статья, ч.2Поездка писателей и книга о Беломорканале
1. Торжественное открытие Беломорканала состоялось 2 августа 1933 года — через полгода после досрочного завершения первого пятилетнего плана и в преддверии XVII партийного съезда, «съезда победителей», в январе 1934 года. Руководящие работники ОГПУ и целый ряд заключенных получают ордена, сообщается об уже упомянутых помилованиях. Канал должен носить имя вождя: «Беломорско-Балтийский канал имени тов. Сталина» [41].
К прославлению Беломорканала и к превознесению «перековки» должна была приложить усилия также и литература. Пользовавшийся всемирной известностью как писатель и представитель прогрессивного гуманизма Максим Горький уже в 1929 году совершил поездку по лагерям Соловецких островов, чтобы расследовать «слухи» о тамошних порядках; свои благоприятные впечатления он описал в путевом очерке «Соловки», чем полемизировал с международной эмигрантской прессой [42]. Однако в случае с концлагерем на Беломорканале свидетельство одного-единственного автора, как бы знаменит он ни был, казалось все же недостаточным. Вскоре после своего избрания председателем Оргкомитета, которому была поручена подготовка создания будущего Союза писателей, Горький сносится с ОГПУ и организует экскурсию на Беломорканал [43]. Она длится шесть дней, начиная с 17 августа 1933 года; в ней принимают участие не менее 120 писателей (и деятелей искусства) из различных республик Советского Союза — русские, украинцы, евреи, узбеки, карелы и др. В прессе это событие находит надлежащий отклик [44].
Такие предприятия сами по себе не были чем-то необычным — «писательские бригады» разных сортов посещали стройки первой пятилетки, чтобы получить материал для своего литературного труда из первых рук [45]. В данном случае предприятие, однако, кажется восходящим к личному приказу Сталина [46]. Привлекает внимание большое количество участников, среди которых целый ряд знаменитостей. Сам Горький не принимает участия в экскурсии [47], едут Алексей Толстой, Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Борис Пильняк, Леонид Леонов, Валентин Катаев, Виктор Шкловский, Мариэтта Шагинян, Вера Инбер, Ильф и Петров и др.
Однако здесь на сцену выходит нечто гораздо более значительное, чем привычная писательская бригада: имя ей «многонациональная советская литература». Учрежденная новым государством, она призвана, при всеобщем внимании, восхититься его новым триумфом и свидетельствовать о нем. В газетных интервью участники рассказывают, как они хотят использовать свои впечатления от экскурсии в литературной работе [48]. Позже печать сообщает, что об открытии канала были написаны «сотни очерков и газетных статей» [49].
Одно из этих изданий особенно бросается в глаза: это толстый, богато оформленный том об истории строительства Беломорканала, который уже многократно цитировался в этой статье [50]. Книга вышла в издаваемой Горьким серии «История фабрик и заводов». Здесь выявляется историческое сознание сталинского времени: с новым советским государством начинается новая эпоха мировой истории. Правда, внутренний и внешний классовый враг все еще оказывает ожесточенное сопротивление — силы внутренней и мировой контрреволюции еще далеко не подавлены. При таких обстоятельствах каждое достижение народного хозяйства, каждый успех пятилетки приобретает значение столь же всемирно-исторического масштаба: они вносят свой вклад в консолидацию нового государства и изменяют соотношение сил в международной классовой борьбе. С этой точки зрения Днепрогэс, Сталинградский тракторный завод, Магнитогорский металлургический комбинат и Беломорканал — это этапы на пути обмирщенной истории спасения, в конце которой стоит мировая революция.
