Европейское качество российской температурыЛучшие оперные спектакли на глазах теряют формуДве лучшие оперные постановки последнего времени -- «Тристан и Изольда» Вагнера в Мариинском и «Норма» Беллини в Новой Опере – сигнализируют о качественном скачке российского оперного рынка. Мировые тренды двинулись в нашу реальность: вот спектакли без скидок на местную специфику, климат и обычаи. «Тристан» выполнен отечественным гением Дмитрием Черняковым (режиссер и сценограф), «Норма» – немецкими силами первого ряда (режиссеры Йосси Вилер, Серджо Морабито, сценограф Анна Фиброк).
Достоинство этих постановок не в каких-то могучих концепциях, а в новом понимании природы оперы и оперного спектакля. То, что в России передовыми умами числится по ведомству ущербного театрального жанра, где все грубо и приблизительно (от грима и париков до движения и декораций) и автоматом выносится за скобки серьезного драматического искусства, достойно предстает его полноценным видом, которому можно отдаться всем существом, не боясь приблизительности и фальши. Наконец-то в неправдоподобно-пафосной опере, где ради музыки прощается глупая бестактность сцены, пение оказывается частью целого, а жизнь на подмостках достигает той выразительности, когда уже по спине актера понятно, о чем, собственно, речь. Не по внешним признакам, а по существу опера раскрыла свой потенциал как современного искусства высшей пробы – то есть сложного по внутренней организации, осмысленного в мелочах, тонкого по выделке, отзывчивого в своей драматической ипостаси.
Результаты такого шага очевидны: потенциальное расширение аудитории. В том смысле, что на «Тристана» и «Норму» можно придти уже не одному, а захватить с собой друга и даже – страшно сказать -- специалиста в области современных высоколобых зрелищ, перед которым явно не окажется стыдно. Если ваш спутник - человек мыслящий, ему будет о чем задуматься, если его глаз воспитан на качественном искусстве, он не заскучает. А если при том он еще и музыкант, способный расслышать содержательный диалог постановщиков с композитором, его представление о данном произведении обрастет новыми обертонами.
Словом, на какой-то миг возникла иллюзия, что главное свершилось, принципиальные шаги сделаны и остается пожинать плоды. Но нет. Как всегда, самое трудное оказалось впереди: в России проще создать спектакль заново, чем сохранить его форму. Нет этого механизма, чтобы коллективные усилия сплетались на несколько часов в единый узел и всякий раз спектакль был равен самому себе, а друзьям не приходилось смущенно бормотать, что в прошлый шло иначе.
«Норма» в Новой Опере
«Норма» (премьера 7 сентября 2005) пережила свой пик на генеральной репетиции. Премьера прошла в более спокойной температуре, а на втором спектакле (19 сентября) стало и вовсе страшно за его будущее. Причин несколько: другой дирижер (вместо Феликса Коробова – Дмитрий Волосников), вошедший в спектакль без репетиций. Исполнители (второй состав), которые с новым дирижером и поскучневшим оркестром превратились из людей с историей в обычных вокалистов с их единственной думой о диафрагме. Хор, в поведении которого начал проступать типичный для российского театра пережим: буквально на глазах эти разные, живые, такие достоверные мужчины и женщины стали превращаться в грубые существа с топорной жестикуляцией. Словом, из всех щелей полезло ужасное российское свойство -- пренебрежение мелочами. В другом случае сошло бы, но не здесь -- ненавязчиво-документальный стиль не выдерживает грязи. Материальная среда этой "Нормы" (французское Сопротивление) превращается из содержательной в бутафорскую, бытовые подробности (алюминиевая кружка, резиновый мяч, черно-белое фото) утрачивают метафизические качества, превращаясь в обыденные предметы, ассоциации (итальянский неореализм, Анна Маньяни, Трюффо) испаряются. Вот тут и начинают возмущаться, кожей чувствуя ложь, противники нового стиля, призывая возвращение «Нормы» в античные тряпки. Отсутствие абсолюта дискредитирует намерения лучших европейских постановщиков.
