Открытый семинар "Полит.ру"
Вера в несправедливость мира и экономический рост Мы публикуем резюме регулярного вторничного "Открытого семинара "Полит.ру", созданного для обсуждения позиции и содержания нашего экспертного круга и сообщества. Основным докладчиком во вторник, 19 сентября, выступил Петр Авен. Участники обсуждения (кроме собственно "Полит.ру") – Петр Авен, Виталий Найшуль, Александр Аузан, Даниил Александров, Михаил Арсенин, Алексей Песков, Григорий Глазков, Сергей Ениколопов, Петр Ореховский, Александр Черкасов, Андрей Левкин, Тимофей Сергейцев, Дмитрий Куликов, Татьяна Малкина, Ольга Лобач, Галина Скрябина, Александр Гловели, Анатолий Цыганок.
Экономика и картина мира
Экономический рост в России – это проблема далеко не только и не столько экономическая. Несмотря на нелюбовь к расплывчатости и стремление к рациональной определенности в суждениях, понятно, что без более широкого контекста экономики, без работы с факторами массовый культуры, “бытовой веры” и коренными политическими вопросами не обойтись.
Например, долгое время в России шла борьба за создание института рефинансирования. У нас, в отличие от всего остального мира, банки не могут прийти легально в Центральный банк и попросить деньги. Есть, конечно, понятие – ставка рефинансирования, но это некая фиктивная величина. Это фикция, потому что все уверены, что если банк получил кредит в Центральном банке, то он точно кого-то там подкупил. Поэтому и ЦБ не будет создавать институт рефинансирования – им не нужны обвинения в коррупции. В ходе боев за создание в стране этого экономически важного института глава Центробанка согласился с его необходимостью, но с условием, что в результате не должна возникнуть и минимальная возможность для чиновников принимать решения о том, давать или не давать деньги. Проблема в том, что так не бывает. В экономике не может быть абсолютно автоматических механизмов – так или иначе возникает участие людей. Но у нас считается: пусть лучше банки подыхают во время очередного кризиса, чем у них будет возможность воровать.
Это исходит из более общего представления: мир несправедлив, все кругом воруют, а по-другому никак невозможно.
Отсюда же – отношение к собственности. Все считают, что собственность заведомо украдена, – это предмет общественного консенсуса. И объяснять, что это не вполне так, а часто не так совсем, – бессмысленно. Наша бюрократия абсолютно уверена, что вся собственность украдена у нее (у нее, потому что они представляют народ). Поэтому когда бизнесмена вызывают и говорят: “Дайте деньги” – не возникает мысли, что можно отказать. Они же украли, а их пока не арестовали. Как же они могут не дать?.. И главное, что к этому относятся нормально и те, кого вызывают, и те, кто вызывает. Это абсолютная вера общества: собственность нажита несправедливо, ее, безусловно, можно отбирать.
Еще одно очень понятное экономическое следствие этого – конструкция экономических нормативов и регуляторов. В России сейчас 500 000 таможенных наименований, а в Европе 5 000, в США – 12 000. Это, конечно, хороший источник заработка для чиновников, но не только в этом дело. Есть глубокая уверенность в том, что у всех разные условия. Жизнь несправедлива: вы привозите одно – это более выгодно, чем если вы привозите другое. Значит надо менять несправедливый мир.
Когда в декабре 1991 г. происходило совещание с руководством Министерства финансов по поводу введения единого валютного курса, этому возникло чудовищное сопротивление. Все говорили: как же можно за нефтедоллары давать рубли по тому же курсу, как и экспортерам оборудования? Это же нечестно, несправедливо. Когда возникает тема несправедливости, здравые экономические аргументы приводить бессмысленно. В начале мая 1992 г., когда в Верховном Совете было заявлено, что через полгода в Москве везде будут обменные пункты, тут же возникло возражение: “долларов не хватит”.
У нас в стране сегодня действует 3000 лицензий, у нас регулируется 500 типов деятельности – и это после всех реформ Грефа, Разница с Западом на порядок. Дело не только в том, что чиновники хотят брать деньги за лицензирование, – это и искренняя вера в то, что само не отрегулируется. И не может: жизнь изначально устроена несправедливо и надо ее регулировать.
Из-за веры в коренную несправедливость мира не работают и многие другие институты. Например, не заработает единый государственный экзамен в школе – все равно где-то подскажут и помогут, потому что “везде разные условия”, все дети разные, и как не помочь некоторым из них справиться с тестом, тем более что в соседней школе тоже помогут.
