой”: очень старой Европой XIX в. Европой наций-государств, озабоченных соблюдением баланса сил и искушаемых империализмом. Этой Европе модерна противостоит Европейский союз как государство постмодерна. Политический постмодернизм автор описывает так: “…высокоразвитая культура вмешательства во внутренние дела друг друга и построение безопасности на основе открытости и прозрачности. Постмодернистская политическая система не опирается на принцип равновесия сил и не делает акцента на суверенитете либо разделении внутренних и внешних дел”.
Поскольку “суверенная демократия” акцентирует именно суверенитет, т. е. принцип невмешательства других стран во внутренние дела России, постольку Россия нацелена на идеал государства-нации, т. е. на уже преодоленное прошлое Европы. Отсюда политическая и идеологическая несовместимость России и Евросоюза: каждый видит в другом лишь промежуточную форму на пути к “нормальному” состоянию. Евросоюз ждет от России отказа от принципа суверенности, а Россия убеждена, что Евросоюз непременно распадется на классические суверенные государства-нации.
Прежде всего, нужно отдать должное автору, решительно порвавшему со стереотипным противопоставлением России и Европы как, соответственно, авторитаризма и демократии. Это делает ему честь как добросовестному аналитику, брезгающему заезженными пропагандистскими штампами.
Постмодернист Кант
Однако и предложенный автором взамен как бы постмодернистский объяснительный дискурс не выглядит убедительным. Крастев начинает с того, что радикально противопоставляет “суверенную демократию” и Евросоюз как государство постмодерна. Это странно. Я склонен в этом вопросе доверять Романо Проди, нынешнему премьер-министру Италии, который еще в 2004 г., выступая с лекцией в Университете Ольстера (Дерри), говорил: “Кант, вероятно бы, порадовался, увидав то, что мы создали в Европейском союзе, — форму наднациональной демократии в виде Союза суверенных государств, входящих в него в качестве членов. В некоторых отношениях наш Союз есть воплощение сущности кантовской федерации суверенных демократий”.
Если бы Крастев своевременно вспомнил это высказывание одного из ключевых политиков (и теоретиков!) Евросоюза, то он, скорее всего, не стал бы так безапелляционно приравнивать проект “суверенной демократии” к изоляционистско-позавчерашнему прошлому Европы. И, вероятно, поостерегся бы называть Евросоюз “государством постмодерна”. Что угодно, но Кант — постмодернист?!
Постмодернизмом Крастев называет, во-первых, “высокоразвитую культуру вмешательства во внутренние дела друг друга”. Это — настоящее открытие. Ведь начиная с Жана Франсуа Лиотара, впервые описавшего “состояние постмодерна” еще в 1974 г., хорошо известно, что постмодернизм есть принципиальное невмешательство в дела другого. Абсолютная терпимость и полное принятие “другого” в его аутентичной “другости”. А тут нам предлагают “высокоразвитую культуру вмешательства”…
Между тем суть дела проста. Основа Евросоюза в том, что его члены добровольно приняли и продолжают принимать определенный набор правовых норм, являющихся общеобязательными. Обязательность предполагает добровольно признаваемую ответственность за их невыполнение. И все. Можно говорить о высокоразвитой правовой культуре, но в этом нет ничего постмодернистского. Это как раз политическая суть именно модерна, проявившаяся со всей наглядностью и убедительностью еще в Вестфальской системе (1648 г.). А насчет “вмешательства” тоже все просто: закрыла Великобритания свой рынок труда для рабочей силы из Болгарии — и попробуйте вмешайтесь со своей “высокоразвитой культурой”!
Вторым признаком постмодернистской природы Евросоюза у Крастева является “построение безопасности на основе открытости и прозрачности”. Тут уж все совсем странно. Ну какое отношение к безопасности Болгарии имеет ее открытость, скажем, Румынии или прозрачность для Люксембурга? Проза же в том, что безопасность членов Евросоюза гарантируется организацией, ни разу Крастевым не упомянутой. Организацией, являвшейся предметом первостепенного вожделения для всех бывших членов Варшавского блока. Опять, что угодно, но НАТО и постмодернизм?!
Третья позиция, отделяющая модерн от постмодерна по Крастеву — это понимание “суверенитета”. Для постмодернистского государства суверенитет — “это место за столом”, а для России “суверенитет — это право государственной власти делать то, что ей заблагорассудится, на своей территории, а также казнить своих врагов в центре Лондона”. В тексте ученого, отказавшегося рассуждать о России и Европе в терминах “авторитаризм — демократия”, этот пассаж выглядит необычно.
Приставные стулья не предлагать
Но суть в другом. Крастев подменяет проблему суверенитета государства (Евросоюз) вопросом о типе суверенитета, которым обладает каждый член этого союза. Само государство — постмодерна или модерна, не важно — обладает тем самым правом на монополию власти, которым автор попрекает Россию. И Евросоюз (как и Россия) никому не позволит устанавливать свои порядки на евросоюзной территории (ну разве что сделает исключение для тайных тюрем ЦРУ). А вот члены Евросоюза каждый со своим “остаточным” суверенитетом действительно сидят “за столом” — в Еврокомиссии, в Европарламенте. Только и всего.