Чтобы такое не происходило, стоит выявить приоритеты. Если самое главное в оперном деле – художественная ценность спектакля, значит, ее надо оберегать в первую очередь. А уже во вторую решать внутренние задачи театра (ввод исполнителей и пр.), по возможности, не афишируя трудности процесса перед потребителем. То есть если уж замахиваться на европейский уровень, то во всем, в т.ч. и в вопросе проката. На Западе даже в репертуарном театре спектакли идут блоками (т.е. несколько раз подряд), чтобы не падал тонус и шлифовалась форма. Московская «Норма» идет раз в месяц. Ее третье явление (14 октября) вернуло прежние позиции: за пульт встал Феликс Коробов, на сцене была настоящая героиня (Татьяна Печникова), и сопереживание этой исключительной женщине в экстремальной ситуации (жрица, давшая обет целомудрия, и мать двоих детей, брошенная возлюбленным -- врагом-оккупантом) стало естественной ответной реакцией. Когда в финале Норма оставляет детей на своего несчастного отца, запахивает черное пальто, и ее уволакивает конвой под проклятия толпы, всякий раз к горлу подступают слезы. В этом пронзительном жесте всплывает не только художественный, но и человеческий опыт.
Чтобы забыть о лицедействе и поверить в иллюзию, надо заменить российскую приблизительность на европейскую концентрированность. Иначе бренд «Нормы» как спектакля высшей лиги улетучится на глазах. Даже для развивающегося российского рынка, где потребитель пока еще реагирует на ввоз импорта, имена западных постановщиков на афише – только старт, после которого начинается дистанция на выносливость. Ничего не поделаешь, ее цель – качество, которое теперь нужно подтверждать всю жизнь. В следующий раз -- 11 ноября.
«Тристан» в Мариинском театре
«Тристан» (премьера 27 мая 2005) – историческое событие (вторая постановка в России после спектакля Мейерхольда 1909 года) и грандиозный коллективный труд. Вагнер заметил, что плохое исполнение убьет эту музыку, а от превосходного можно будет сойти с ума. Достичь второго в России, с одной стороны, элементарно (меломанам хватит названия в афише), с другой - сложнее, чем в Германии, с ее музыкально воспитанной публикой. Чтобы сложнейшая партитура не показалась нормальному человеку бескрайним хаосом, она должна выглядеть безупречно. Для Мариинки, живущей в экстремальном режиме, это практически недосягаемо: выпуск «Тристана» подразумевает временную оседлость и сосредоточенность на объекте, что для главы театра, человека планетарного масштаба, который должен быть одновременно во всех точках мира, означает смену крови и алгоритма.
Результат трагической несовместимости художественных задач и неуправляемой реальности можно было наблюдать на премьере: пока Валерий Гергиев примерялся к партитуре, которую оркестр выучил с дирижером-ассистентом, публика переживала не за Тристана, а за здоровье и жизнь Сергея Лядова (допоет – не допоет?), плавающего среди звуковых потоков, ставших почти неуправляемыми. Но когда окрепшего Лядова после трех спектаклей (27 и 29 мая, 30 июня) заменил Леонид Захожаев (8 октября), выяснилось, что мир понес невосполнимую утрату: раньше герой был, а теперь его не стало. Не стало, и все: Леониду Захожаеву в данном спектакле партия Тристана биологически противопоказана: действия Изольды (прекрасная Лариса Гоголевская) теряют смысл, если их цель – не человек с глубоким внутренним конфликтом, а движущийся объект с повадками Тарзана. Но эта потеря меркнет рядом с другой: партитура до сих пор не освоена дирижером, и оркестр обваливается на зал аморфно-громкой массой, топя солистов. В результате вагнеровский блокбастер вместо грандиозного впечатления несет растерянность.
Главный вопрос: для чего брать одну из самых прекрасных партитур и не доводить дело до конца, т.е. высочайшего качества? К полуночи остается треть зала, которая бешено аплодирует полуживым актерам и полуразвалившемуся спектаклю. Уходят не потому, что начавшийся с получасовым опозданием спектакль долог и антракты растянуты (их точная продолжительность неизвестна публике). А потому, что если певцы несколько часов бьются с автономно существующим оркестром, не надо быть специалистом, чтобы почувствовать катастрофу. И дирижерская магия не поможет. После такого «Тристана» Вагнер еще долго будет оставаться в России нерепертуарным автором, а Россия – нецивилизованной музыкальной державой, застрявшей в периоде быстрого накопления капитала – срочного освоения новых названий.