У нас сегодня только примерно 1% ВВП лежит в частных пенсионных фондах, это катастрофа. Потому что в экономике как раз остро не хватает длинных денег. В Казахстане сегодня 9% ВВП в частных пенсионных фондах – это примерно уровень Испании и Франции. Но у нас это невозможно, потому что Зурабов и все остальные уверены, что в частных фондах деньги будут разворованы. И реформы писать бесполезно – то есть писать можно, но работать они не будет.
Это влияет не только на то, что здравые экономические решения нельзя реализовать, но и на то, как именно задумываются и делаются реформы. Если про мир известно, что он фундаментально несправедлив, то не имело смысла, скажем, думать о разных моделях приватизации. Если в любом случае собственность не будет признана, то все равно, как именно ее раздавать.
“Чувство несправедливости” и “стандарты веры”
Тезис, изначально принадлежавший Вячеславу Широнину, о том, что повесткой будущей революции в России будет справедливость, следует принять всерьез. Но о чем здесь речь – о некоторых “объективных” характеристиках мира или об общественных настроениях и ощущениях?
Политические действия не находятся в прямой зависимости от, например, количественных характеристик экономического расслоения. Существование богатства в той или иной власти – это вопрос их признания. Похоже, что в России большинство населения действительно считает сложившиеся порядки несправедливыми.
Необходимо сразу разделить обсуждение сложного понятия справедливости, которое можно обсуждать и объективированно, на моделях, в теории игр и пр., и более ясный вопрос в контексте проблемы общественных ощущений.
Действительно, имеет место вопрос о вере, но не в религиозном значении слова, а о чем-то, что можно было бы называть “стандартами веры”, в точном соответствии со всеми потребительскими стандартами. Во что-то надо верить в обществе. Что-то мы можем проверить, а что-то мы не проверяем. И это действительно мощнейший неэкономический фактор. И действительно, у нас большинство людей, в том числе работающих на важных позициях в государстве, верят в то, что все зависит от некоего объективно данного мироустройства, и значит, если что-то не в порядке, то надо преобразовывать мир. Но это не единственная возможна вера. Можно ведь верить в то, что принципиально существования тебя и твоей деятельности, а значит, надо что-то делать с собой и с этой деятельностью. Есть другие варианты веры – например, в Бога, но с Богом ничего сделать нельзя – он как решит, так и будет, то есть в итоге все равно нужно работать со своей деятельностью. Если что-то происходит не так, – от укуса комара до жизненной трагедии – нужно выбрать, либо считать, что что-то в мире пошло не так, что он неправильный, либо что что-то неправильно в моей деятельности. Это действительно культурная разница – в некоторых культурах или культурных ситуациях верят в то, что вопрос в мире, а в некоторых – в своем деле.
Для экономики лучше второе. Несколько десятилетий назад в США среди водителей проводили исследование. Им был предложен один из трех вариантов позиционирования: “Я скверный водитель, но вокруг меня все такие же”, или “Я отличный водитель, но вокруг меня сплошные идиоты”, или “Я отличный водитель, вокруг меня все такие же”. Сообщество второго типа, то есть “я отличный водитель, но вокруг все идиоты” – самое аварийное.
Если существует не мир с его грехами, а собственная деятельность с ее ошибками (или достижениями), то обвинять некого. Меня уволили с работы – значит, надо задуматься, что я сделал не так, как изменить свою деятельность.
Культурные установки бытовой веры вполне можно менять, и это не вопрос разрушения каких-то глубоких пластов культуры, личности, религии, не вопрос “протестантской этики”. Ничего не рухнет в России, если хотя бы активный класс будет верить не во “внешние обстоятельства”, а в свое дело.
Культурные установки тварны
Есть аналогия, которая должна сразу насторожить. В начале 90-х все дружно боролись за возникновение “чувства хозяина” – этот политический лозунг ввел еще Андропов. Так вот в этом смысле, в смысле лозунга, не нужно бороться за возникновение “чувства справедливости”. Речь нужно вести об особенностях “бытовой веры” как о вещи, которая в результате определенных действий возникает и исчезает. История показывает, что отношение к миру и к себе, к собственности и власти исторически меняются, а утверждение о несправедливости мира не является необходимой частью “загадочной русской души”.
Немцы в свое время были тихой, меланхолической нацией, а потом стали очень активной, а потом – снова наоборот. Если сейчас солдату Бундесвера дать приказ пойти воевать с Россией, то он, скорее всего, в ужасе убежит домой. И на такую эволюцию способны все.
В России, скажем, было достаточно подвижным отношение к собственности. Колхозная собственность долго не признавалась легитимной населением, “Указ о колосках” возник в самом начале колхозной системы. А вот с промышленностью было по-другому: несун как массовое явление в советской промышленности возник существенно позже. Можно посмотреть более ранние периоды: потрава помещичьей собственности в XVIII в. не фиксируется хозяйственными правовыми документами, а во второй половине XIX в. уже достаточно популярна. Один и тот же народ может в разные периоды истории что-то считать легитимным, а потом переставать это воспринимать таким образом.