Этому значению Беломорканала и пытаются соответствовать авторы монографии, во славу Сталина и к пользе потомства. Книга была заказана в день открытия канала уже названным декретом правительства [51]. Временной промежуток между событием и его историографическим отражением должен был быть сокращен до минимума. Нужно было опередить будущих историков: история Беломорканала должна была быть написана сейчас — авторами, находившимися под влиянием сегодняшних властителей. Как и сам канал, книга о нем создавалась под знаком героического труда. Через каких-то полгода после экскурсии она вышла в свет. Труды из серии «История фабрик и заводов» обыкновенно составлялись коллективно, руководство осуществляла литературная редакция, авторами значились рабочие и инженеры соответствующих предприятий [52]. Так обстоит дело с книгами о Сталинградском тракторном заводе и Московском метрополитене [53]. Книга о Беломорканале была написана коллективом из 36 писателей. Однако в этом случае речь шла не о начинающих авторах и любителях, а о профессиональных писателях, среди которых были такие известные фигуры, как уже названные А. Толстой, Вс. Иванов, М. Зощенко и, не в последнюю очередь, М. Горький. Из художников в проекте участвовал ранний конструктивист А. Родченко. По официальному поручению он провел на канале несколько месяцев. Ему принадлежит большая часть фотографий, иллюстрирующих книгу [54].
История строительства Беломорканала вышла в свет дважды [55] — роскошное издание ин-кварто и ин-октаво, также богато оформленное и насчитывающее больше 600 страниц. Обложки обоих изданий украшает тисненый медальон с профилем Сталина. В этом пышном оформлении книга представляет собой больше чем печатное издание: она становится имеющим самостоятельное значение объектом, как творение скульптуры или зодчества. Она представляется памятником во славу Беломорканала, который, в свою очередь, также есть памятник во славу молодого Советского Союза и Сталина. Тем самым книга о Беломорканале является памятником памятника; история строительства Беломорканала имеет свою историю строительства, которая рассказана в завершающей главе Горьким. В этой абсурдной повторяемости выражается потребность режима в престиже.
Книга о Беломорканале посвящена XVII партийному съезду. Торжественно провозглашается готовность «советских писателей» «служить делу большевизма и бороться своими литературными произведениями за дело Ленина-Сталина, за построение бесклассового социалистического общества» [56]. Выход книги в свет является событием, давно и серьезно подготовляемым в прессе, — и здесь видна ее роль как «памятника». Первые сообщения появились уже во время экскурсии писателей [57]. Наконец 20 января 1934 года появляется роскошное издание [58], и 29 января «Правда» на первой странице печатает фотографию, на которой два делегата партийного съезда представляют публике экземпляр книги.
Впечатление нужно было произвести не только на советскую, но и на зарубежную публику. В следующем году в Америке выходит в свет перевод, который в 1977 году по неизвестным соображениям переиздается в виде репринта [59]. Кроме того, существует британское издание [60]. Перевод, использованный в обоих изданиях, был изготовлен в Москве [61] Амабель Вильямс-Эллис (род. 1894), английской социалисткой, в 1934 году выступившей на Первом съезде советских писателей с хвалебной речью во славу Советского Союза [62]. В предисловии она старается донести до своей публики точку зрения советских органов. В Америке времен депрессии она могла особенно рассчитывать на благожелательность: в 1930-е годы, «красное десятилетие», многие в США сочувствовали Советскому Союзу и принципу плановой экономики как «разумной альтернативе анархии рынка» [63].
2. Англоязычная версия книги о Беломорканале сильно сокращена. Действительно, в оригинале есть длинноты, в особенности во второй половине, хоть иллюстрации и разнообразят текст. При всем внимании к техническим аспектам своего предмета авторы стремятся к приятному изложению. Они используют такие литературные формы, как несобственно-прямая речь, присутствуют и юмористические эпизоды. В качестве хронологической оси берется история строительства со своими кризисами и взлетами.
Приводятся истории жизни работников ОГПУ и заключенных. Увлекательное изображение событий стройки таким образом соединяется с обаянием личного и индивидуального, причем биографии заключенных содержат много экзотики.
Очевидны были притязания и на художественность. Д. Мирский, после своего возвращения из эмиграции принявший участие в экскурсии и создании книги, упоминает о ней в статье в английском сборнике 1934 года о «Тенденциях современного романа» [64]. В этой перспективе история Беломорстроя оказывается новаторским вкладом молодой советской литературы в развитие европейского романа. Так, в качестве новаторских элементов выступают следующие признаки: отсутствие индивидуального героя и привычной фабулы; вставные элементы текста, такие, как фотографии и статистические диаграммы; такие изобразительные формы, как свидетельства очевидцев, автобиографии и интервью.