Довольно экстрима в транзитных условиях. Наступает пора качества.
http://www.polit.ru/culture/2005/10/28/normavagner.html
Достоинство этих постановок не в каких-то могучих концепциях, а в новом понимании природы оперы и оперного спектакля. То, что в России передовыми умами числится по ведомству ущербного театрального жанра, где все грубо и приблизительно (от грима и париков до движения и декораций) и автоматом выносится за скобки серьезного драматического искусства, достойно предстает его полноценным видом, которому можно отдаться всем существом, не боясь приблизительности и фальши. Наконец-то в неправдоподобно-пафосной опере, где ради музыки прощается глупая бестактность сцены, пение оказывается частью целого, а жизнь на подмостках достигает той выразительности, когда уже по спине актера понятно, о чем, собственно, речь. Не по внешним признакам, а по существу опера раскрыла свой потенциал как современного искусства высшей пробы – то есть сложного по внутренней организации, осмысленного в мелочах, тонкого по выделке, отзывчивого в своей драматической ипостаси.
Результаты такого шага очевидны: потенциальное расширение аудитории. В том смысле, что на «Тристана» и «Норму» можно придти уже не одному, а захватить с собой друга и даже – страшно сказать -- специалиста в области современных высоколобых зрелищ, перед которым явно не окажется стыдно. Если ваш спутник - человек мыслящий, ему будет о чем задуматься, если его глаз воспитан на качественном искусстве, он не заскучает. А если при том он еще и музыкант, способный расслышать содержательный диалог постановщиков с композитором, его представление о данном произведении обрастет новыми обертонами.
Словом, на какой-то миг возникла иллюзия, что главное свершилось, принципиальные шаги сделаны и остается пожинать плоды. Но нет. Как всегда, самое трудное оказалось впереди: в России проще создать спектакль заново, чем сохранить его форму. Нет этого механизма, чтобы коллективные усилия сплетались на несколько часов в единый узел и всякий раз спектакль был равен самому себе, а друзьям не приходилось смущенно бормотать, что в прошлый шло иначе.
«Норма» в Новой Опере
«Норма» (премьера 7 сентября 2005) пережила свой пик на генеральной репетиции. Премьера прошла в более спокойной температуре, а на втором спектакле (19 сентября) стало и вовсе страшно за его будущее. Причин несколько: другой дирижер (вместо Феликса Коробова – Дмитрий Волосников), вошедший в спектакль без репетиций. Исполнители (второй состав), которые с новым дирижером и поскучневшим оркестром превратились из людей с историей в обычных вокалистов с их единственной думой о диафрагме. Хор, в поведении которого начал проступать типичный для российского театра пережим: буквально на глазах эти разные, живые, такие достоверные мужчины и женщины стали превращаться в грубые существа с топорной жестикуляцией. Словом, из всех щелей полезло ужасное российское свойство -- пренебрежение мелочами. В другом случае сошло бы, но не здесь -- ненавязчиво-документальный стиль не выдерживает грязи. Материальная среда этой "Нормы" (французское Сопротивление) превращается из содержательной в бутафорскую, бытовые подробности (алюминиевая кружка, резиновый мяч, черно-белое фото) утрачивают метафизические качества, превращаясь в обыденные предметы, ассоциации (итальянский неореализм, Анна Маньяни, Трюффо) испаряются. Вот тут и начинают возмущаться, кожей чувствуя ложь, противники нового стиля, призывая возвращение «Нормы» в античные тряпки. Отсутствие абсолюта дискредитирует намерения лучших европейских постановщиков.