В каком смысле Крастев хотел бы, чтобы Россия тоже понимала свой суверенитет как “место за столом”? Это что — форма приглашения в Евросоюз? Предъявите ваши полномочия. И имейте в виду, что место России — если мы вообще согласимся — должно быть точно таким же, как и у всех остальных: так сказать, с тем же “меню” и “уровнем обслуживания”. Приставные стулья не предлагать.
И еще. В новом проекте европейской конституции впервые предусмотрено право свободного выхода из Евросоюза даже в том случае, когда все остальные члены против. А это значит, что европейцы сами не рассматривают свое пребывание в этом “государстве” как необратимое и что собственный суверенитет для них все-таки первостепенная ценность.
Чтобы доказать “отсталость” России, выступающей перед постсовременными европейцами в виде их собственного “лохматого” прошлого, Крастев утверждает, что “режим суверенной демократии” строит свою политику в отношении Евросоюза на принципах “баланса сил и империализма”. Уточним. “Баланс сил” — это суть политики неизменных национальных интересов островного государства Великобритания в отношении континентальной Европы как минимум с XVII в. Англичане всегда старались (и то же самое делают сегодня) не допустить такого объединения, которое бы оказалось сильнее их военно-экономического потенциала. Отсюда и империализм европейских держав XVIII-XIX вв. как гонка за ресурсами.
А теперь подумайте: в каком смысле эта британская политика в отношении Европы может быть приписана России? Объединения кого с кем мы должны опасаться? Болгарии с Норвегией? И каких ресурсов нам не хватает, чтобы мы были вынуждены бороться за создание колониальной империи?
Вот такой получается “постмодернизм”. А все затем, чтобы под прикрытием модного термина пугануть и без того запуганных европейцев призраком России, восставшей из европейского прошлого. Думаю — не получится. Россия и Европа уже давно вместе и продуктивно ведут многосторонний диалог. Мы понимаем друг друга достаточно хорошо и в посредниках-переводчиках не нуждаемся.
Автор — профессор, заведующий кафедрой общей политологии Высшей школы экономики
www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2007/0...
Леонид Поляков
30.08.2007, №162 (1936)Статья Ивана Крастева (“Россия и Европа: возвращение идеологии”, “Ведомости” от 21.08.2007, стр. А4), вышедшая на этой странице неделю назад, содержит парадоксальный вывод: Россия — это Европа, но именно поэтому конфликт между Европой и Россией значительно глубже и опаснее, чем прежнее противостояние западных демократий и советского коммунизма.
Логика статьи в ключевых тезисах такова. “Кремлевский проект суверенной демократии” — это не размежевание с Европой, а попытка стать “другой Европой”: очень старой Европой XIX в. Европой наций-государств, озабоченных соблюдением баланса сил и искушаемых империализмом. Этой Европе модерна противостоит Европейский союз как государство постмодерна. Политический постмодернизм автор описывает так: “…высокоразвитая культура вмешательства во внутренние дела друг друга и построение безопасности на основе открытости и прозрачности. Постмодернистская политическая система не опирается на принцип равновесия сил и не делает акцента на суверенитете либо разделении внутренних и внешних дел”.
Поскольку “суверенная демократия” акцентирует именно суверенитет, т. е. принцип невмешательства других стран во внутренние дела России, постольку Россия нацелена на идеал государства-нации, т. е. на уже преодоленное прошлое Европы. Отсюда политическая и идеологическая несовместимость России и Евросоюза: каждый видит в другом лишь промежуточную форму на пути к “нормальному” состоянию. Евросоюз ждет от России отказа от принципа суверенности, а Россия убеждена, что Евросоюз непременно распадется на классические суверенные государства-нации.
Прежде всего, нужно отдать должное автору, решительно порвавшему со стереотипным противопоставлением России и Европы как, соответственно, авторитаризма и демократии. Это делает ему честь как добросовестному аналитику, брезгающему заезженными пропагандистскими штампами.
Постмодернист Кант
Однако и предложенный автором взамен как бы постмодернистский объяснительный дискурс не выглядит убедительным. Крастев начинает с того, что радикально противопоставляет “суверенную демократию” и Евросоюз как государство постмодерна. Это странно. Я склонен в этом вопросе доверять Романо Проди, нынешнему премьер-министру Италии, который еще в 2004 г., выступая с лекцией в Университете Ольстера (Дерри), говорил: “Кант, вероятно бы, порадовался, увидав то, что мы создали в Европейском союзе, — форму наднациональной демократии в виде Союза суверенных государств, входящих в него в качестве членов. В некоторых отношениях наш Союз есть воплощение сущности кантовской федерации суверенных демократий”.
Если бы Крастев своевременно вспомнил это высказывание одного из ключевых политиков (и теоретиков!) Евросоюза, то он, скорее всего, не стал бы так безапелляционно приравнивать проект “суверенной демократии” к изоляционистско-позавчерашнему прошлому Европы. И, вероятно, поостерегся бы называть Евросоюз “государством постмодерна”. Что угодно, но Кант — постмодернист?!