Есть примеры и делателей на этом поле. Грандиозные изменения в мировоззрении своего народа сделал Мустафа Кемаль Ататюрк в Турции. Генри Киссинджер говорил, что он в своей жизни встречал двух людей, которые, “возможно, были не глупее его”. Это Ли Куан Ю и Чжоу Эньлай. Ли Куан Ю, по наблюдениям одного из участников семинара, действительно производит ошеломляющее впечатление, хотя ему 80 лет. Прежде всего, по структурированности и четкости мысли. Ему удалось поменять ряд установок своего народа в Сингапуре, и китайцы сейчас там живут с иной картиной мира. Причем впечатляет именно вера народа в порядок, в некоррумпированность. Они стали богатыми за одно поколение.
В конструктивном плане можно сказать, что ряд общественных представлений может восприниматься и как ресурс культуры. Например, в русской культуре есть уважение и понимание понятия “всеобщее”. И законы всеобщего действия, без ограничений, без “но, если”, у нас будут приняты как справедливые, хотя сейчас законодатель этим не очень пользуется. И кроме социалистической поговорки “от трудов праведных не наживешь палат каменных”, можно встретить удивительное выражение “пожар от Божьей милости” – гораздо более позитивную веру.
Пример. Рамзан и Чечня
Мало кто верил, что на блок-посту Кавказ-1 перестанут брать деньги, но, по свидетельству одного из участников семинара, это случилось. Блок-пост Кавказ-1 – это въезд в Чечню, самый первый, самый жуткий блок-пост, которым детей пугают.
В конце прошлого года центральную улицу Грозного стали восстанавливать. Там есть более или менее контур улицы, там бульвар восстановили, посадили голубые ели (правда, зачем-то в декабре), плиткой выложили тротуары и фасады восстановили. Фасады восстановили, но за фасадами ничего не было – стояла голая стена. За стеной ничего не было – пустота, но пластиковые окна вставляли (при этом с другой стороны оставалось небо).
Это, казалось бы, стандартная ситуация “потемкинской деревни”. Но удивительно, дальше последовало восстановление самих этих домов – большой части Грозного. И это уже вопрос веры и установок: за 10 лет привыкли жить в развалинах и чтобы все разворовывали, а вот проспект с пластиковыми окнами – как некий новый стандарт жизни. БТРы людей похищают, много ужасов, но работает сотовая связь. Аэропорт имени шейха Мансура в ближайшее время запустят. И на этом фоне начинают восприниматься как справедливые вещи, которые “объективно” совершенно не справедливые, в том числе сумасбродство и ужасы от Рамзана Кадырова.
В фонд имени Ахмада Кадырова собирают по 20% с зарплат всех бюджетников. Казалось бы, жутко несправедливо. Но все дают. Почему? Во-первых, большинство народа там безработные, они от бюджета зарплат не получают, а то, что платят бюджетники, – это для них нормально. Во-вторых, те, кто получают мало (учителя, врачи…) платят и готовы платить, потому что тот же процент берут и с милиции, а они получают во много раз больше – с них в итоге и берут больше. И это считается тоже справедливым. И, наконец, люди видят, куда уходят все эти деньги. Во всяком случае, говорят, что уходят. А там опасно сомневаться в этом – на то же восстановление города Грозного.
Абсолютно никто не верил год назад, что в этой республике, в которой все деньги, которые туда спускали, разворовывались, вдруг хотя бы частично средства пойдут на то, на что они должны идти. И в результате таких вещей менталитет народа может меняться, и какое-то доверие к властям может неожиданно появляться.
Легитимность власти как проблема
В современной России понятно, что с установками коллективов можно работать: в современном банке моральный климат лучше, чем в советском НИИ, – никто не пишет доносов, мало кто “просиживает штаны” и пр. Известно множество случаев, когда отношение к собственности и собственникам менялось в лучшую сторону на уровне города в результате политической (идеологической) работы, коммуникации. Возникало определенное понимание, пропадала зависть. Но в масштабе страны эти вопросы не решались, потому что завязаны на большую тему легитимности власти.
Современная Россия – страна с властью, которую многие воспринимают как нелегитимную, причем с 1917 года. И надо решать эту проблему – точно так же технически, без пиетета, без придыхания о божественном происхождении. Существует точка зрения, что до тех пор пока мы не решим проблему легитимности власти, мы не решим вопроса о возникновении локального или общего “чувства справедливости”. В этом смысле президент Путин у нас до сих пор возглавляет “временное правительство”. Его ограниченная легитимность базируется на том, что он призван решать некоторые проблемы “бардака”, которые возникли в переходный период. Что будет дальше – большой вопрос. Но не вопрос поиска преемника.