Книга фигурирует как «роман» также в многочисленных публикациях об истории возникновения этого труда. Один из таких авторов — Г. Гаузнер, бывший участник литературного авангарда. Понятие романа содержит для него смысл, направленный против привычной литературной практики тех лет: книга о Беломорканале должна не просто быть набором «очерков», но представлять из себя «цельный роман», «с завязкой, развязкой и сквозным действием» [65]. Понятие «монтажа», постоянно используемое в этой связи, относится, таким образом, не к стилистической и композиционной фактуре произведения, но к его возникновению. Как явствует из рассказа Гаузнера о том, как писалась книга о Беломорканале, отдельные тексты различных ее авторов должны были быть составлены таким образом, чтобы возникло ощущение монолитного единства. Возможность мультиперспективного построения, которая при таком разнообразии привлеченных писателей прежде всего приходит на ум, отвергалась с порога: уже на уровне формальной организации материала нужно было противостоять представлению, будто на тему Беломорканала возможны различные точки зрения — во времена Сталина единство было не только художественной нормой.
В эстетическом отношении монтажный характер книги выражается лишь там, где речь идет о вставных документах — официальных записках, свидетельствах очевидцев и др. Границы же авторских текстов должны были исчезнуть; требовалось блюсти «единство» книги, ее «монтажный» характер не должен был становиться видимым, главным было «целое книги», «цельное повествование» [66]. Правда, этот принцип проводился непоследовательно. Так, 12-я глава — «История одной перековки» — содержит биографию международного жулика и авантюриста; но стилистически эта глава отличается от других глав книги — она обозначена как индивидуальный рассказ Михаила Зощенко. Как сообщает Виктор Шкловский, во время работы над книгой понятие «монтажа» не осталось неоспоренным среди авторов [67]. Сам он не считает желательным скрывать монтажный характер изображения и подчеркивает, что искусство вовсе не стремится к незаметности [68]. Этим Шкловский отстаивает точку зрения, которой он, теоретик формалистского движения и приверженец литературного авангарда, придерживался и прежде. Как и прежде, «ощутимость формы» является для него специфическим признаком художественного текста. Идеал же цельности и неброской гладкости, защищаемый Гаузнером и другими, напротив, ориентирован на литературную традицию и идеал «органического» произведения искусства. Так, один писатель критикует в печати книгу о Беломорканале, упрекая ее в недостатке «органичности» [69]. Подобно Гаузнеру и другим, он следует тенденции, которая под знаком традиции была обращена против авангарда и которая нашла свое официальное выражение в положениях социалистического реализма.
При всех разногласиях, касающихся формальных аспектов книги, ясно, что мы имеем дело в первую очередь не с искусством, а с пропагандой. Своей документальной основой книга о Беломорканале претендует на значимость так называемой «литературы факта» [70]. Но впечатление проверяемости и верности фактам, которое она пытается создать, покоится на иллюзии. В этом смысле книга о Беломорканале вполне соответствует поэтике социалистического реализма: наряду с требованиями истины и близости к жизни, которые выдвигались основоположниками этой официальной доктрины, результатом являлось не «отражение» реальности, а отвлечение от нее читателя, становившегося невосприимчивым к опыту [71].
Книга о Беломорканале вносит свою лепту в тот всеохватывающий мнимый мир, который характерен для культуры сталинского времени. Вслед за Солженицыным историки-эмигранты описали ее следующим образом: «гнуснейшая книга в истории литературы, воспевание концентрационного лагеря» [72]. Столь же гнусны, однако, и многие другие произведения советской литературы, к примеру восхваляющие колхозную жизнь в то время, когда голод 1932-1933 годов уносил жизни миллионов жертв. Таким образом, книга о Беломорканале теряет свою скандальную уникальность, на которой настаивают Солженицын и другие. В качестве произведения социалистического реализма она соответствует фактам лишь в единичных пунктах — в общем же она ориентирована не на реальность, а на официальные представления о ней в духе вышеупомянутой молотовской речи. Дальнейшие представления этого рода исходят от С. Фирина, начальника Белбалтлага. Вместе с М. Горьким и Л. Авербахом, прежним лидером «пролетарского» литературного движения (РАПП), он значится как редактор книги. Перед началом экскурсии на Беломорканал в московском Доме писателей он прочел участникам продолжительный доклад вводного характера [73]. Фирин также постоянно сопровождал писателей во время путешествия и многократно имел возможность предлагать им официальную интерпретацию вещей. Усилия такого рода должны были быть тем более успешными, чем меньше времени для собственных наблюдений оставалось в распоряжении писателей во время шестидневной экскурсии.