Постмодернизмом Крастев называет, во-первых, “высокоразвитую культуру вмешательства во внутренние дела друг друга”. Это — настоящее открытие. Ведь начиная с Жана Франсуа Лиотара, впервые описавшего “состояние постмодерна” еще в 1974 г., хорошо известно, что постмодернизм есть принципиальное невмешательство в дела другого. Абсолютная терпимость и полное принятие “другого” в его аутентичной “другости”. А тут нам предлагают “высокоразвитую культуру вмешательства”…
Между тем суть дела проста. Основа Евросоюза в том, что его члены добровольно приняли и продолжают принимать определенный набор правовых норм, являющихся общеобязательными. Обязательность предполагает добровольно признаваемую ответственность за их невыполнение. И все. Можно говорить о высокоразвитой правовой культуре, но в этом нет ничего постмодернистского. Это как раз политическая суть именно модерна, проявившаяся со всей наглядностью и убедительностью еще в Вестфальской системе (1648 г.). А насчет “вмешательства” тоже все просто: закрыла Великобритания свой рынок труда для рабочей силы из Болгарии — и попробуйте вмешайтесь со своей “высокоразвитой культурой”!
Вторым признаком постмодернистской природы Евросоюза у Крастева является “построение безопасности на основе открытости и прозрачности”. Тут уж все совсем странно. Ну какое отношение к безопасности Болгарии имеет ее открытость, скажем, Румынии или прозрачность для Люксембурга? Проза же в том, что безопасность членов Евросоюза гарантируется организацией, ни разу Крастевым не упомянутой. Организацией, являвшейся предметом первостепенного вожделения для всех бывших членов Варшавского блока. Опять, что угодно, но НАТО и постмодернизм?!
Третья позиция, отделяющая модерн от постмодерна по Крастеву — это понимание “суверенитета”. Для постмодернистского государства суверенитет — “это место за столом”, а для России “суверенитет — это право государственной власти делать то, что ей заблагорассудится, на своей территории, а также казнить своих врагов в центре Лондона”. В тексте ученого, отказавшегося рассуждать о России и Европе в терминах “авторитаризм — демократия”, этот пассаж выглядит необычно.
Приставные стулья не предлагать
Но суть в другом. Крастев подменяет проблему суверенитета государства (Евросоюз) вопросом о типе суверенитета, которым обладает каждый член этого союза. Само государство — постмодерна или модерна, не важно — обладает тем самым правом на монополию власти, которым автор попрекает Россию. И Евросоюз (как и Россия) никому не позволит устанавливать свои порядки на евросоюзной территории (ну разве что сделает исключение для тайных тюрем ЦРУ). А вот члены Евросоюза каждый со своим “остаточным” суверенитетом действительно сидят “за столом” — в Еврокомиссии, в Европарламенте. Только и всего.
В каком смысле Крастев хотел бы, чтобы Россия тоже понимала свой суверенитет как “место за столом”? Это что — форма приглашения в Евросоюз? Предъявите ваши полномочия. И имейте в виду, что место России — если мы вообще согласимся — должно быть точно таким же, как и у всех остальных: так сказать, с тем же “меню” и “уровнем обслуживания”. Приставные стулья не предлагать.
И еще. В новом проекте европейской конституции впервые предусмотрено право свободного выхода из Евросоюза даже в том случае, когда все остальные члены против. А это значит, что европейцы сами не рассматривают свое пребывание в этом “государстве” как необратимое и что собственный суверенитет для них все-таки первостепенная ценность.
Чтобы доказать “отсталость” России, выступающей перед постсовременными европейцами в виде их собственного “лохматого” прошлого, Крастев утверждает, что “режим суверенной демократии” строит свою политику в отношении Евросоюза на принципах “баланса сил и империализма”. Уточним. “Баланс сил” — это суть политики неизменных национальных интересов островного государства Великобритания в отношении континентальной Европы как минимум с XVII в. Англичане всегда старались (и то же самое делают сегодня) не допустить такого объединения, которое бы оказалось сильнее их военно-экономического потенциала. Отсюда и империализм европейских держав XVIII-XIX вв. как гонка за ресурсами.
А теперь подумайте: в каком смысле эта британская политика в отношении Европы может быть приписана России? Объединения кого с кем мы должны опасаться? Болгарии с Норвегией? И каких ресурсов нам не хватает, чтобы мы были вынуждены бороться за создание колониальной империи?
Вот такой получается “постмодернизм”. А все затем, чтобы под прикрытием модного термина пугануть и без того запуганных европейцев призраком России, восставшей из европейского прошлого. Думаю — не получится. Россия и Европа уже давно вместе и продуктивно ведут многосторонний диалог. Мы понимаем друг друга достаточно хорошо и в посредниках-переводчиках не нуждаемся.
Автор — профессор, заведующий кафедрой общей политологии Высшей школы экономики
www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2007/0...