И дело тут не в том, что “присуще” той или иной нации, какие культурные установки. Вроде бы в США все нормально с установками – “протестантская этика”. Но случился ураган в Новом Орлеане, власть не справилась с ситуацией, потеряла легитимность, и “чувство справедливости” куда-то пропало. В результате того, что власть признали не справившейся, отсутствующей, стало так – у кого больше наган, у того больше справедливости. В этом и проблема 1917 г. – российская власть реально не справилась.
По Канторовичу, первые судьи назывались «священниками юриспруденции». И в русской культуре, и в английской изначально “правда” и “справедливость” шли “от Бога”, но потом в английской культуре она перешла к юристам. В русской культуре этого не произошло, поэтому, например, в английском языке нет поговорки “правд много, а истина одна”.
Соответственно, возникает вопрос легитимности “суверена”, в том смысле, что, как говорил Шмитт, должен быть кто-то, кто решает, что есть правда, а что есть неправда, что является справедливым, а что является несправедливым. Проблема страны и справедливости сегодня – не в национальной культуре, не в ментальности, а в том, что нет института, нет авторитета, нет суда.
Действует слабая модель власти. Есть сила, которая временно определяет, что платить бизнесменам чиновнику – справедливо. И все признают это, потому что это говорит человек, который имеет 70% доверия избирателей. Другого источника правды, суда, легитимности, кроме этого временного, сейчас нет.
Частная проблема “честного бизнеса”
Для экономики важно существование идеологического обмана, существующего у нас по поводу проблемы “честного бизнеса”. Честным или нечестным может быть кто угодно, но требование публичной честности, честности перед лицом всех можно предъявить только к власти. Именно власть обязана реализовывать публичные функции. Если у нас публичные функции нечестны, то возникает совершенно специфическая ситуация в обществе. Потому что непонятно, что тогда вообще может быть честным.
Бизнес же работает в сфере частных отношений, даже если он очень крупный. Это частное дело. Внутри отдельных сообществ в бизнесе может обсуждаться, кто честный, а с кем не нужно делать дела. Но это вопрос деловых репутацией, и, в общем-то, частное дело предпринимателей. Бизнес не может и не должен доказывать свою “публичную честность”. А у нас проводится идеологический трюк. Мол, давайте мы будем считать, что деятельность бизнеса ведется публично.
Есть проблема “слияния” власти и бизнеса, когда на отдельных территориях всем вроде бы руководят частные компании. Но и здесь нельзя допускать в голове смешения статусов власти и бизнеса. Тем более что во многих подобных случаях речь идет не столько о стабильно населенных территориях, сколько вахтах. Там нет власти – там есть администрация вахты. А, скажем, про Собянина, когда он был губернатором, было точно известно, что он никак не коррумпирован частными интересами, несмотря на то что регион добывающий.
Есть еще одна проблема – у нас состоялся дележ государственной собственности, который воспринимается большинством жителей как абсолютно несправедливый. У нас многие до сих пор продолжают верить, что общенародную (по брежневской Конституции) собственность разворовали. И это, конечно, подрывает отношение к бизнесу.
Да, власть раздавала собственность, кто-то в бизнесе ее брал. Но и тут, как у Булгакова. В “Мастере и Маргарите” была убийца своего ребенка Фрида, которой в наказание кладут ночью на стол платок, которым она удавила младенца. Возникает вопрос: почему не дают платок тому мужчине, от которого она родила этого ребенка? Ответ очень простой – он его не душил. Это ровно та ситуация. Обвинения бизнеса в нечестности являются идиотическими по той простой причине, что бизнес всегда зарабатывал, зарабатывает и будет зарабатывать деньги. Если бизнес существует в обществе, где дают взятки, бизнес всегда будет их давать. Требование честности можно предъявлять только к публичной власти, организующей правила общей жизни, в том числе делающей приватизацию, и только здесь может обсуждаться вопрос легитимности собственности.
Более того, именно бизнес становится мотором исправления общественной нравственности. Бизнес все еще откупается взятками, но это, пожалуй, единственный криминал, который можно вменить крупным компаниям. Но любая успешная компания в остальном не может быть связана с криминалом – она, безусловно, прозрачна, поскольку это требование мирового рынка.