Итак, книга о Беломорканале рассказывает о героической работе и успешном перевоспитании. Последняя тема непрестанно предстает перед глазами читателей во вставных биографиях заключенных. Нужно было покорить двух врагов. Одним врагом была природа русского Севера, стоявшая на пути грандиозного строительного проекта. Вторым врагом было дореволюционное прошлое, каким оно продолжало жить в сознании заключенных. Победа над этим прошлым изображается также аллегорически, строительство канала становится символом революционной переделки. Вместе с карельскими деревнями, уходящими под воду после установки плотины, скрывается Старый Мир [74]. Возникновение Нового Мира связывается с триумфальным началом весны незадолго до завершения строительных работ [75].
Так же как в других текстах этого времени, не умолкает военная метафорика; по лестной аналогии с красноармейцами работающие заключенные именуются «каналоармейцами». Жизнь на Беломорканале трудна, работа тяжела, погода сурова. Есть и бесхозяйственность. Но заключенные здоровы и накормлены — им живется бесконечно лучше, чем заключенным буржуазных тюрем Германии, Америки и других стран; эти ужасы наглядно представляются в целом ряде фотографий. Не так в Белбалтлаге: здесь вдумчивая лагерная педагогика ОГПУ достигает, после начального сопротивления, лучших успехов, и в конце концов заключенные работают с самоотверженностью. За отдельными исключениями, они отреклись от своего прошлого и идентифицируют себя с целями cоветского государства: это Новые Люди, речь все чаще заходит о «перерождении» [76].
3. Горький указал на «огромное значение» этой книги; сходно высказываются другие авторы, которые пишут о процессе создания книги [77]. В первую очередь, конечно, эти оценки касаются пропагандистской задачи: прославления стройки и «перековки». Кроме того, существует и литератур-нополитический аспект. Как уже было указано, Горький в заключительной главе самой книги рассказывает историю ее возникновения; подобные рассуждения находим у других авторов. В одном очерке о работе над книгой о Беломорканале говорится, что книга пишется в атмосфере коллективной солидарности. Авторы включаются в «единый план», утвержденный «политредакцией тома» [78]; имеются в виду редакторы Горький, Авербах и — как представитель ОГПУ — Фирин. В другой такой статье читаем: после возвращения с экскурсии «мы составили план книги <...> По плану была разделена работа: каждый автор получил на руки план всей книги с точным определением своей задачи, куда именно, на каком материале, в какой сюжетной связи должны быть напечатаны его куски» [79]. Все это соединяется с острой критикой традиционного индивидуализма писательского труда: экскурсия на Беломорканал — часть борьбы «против литературщины» [80]; книга о перевоспитании заключенных служит также перевоспитанию авторов — речь идет о «новом типе писателя, активном строителе социализма» [81]. Как уже упомянуто выше, коллективно написанные труды уже существовали в советской литературе. Все же совместная работа писателей поощряется как «новый опыт»: речь идет о «первом примере тесного и боевого литературного содружества»; авторский коллектив, как указывается в другой публикации, — «первый литературный колхоз СССР» [82].