Чтобы такое не происходило, стоит выявить приоритеты. Если самое главное в оперном деле – художественная ценность спектакля, значит, ее надо оберегать в первую очередь. А уже во вторую решать внутренние задачи театра (ввод исполнителей и пр.), по возможности, не афишируя трудности процесса перед потребителем. То есть если уж замахиваться на европейский уровень, то во всем, в т.ч. и в вопросе проката. На Западе даже в репертуарном театре спектакли идут блоками (т.е. несколько раз подряд), чтобы не падал тонус и шлифовалась форма. Московская «Норма» идет раз в месяц. Ее третье явление (14 октября) вернуло прежние позиции: за пульт встал Феликс Коробов, на сцене была настоящая героиня (Татьяна Печникова), и сопереживание этой исключительной женщине в экстремальной ситуации (жрица, давшая обет целомудрия, и мать двоих детей, брошенная возлюбленным -- врагом-оккупантом) стало естественной ответной реакцией. Когда в финале Норма оставляет детей на своего несчастного отца, запахивает черное пальто, и ее уволакивает конвой под проклятия толпы, всякий раз к горлу подступают слезы. В этом пронзительном жесте всплывает не только художественный, но и человеческий опыт.
Чтобы забыть о лицедействе и поверить в иллюзию, надо заменить российскую приблизительность на европейскую концентрированность. Иначе бренд «Нормы» как спектакля высшей лиги улетучится на глазах. Даже для развивающегося российского рынка, где потребитель пока еще реагирует на ввоз импорта, имена западных постановщиков на афише – только старт, после которого начинается дистанция на выносливость. Ничего не поделаешь, ее цель – качество, которое теперь нужно подтверждать всю жизнь. В следующий раз -- 11 ноября.
«Тристан» в Мариинском театре
«Тристан» (премьера 27 мая 2005) – историческое событие (вторая постановка в России после спектакля Мейерхольда 1909 года) и грандиозный коллективный труд. Вагнер заметил, что плохое исполнение убьет эту музыку, а от превосходного можно будет сойти с ума. Достичь второго в России, с одной стороны, элементарно (меломанам хватит названия в афише), с другой - сложнее, чем в Германии, с ее музыкально воспитанной публикой. Чтобы сложнейшая партитура не показалась нормальному человеку бескрайним хаосом, она должна выглядеть безупречно. Для Мариинки, живущей в экстремальном режиме, это практически недосягаемо: выпуск «Тристана» подразумевает временную оседлость и сосредоточенность на объекте, что для главы театра, человека планетарного масштаба, который должен быть одновременно во всех точках мира, означает смену крови и алгоритма.
Результат трагической несовместимости художественных задач и неуправляемой реальности можно было наблюдать на премьере: пока Валерий Гергиев примерялся к партитуре, которую оркестр выучил с дирижером-ассистентом, публика переживала не за Тристана, а за здоровье и жизнь Сергея Лядова (допоет – не допоет?), плавающего среди звуковых потоков, ставших почти неуправляемыми. Но когда окрепшего Лядова после трех спектаклей (27 и 29 мая, 30 июня) заменил Леонид Захожаев (8 октября), выяснилось, что мир понес невосполнимую утрату: раньше герой был, а теперь его не стало. Не стало, и все: Леониду Захожаеву в данном спектакле партия Тристана биологически противопоказана: действия Изольды (прекрасная Лариса Гоголевская) теряют смысл, если их цель – не человек с глубоким внутренним конфликтом, а движущийся объект с повадками Тарзана. Но эта потеря меркнет рядом с другой: партитура до сих пор не освоена дирижером, и оркестр обваливается на зал аморфно-громкой массой, топя солистов. В результате вагнеровский блокбастер вместо грандиозного впечатления несет растерянность.
Главный вопрос: для чего брать одну из самых прекрасных партитур и не доводить дело до конца, т.е. высочайшего качества? К полуночи остается треть зала, которая бешено аплодирует полуживым актерам и полуразвалившемуся спектаклю. Уходят не потому, что начавшийся с получасовым опозданием спектакль долог и антракты растянуты (их точная продолжительность неизвестна публике). А потому, что если певцы несколько часов бьются с автономно существующим оркестром, не надо быть специалистом, чтобы почувствовать катастрофу. И дирижерская магия не поможет. После такого «Тристана» Вагнер еще долго будет оставаться в России нерепертуарным автором, а Россия – нецивилизованной музыкальной державой, застрявшей в периоде быстрого накопления капитала – срочного освоения новых названий.
Довольно экстрима в транзитных условиях. Наступает пора качества.
http://www.polit.ru/culture/2005/10/28/normavagner.html