В другом, социологическом, языке – есть люди норм и люди целей. И бизнесмены, и рабочие – это люди целей. И успешные порядки там, где публичную власть представляют люди норм и дают людям целей работать. Так было везде, где власти удавалось обрести легитимность, успешно работать с верой и доверием населения.
http://polit.ru/author/2006/09/29/tez.html
Вера в несправедливость мира и экономический рост Мы публикуем резюме регулярного вторничного "Открытого семинара "Полит.ру", созданного для обсуждения позиции и содержания нашего экспертного круга и сообщества. Основным докладчиком во вторник, 19 сентября, выступил Петр Авен. Участники обсуждения (кроме собственно "Полит.ру") – Петр Авен, Виталий Найшуль, Александр Аузан, Даниил Александров, Михаил Арсенин, Алексей Песков, Григорий Глазков, Сергей Ениколопов, Петр Ореховский, Александр Черкасов, Андрей Левкин, Тимофей Сергейцев, Дмитрий Куликов, Татьяна Малкина, Ольга Лобач, Галина Скрябина, Александр Гловели, Анатолий Цыганок.
Экономика и картина мира
Экономический рост в России – это проблема далеко не только и не столько экономическая. Несмотря на нелюбовь к расплывчатости и стремление к рациональной определенности в суждениях, понятно, что без более широкого контекста экономики, без работы с факторами массовый культуры, “бытовой веры” и коренными политическими вопросами не обойтись.
Например, долгое время в России шла борьба за создание института рефинансирования. У нас, в отличие от всего остального мира, банки не могут прийти легально в Центральный банк и попросить деньги. Есть, конечно, понятие – ставка рефинансирования, но это некая фиктивная величина. Это фикция, потому что все уверены, что если банк получил кредит в Центральном банке, то он точно кого-то там подкупил. Поэтому и ЦБ не будет создавать институт рефинансирования – им не нужны обвинения в коррупции. В ходе боев за создание в стране этого экономически важного института глава Центробанка согласился с его необходимостью, но с условием, что в результате не должна возникнуть и минимальная возможность для чиновников принимать решения о том, давать или не давать деньги. Проблема в том, что так не бывает. В экономике не может быть абсолютно автоматических механизмов – так или иначе возникает участие людей. Но у нас считается: пусть лучше банки подыхают во время очередного кризиса, чем у них будет возможность воровать.
Это исходит из более общего представления: мир несправедлив, все кругом воруют, а по-другому никак невозможно.
Отсюда же – отношение к собственности. Все считают, что собственность заведомо украдена, – это предмет общественного консенсуса. И объяснять, что это не вполне так, а часто не так совсем, – бессмысленно. Наша бюрократия абсолютно уверена, что вся собственность украдена у нее (у нее, потому что они представляют народ). Поэтому когда бизнесмена вызывают и говорят: “Дайте деньги” – не возникает мысли, что можно отказать. Они же украли, а их пока не арестовали. Как же они могут не дать?.. И главное, что к этому относятся нормально и те, кого вызывают, и те, кто вызывает. Это абсолютная вера общества: собственность нажита несправедливо, ее, безусловно, можно отбирать.
Еще одно очень понятное экономическое следствие этого – конструкция экономических нормативов и регуляторов. В России сейчас 500 000 таможенных наименований, а в Европе 5 000, в США – 12 000. Это, конечно, хороший источник заработка для чиновников, но не только в этом дело. Есть глубокая уверенность в том, что у всех разные условия. Жизнь несправедлива: вы привозите одно – это более выгодно, чем если вы привозите другое. Значит надо менять несправедливый мир.
Когда в декабре 1991 г. происходило совещание с руководством Министерства финансов по поводу введения единого валютного курса, этому возникло чудовищное сопротивление. Все говорили: как же можно за нефтедоллары давать рубли по тому же курсу, как и экспортерам оборудования? Это же нечестно, несправедливо. Когда возникает тема несправедливости, здравые экономические аргументы приводить бессмысленно. В начале мая 1992 г., когда в Верховном Совете было заявлено, что через полгода в Москве везде будут обменные пункты, тут же возникло возражение: “долларов не хватит”.
У нас в стране сегодня действует 3000 лицензий, у нас регулируется 500 типов деятельности – и это после всех реформ Грефа, Разница с Западом на порядок. Дело не только в том, что чиновники хотят брать деньги за лицензирование, – это и искренняя вера в то, что само не отрегулируется. И не может: жизнь изначально устроена несправедливо и надо ее регулировать.
Из-за веры в коренную несправедливость мира не работают и многие другие институты. Например, не заработает единый государственный экзамен в школе – все равно где-то подскажут и помогут, потому что “везде разные условия”, все дети разные, и как не помочь некоторым из них справиться с тестом, тем более что в соседней школе тоже помогут.