Литературное дело приравнивается к коллективному сельскому хозяйству, частная собственность должна быть отменена также в области духовных ценностей. Здесь выражается радикализм той «пролетарской культурной революции», которая началась в 1928 году [83] — одновременно с преследованием инженеров и хозяйственников из дореволюционной интеллигенции и ввиду столь же радикальных перемен, которые предстояли с реализацией первого пятилетнего плана и коллективизацией сельского хозяйства. Отмена литературной частной собственности должна была создать равенство: в книге о Беломорканале список авторов выстроен в алфавитном порядке, с Горьким на двенадцатом месте. Правда, 23 июня 1931 года Сталин уже полемически выступил в одной своей речи против ««левацкой» уравниловки»; в последующие годы это приведет к общему возвращению иерархии и авторитетов [84]. Итак, в этом отношении книга о Беломорканале уже не была на высоте своего времени. Требование равенства предъявлялось не только единичным авторам, но и писательской профессии в целом: писатель был таким же трудящимся, как и все прочие; принципиально не следовало отличать писательство от других видов производства. Как форма социалистического созидания оно включалось в военную дисциплину пятилетнего плана: при работе над книгой о Беломорканале авторы распределились по «бригадам»; так же как «каналоармейцы», о работе которых они пишут, писатели мобилизуются для «ураганного штурма», если своевременное выполнение плана оказывается под угрозой [85].
Само по себе это уравнение литературы и производства не было новым — уже многие годы оно входило в корпус официальных воззрений на литературу [86]. Однако среди авторов книги были не только коммунисты твердых убеждений, которым такого рода представления должны были казаться само собою разумеющимися: как раз самые известные среди них принадлежали к «попутчикам» — авторам, не имевшим партийного билета и, при всех симпатиях к режиму, старавшимся сохранять от него определенную дистанцию. Их противниками были «пролетарские» ревнители из РАППа. Как носители культурной революции эти авторы с 1920-х годов при поддержке партии добились почти полного господства над литературой, которое было разрушено лишь 23 апреля 1932 года — декретом Центрального Исполнительного Комитета (ЦИК) о литературных группировках. Менее чем за год до этого, 23 июня 1931 года, в своей речи Сталин не только провозгласил конец уравниловки, но и взял под свою защиту инженеров и хозяйственников из дореволюционной интеллигенции [87]. Подобную защиту получили с 23 апреля 1932 года и «попутчики»: отныне они становились равноправными членами сообщества советских авторов; дискриминационное различие между пролетарскими и непролетарскими писателями было отменено [88].
Все это проясняет мотивы поездки на Беломорканал и появления книги. Оба события были разыграны публично: это было подтверждение официальной литературной политики и демонстрация новообретенного единства советских писателей [89]. Годом раньше нечто подобное уже пытались предпринять — осенью 1932 года, на Первом пленуме Оргкомитета по основанию Союза писателей СССР. Там еще не удалось избежать трений. В несколько меньшем размере это относится также и ко Второму пленуму Оргкомитета (февраль 1933 года) [90]. За это время удалось продвинуться еще на шаг. Участник поездки по Беломорканалу следующим образом передает это в своих воспоминаниях: «Исполнилась мечта Горького, настойчиво призывавшего собрать писателей под одной крышей и убедить в необходимости единства» [91].
Коллективное создание книги о Беломорканале должно было продемонстрировать это единство — один автор подчеркивает связь между ней и декретом от 23 апреля 1932 года о литературных группировках [92]. Писатели показывают, что они желают отныне быть впряженными в одну упряжку и в качестве советских писателей служить государству, так значится в посвящении к книге о Беломорканале (см. выше). Понятие «советского» (или «социалистического») должно быть воспринято в качестве противовеса «пролетарскому» — риторика классовой борьбы заменяется риторикой народного сообщества; в посвящении к книге говорится о «бесклассовом» обществе. Так же как заключенные на Беломорканале, писатели участвуют в социалистическом строительстве, и так же как заключенные, они принадлежат к обществу советских тружеников. Общий порыв к долгожданному единству и примирению сказывается и здесь.
Именно в этой перспективе становится яснее, почему — как сообщалось читателям — писатели на обратном пути с Беломорканала пели веселые песни [93]; на одной фотографии видим группу писателей с гитарами [94]. Во время путешествия некоторые из них издавали нечто вроде юмористической стенгазеты со стихами и карикатурами; на одном из этих рисунков видим добродушную улыбку начальника лагеря Фирина [95]. В целом царило легкое и праздничное, подогретое алкоголем настроение. Фирин проявлял себя гостеприимным хозяином, упреждавшим всякое желание гостей. Угощение было роскошным: для отъезжающих на Беломорканал в одном из парадных залов ленинградской гостиницы «Астория» была устроена праздничная трапеза; список блюд на ней не знал конца. Впечатление от пиршества было тем большим, что оно происходило в голодный 1933 год [96].