У нас сегодня только примерно 1% ВВП лежит в частных пенсионных фондах, это катастрофа. Потому что в экономике как раз остро не хватает длинных денег. В Казахстане сегодня 9% ВВП в частных пенсионных фондах – это примерно уровень Испании и Франции. Но у нас это невозможно, потому что Зурабов и все остальные уверены, что в частных фондах деньги будут разворованы. И реформы писать бесполезно – то есть писать можно, но работать они не будет.
Это влияет не только на то, что здравые экономические решения нельзя реализовать, но и на то, как именно задумываются и делаются реформы. Если про мир известно, что он фундаментально несправедлив, то не имело смысла, скажем, думать о разных моделях приватизации. Если в любом случае собственность не будет признана, то все равно, как именно ее раздавать.
“Чувство несправедливости” и “стандарты веры”
Тезис, изначально принадлежавший Вячеславу Широнину, о том, что повесткой будущей революции в России будет справедливость, следует принять всерьез. Но о чем здесь речь – о некоторых “объективных” характеристиках мира или об общественных настроениях и ощущениях?
Политические действия не находятся в прямой зависимости от, например, количественных характеристик экономического расслоения. Существование богатства в той или иной власти – это вопрос их признания. Похоже, что в России большинство населения действительно считает сложившиеся порядки несправедливыми.
Необходимо сразу разделить обсуждение сложного понятия справедливости, которое можно обсуждать и объективированно, на моделях, в теории игр и пр., и более ясный вопрос в контексте проблемы общественных ощущений.
Действительно, имеет место вопрос о вере, но не в религиозном значении слова, а о чем-то, что можно было бы называть “стандартами веры”, в точном соответствии со всеми потребительскими стандартами. Во что-то надо верить в обществе. Что-то мы можем проверить, а что-то мы не проверяем. И это действительно мощнейший неэкономический фактор. И действительно, у нас большинство людей, в том числе работающих на важных позициях в государстве, верят в то, что все зависит от некоего объективно данного мироустройства, и значит, если что-то не в порядке, то надо преобразовывать мир. Но это не единственная возможна вера. Можно ведь верить в то, что принципиально существования тебя и твоей деятельности, а значит, надо что-то делать с собой и с этой деятельностью. Есть другие варианты веры – например, в Бога, но с Богом ничего сделать нельзя – он как решит, так и будет, то есть в итоге все равно нужно работать со своей деятельностью. Если что-то происходит не так, – от укуса комара до жизненной трагедии – нужно выбрать, либо считать, что что-то в мире пошло не так, что он неправильный, либо что что-то неправильно в моей деятельности. Это действительно культурная разница – в некоторых культурах или культурных ситуациях верят в то, что вопрос в мире, а в некоторых – в своем деле.
Для экономики лучше второе. Несколько десятилетий назад в США среди водителей проводили исследование. Им был предложен один из трех вариантов позиционирования: “Я скверный водитель, но вокруг меня все такие же”, или “Я отличный водитель, но вокруг меня сплошные идиоты”, или “Я отличный водитель, вокруг меня все такие же”. Сообщество второго типа, то есть “я отличный водитель, но вокруг все идиоты” – самое аварийное.
Если существует не мир с его грехами, а собственная деятельность с ее ошибками (или достижениями), то обвинять некого. Меня уволили с работы – значит, надо задуматься, что я сделал не так, как изменить свою деятельность.
Культурные установки бытовой веры вполне можно менять, и это не вопрос разрушения каких-то глубоких пластов культуры, личности, религии, не вопрос “протестантской этики”. Ничего не рухнет в России, если хотя бы активный класс будет верить не во “внешние обстоятельства”, а в свое дело.
Культурные установки тварны
Есть аналогия, которая должна сразу насторожить. В начале 90-х все дружно боролись за возникновение “чувства хозяина” – этот политический лозунг ввел еще Андропов. Так вот в этом смысле, в смысле лозунга, не нужно бороться за возникновение “чувства справедливости”. Речь нужно вести об особенностях “бытовой веры” как о вещи, которая в результате определенных действий возникает и исчезает. История показывает, что отношение к миру и к себе, к собственности и власти исторически меняются, а утверждение о несправедливости мира не является необходимой частью “загадочной русской души”.
Немцы в свое время были тихой, меланхолической нацией, а потом стали очень активной, а потом – снова наоборот. Если сейчас солдату Бундесвера дать приказ пойти воевать с Россией, то он, скорее всего, в ужасе убежит домой. И на такую эволюцию способны все.
В России, скажем, было достаточно подвижным отношение к собственности. Колхозная собственность долго не признавалась легитимной населением, “Указ о колосках” возник в самом начале колхозной системы. А вот с промышленностью было по-другому: несун как массовое явление в советской промышленности возник существенно позже. Можно посмотреть более ранние периоды: потрава помещичьей собственности в XVIII в. не фиксируется хозяйственными правовыми документами, а во второй половине XIX в. уже достаточно популярна. Один и тот же народ может в разные периоды истории что-то считать легитимным, а потом переставать это воспринимать таким образом.
Есть примеры и делателей на этом поле. Грандиозные изменения в мировоззрении своего народа сделал Мустафа Кемаль Ататюрк в Турции. Генри Киссинджер говорил, что он в своей жизни встречал двух людей, которые, “возможно, были не глупее его”. Это Ли Куан Ю и Чжоу Эньлай. Ли Куан Ю, по наблюдениям одного из участников семинара, действительно производит ошеломляющее впечатление, хотя ему 80 лет. Прежде всего, по структурированности и четкости мысли. Ему удалось поменять ряд установок своего народа в Сингапуре, и китайцы сейчас там живут с иной картиной мира. Причем впечатляет именно вера народа в порядок, в некоррумпированность. Они стали богатыми за одно поколение.
В конструктивном плане можно сказать, что ряд общественных представлений может восприниматься и как ресурс культуры. Например, в русской культуре есть уважение и понимание понятия “всеобщее”. И законы всеобщего действия, без ограничений, без “но, если”, у нас будут приняты как справедливые, хотя сейчас законодатель этим не очень пользуется. И кроме социалистической поговорки “от трудов праведных не наживешь палат каменных”, можно встретить удивительное выражение “пожар от Божьей милости” – гораздо более позитивную веру.
Пример. Рамзан и Чечня
Мало кто верил, что на блок-посту Кавказ-1 перестанут брать деньги, но, по свидетельству одного из участников семинара, это случилось. Блок-пост Кавказ-1 – это въезд в Чечню, самый первый, самый жуткий блок-пост, которым детей пугают.
В конце прошлого года центральную улицу Грозного стали восстанавливать. Там есть более или менее контур улицы, там бульвар восстановили, посадили голубые ели (правда, зачем-то в декабре), плиткой выложили тротуары и фасады восстановили. Фасады восстановили, но за фасадами ничего не было – стояла голая стена. За стеной ничего не было – пустота, но пластиковые окна вставляли (при этом с другой стороны оставалось небо).
Это, казалось бы, стандартная ситуация “потемкинской деревни”. Но удивительно, дальше последовало восстановление самих этих домов – большой части Грозного. И это уже вопрос веры и установок: за 10 лет привыкли жить в развалинах и чтобы все разворовывали, а вот проспект с пластиковыми окнами – как некий новый стандарт жизни. БТРы людей похищают, много ужасов, но работает сотовая связь. Аэропорт имени шейха Мансура в ближайшее время запустят. И на этом фоне начинают восприниматься как справедливые вещи, которые “объективно” совершенно не справедливые, в том числе сумасбродство и ужасы от Рамзана Кадырова.
В фонд имени Ахмада Кадырова собирают по 20% с зарплат всех бюджетников. Казалось бы, жутко несправедливо. Но все дают. Почему? Во-первых, большинство народа там безработные, они от бюджета зарплат не получают, а то, что платят бюджетники, – это для них нормально. Во-вторых, те, кто получают мало (учителя, врачи…) платят и готовы платить, потому что тот же процент берут и с милиции, а они получают во много раз больше – с них в итоге и берут больше. И это считается тоже справедливым. И, наконец, люди видят, куда уходят все эти деньги. Во всяком случае, говорят, что уходят. А там опасно сомневаться в этом – на то же восстановление города Грозного.
Абсолютно никто не верил год назад, что в этой республике, в которой все деньги, которые туда спускали, разворовывались, вдруг хотя бы частично средства пойдут на то, на что они должны идти. И в результате таких вещей менталитет народа может меняться, и какое-то доверие к властям может неожиданно появляться.
Легитимность власти как проблема
В современной России понятно, что с установками коллективов можно работать: в современном банке моральный климат лучше, чем в советском НИИ, – никто не пишет доносов, мало кто “просиживает штаны” и пр. Известно множество случаев, когда отношение к собственности и собственникам менялось в лучшую сторону на уровне города в результате политической (идеологической) работы, коммуникации. Возникало определенное понимание, пропадала зависть. Но в масштабе страны эти вопросы не решались, потому что завязаны на большую тему легитимности власти.
Современная Россия – страна с властью, которую многие воспринимают как нелегитимную, причем с 1917 года. И надо решать эту проблему – точно так же технически, без пиетета, без придыхания о божественном происхождении. Существует точка зрения, что до тех пор пока мы не решим проблему легитимности власти, мы не решим вопроса о возникновении локального или общего “чувства справедливости”. В этом смысле президент Путин у нас до сих пор возглавляет “временное правительство”. Его ограниченная легитимность базируется на том, что он призван решать некоторые проблемы “бардака”, которые возникли в переходный период. Что будет дальше – большой вопрос. Но не вопрос поиска преемника.