Обед в «Астории» был дружеской вечеринкой, происходящей под знаком новообретенного единства. Следовало также привести писателей в необходимое для их панегирической задачи состояние. В конце концов, нужно было дать им ощутить вкус привилегий, которых мог ожидать в будущем лояльный советский автор. Вспомним картину П.П. Кончаловского 1940-1941 годов под названием «А.Н. Толстой в гостях у художника». Прежний «попутчик», Толстой, после смерти Горького считался маршалом советской литературы. Картина показывает упитанного писателя анфас в деревенском («народном») интерьере, с салфеткой за воротом и поднятым бокалом в руке; на богато накрытом столе видим большой кусок ветчины, жареную курицу, красную рыбу с лимоном, помидоры, белый и черный хлеб, красное вино и красивый графин a la russe с водкой или настойкой [97] (в последнем мотиве опять сказывается «народность» обстановки [98]).
Вступительный взнос, который требовался при вхождении в привилегированный круг советских авторов, был, однако, высок: слепое повиновение государственному руководству, в данном случае прославление концентрационного лагеря на Беломорканале. Глядя на веселое настроение, царившее во время экскурсии, можно, однако, предположить, что писатели не отдавали себе отчета в моральном значении своих действий. Это относится особенно к бывшим «попутчикам». С их точки зрения, жертва, которую требовалось принести, заключалась прежде всего в отказе от той художнической автономии, которая была давно потеряна и без того — многие из них и прежде участвовали в литературных бригадах [99]. Все же необходимость подчиниться дисциплине квазииндустриального плана могла восприниматься как неприятная. Редактор тома Горький считает себя лишний раз обязанным публично пожаловаться: не все авторы участвовали в общем труде с нужной серьезностью; в то время как участие в этом чрезвычайно важном предприятии — для них «большая честь» [100].
Погодин и его комедия о Беломорканале
1. Среди участников поездки был Николай Погодин (1900-1962), журналист «Правды» и драматург. Пьесы об индустриальных стройках первой пятилетки принесли ему раннюю известность. В списке авторов книги о Беломорканале его имя отсутствует, но уже до начала поездки он пишет своей жене: «…Мне поручено написать кинопьесу или литературный сценарий на материале Беломорского канала... Дали мне день на раздумье. Подумал. А почему не поработать» [101].
Михаил Булгаков отклонил сходное предложение [102]; он не принял также участия в экскурсии. Но по происхождению и образу мыслей Булгаков стоял особняком от нового общества, Погодин же был обязан этому обществу всем. Для него было естественным вновь поставить свое перо ему на службу. Шла ли речь при этом о Сталинградском тракторном заводе, как в его первой комедии «Темп» (премьера 1930 года), или о колхозной жизни, как в пьесе «После бала», также комедии (премьера 1934 года), или же о концентрационном лагере на Беломорканале — для Погодина это не составляло большого различия. Как можно предположить из его письма, Погодин был далек от того, чтобы возмутиться предложением или усомниться в нем; к тому же он мог рассчитывать на хорошую оплату [103]. Он реагирует, однако, без энтузиазма — для него это было повседневным заказом. Погодин принимается за работу и пишет не только киносценарий «Заключенные», но и пьесу «Аристократы» [104]. Он вновь избирает жанр комедии, соответствуя тем самым тенденции к легкому и светлому, выражающейся в советском театре 1930-х годов [105] (ср. позже известное высказывание Сталина «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселей» из его речи перед стахановцами 17 ноября 1935 года).
Итак, в пропагандистскую кампанию вокруг Беломорканала был включен и театр. Это было не случайно. Во время первых пятилеток драма считалась особо подходящим литературным жанром для пробуждения массового энтузиазма. Сталин сам высказался на эту тему [106]: к началу 1930-х годов драма стояла на вершине официальной жанровой иерархии. Тем злободневнее становилась комедия Погодина. И его труд отнюдь не был единственным в своем роде. Один современник говорит о «добром десятке» пьес, написанных о Беломорканале [107]. От самого Погодина слышим другую цифру: цензурное учреждение по театрам (Репертком) сообщило ему, что на тему Беломорканала поступило «до двухсот пьес» [108]. По-видимому, авторы этих пьес были участниками прошедшего в эти годы драматического конкурса, для которого было написано в общей сложности 1200 текстов [109]. Можно предположить, что авторы этих произведений принадлежали к массовому призыву рабочих и колхозников, мобилизованных в рамках культурной революции с конца 1920-х годов РАППом для активного участия в литературной жизни [110].