И дело тут не в том, что “присуще” той или иной нации, какие культурные установки. Вроде бы в США все нормально с установками – “протестантская этика”. Но случился ураган в Новом Орлеане, власть не справилась с ситуацией, потеряла легитимность, и “чувство справедливости” куда-то пропало. В результате того, что власть признали не справившейся, отсутствующей, стало так – у кого больше наган, у того больше справедливости. В этом и проблема 1917 г. – российская власть реально не справилась.
По Канторовичу, первые судьи назывались «священниками юриспруденции». И в русской культуре, и в английской изначально “правда” и “справедливость” шли “от Бога”, но потом в английской культуре она перешла к юристам. В русской культуре этого не произошло, поэтому, например, в английском языке нет поговорки “правд много, а истина одна”.
Соответственно, возникает вопрос легитимности “суверена”, в том смысле, что, как говорил Шмитт, должен быть кто-то, кто решает, что есть правда, а что есть неправда, что является справедливым, а что является несправедливым. Проблема страны и справедливости сегодня – не в национальной культуре, не в ментальности, а в том, что нет института, нет авторитета, нет суда.
Действует слабая модель власти. Есть сила, которая временно определяет, что платить бизнесменам чиновнику – справедливо. И все признают это, потому что это говорит человек, который имеет 70% доверия избирателей. Другого источника правды, суда, легитимности, кроме этого временного, сейчас нет.
Частная проблема “честного бизнеса”
Для экономики важно существование идеологического обмана, существующего у нас по поводу проблемы “честного бизнеса”. Честным или нечестным может быть кто угодно, но требование публичной честности, честности перед лицом всех можно предъявить только к власти. Именно власть обязана реализовывать публичные функции. Если у нас публичные функции нечестны, то возникает совершенно специфическая ситуация в обществе. Потому что непонятно, что тогда вообще может быть честным.
Бизнес же работает в сфере частных отношений, даже если он очень крупный. Это частное дело. Внутри отдельных сообществ в бизнесе может обсуждаться, кто честный, а с кем не нужно делать дела. Но это вопрос деловых репутацией, и, в общем-то, частное дело предпринимателей. Бизнес не может и не должен доказывать свою “публичную честность”. А у нас проводится идеологический трюк. Мол, давайте мы будем считать, что деятельность бизнеса ведется публично.
Есть проблема “слияния” власти и бизнеса, когда на отдельных территориях всем вроде бы руководят частные компании. Но и здесь нельзя допускать в голове смешения статусов власти и бизнеса. Тем более что во многих подобных случаях речь идет не столько о стабильно населенных территориях, сколько вахтах. Там нет власти – там есть администрация вахты. А, скажем, про Собянина, когда он был губернатором, было точно известно, что он никак не коррумпирован частными интересами, несмотря на то что регион добывающий.
Есть еще одна проблема – у нас состоялся дележ государственной собственности, который воспринимается большинством жителей как абсолютно несправедливый. У нас многие до сих пор продолжают верить, что общенародную (по брежневской Конституции) собственность разворовали. И это, конечно, подрывает отношение к бизнесу.
Да, власть раздавала собственность, кто-то в бизнесе ее брал. Но и тут, как у Булгакова. В “Мастере и Маргарите” была убийца своего ребенка Фрида, которой в наказание кладут ночью на стол платок, которым она удавила младенца. Возникает вопрос: почему не дают платок тому мужчине, от которого она родила этого ребенка? Ответ очень простой – он его не душил. Это ровно та ситуация. Обвинения бизнеса в нечестности являются идиотическими по той простой причине, что бизнес всегда зарабатывал, зарабатывает и будет зарабатывать деньги. Если бизнес существует в обществе, где дают взятки, бизнес всегда будет их давать. Требование честности можно предъявлять только к публичной власти, организующей правила общей жизни, в том числе делающей приватизацию, и только здесь может обсуждаться вопрос легитимности собственности.
Более того, именно бизнес становится мотором исправления общественной нравственности. Бизнес все еще откупается взятками, но это, пожалуй, единственный криминал, который можно вменить крупным компаниям. Но любая успешная компания в остальном не может быть связана с криминалом – она, безусловно, прозрачна, поскольку это требование мирового рынка.
В другом, социологическом, языке – есть люди норм и люди целей. И бизнесмены, и рабочие – это люди целей. И успешные порядки там, где публичную власть представляют люди норм и дают людям целей работать. Так было везде, где власти удавалось обрести легитимность, успешно работать с верой и доверием населения.
http://polit.ru/author/2006/09/29/tez.html