Среди пьес, написанных на тему Беломорканала, комедия Погодина была одной из немногих, дошедших до стадии постановки. И она была, с большим отрывом, самой успешной [111]. Премьера состоялась 30 декабря 1934 года в Реалистическом театре в Москве. Режиссером был Н.П. Охлопков. Его инсценировка описывается как «радостная» и «легкая»; сам Охлопков говорит о «спектакле-карнавале» [112]. У критиков его постановка находит самое широкое признание: по воспоминаниям бывшего директора Реалистического театра, это был «великолепный, блестящий спектакль, завоевавший шумный и заслуженный успех, единодушно признанный наиболее интересным и ярким спектаклем сезона <...> Это была победа! Полная, настоящая, безусловная» [113]. Вторую постановку пьесы осуществил в московском Вахтанговском театре режиссер Б. Захава [114]. Премьера состоялась 24 мая 1935 года. Среди зрителей находится Елена Булгакова, жена Михаила Булгакова. В своем дневнике она характеризует пьесу как «гимн ГПУ» [115]. По ее словам, кроме военных, среди публики находились многочисленные работники госбезопасности. В ложах видим: Л. Кагановича, члена Политбюро, близкого Сталину, Г. Ягоду, прежнего заместителя начальника ОГПУ и главу Беломорско-Балтийского проекта, ныне народного комиссара новообразованного учреждения НКВД; наконец, С. Фирина, вступившего в должность начальника лагеря на канале Москва-Волга.
В 1936 году Москва и Ленинград состязаются друг с другом в различных инсценировках комедии, не говоря уже о постановках в провинции [116]. Но в воздухе уже витало новое изменение политической ситуации. Вторая волна террора стояла на пороге, и советское руководство вновь почувствовало необходимость изменить свою пропагандистскую стратегию. Сотни тысяч арестованных — уже не «кулаки» или иные «классовые враги», а члены партии, павшие жертвой чистки. При таких обстоятельствах лагерная тема становится неподходящей [117], то же самое относится к пропаганде «перековки» с ее обещанием примирения и надежды.
По-видимому, в эти годы книга о Беломорканале изымается из обращения [118], сценическая карьера лагерной комедии Погодина также завершается [119]. Но лишь до поры. В 1956 году, после ХХ съезда партии и секретной речи Хрущева о преступлениях Сталина (затем зачитанной на бесчисленных партийных собраниях), в Советском Союзе возникает ностальгия по предполагаемой непорочности первых послереволюционных лет — по тем годам, когда социализм был еще свободен от «культа личности» и других «искажений». В пылу этих настроений вспомнили советские пьесы 1920-х и начала 1930-х годов [120]. Вместе с такими — различными — авторами, как Н. Эрдман, В. Маяковский, В. Вишневский и В. Киршон, заново чествуется и Погодин, среди прочего благодаря своим «Аристократам» [121]. Инициатором этого выступил не кто иной, как Бертольт Брехт [122], в мае 1955 года, за год до своей смерти, находившийся в Москве по поводу вручения ему Ленинской премии мира. В первоначальной постановке Охлопкова пьеса появляется в сезон 1956/57 года в репертуаре московского Театра им. Маяковского и удерживается там в течение нескольких лет [123].
Комедия Погодина имела успех также у зарубежной аудитории. На международных театральных фестивалях 1935, 1936 и 1937 годов, проходивших в Москве, она вызывала аплодисменты иностранных зрителей [124]. Известны переводы пьесы на английский [125] и итальянский [126] языки; упоминаются переводы на китайский, чешский и норвежский. Пьеса шла в Париже, Лондоне и Осло [127]. После войны она появляется также на немецком языке [128].
2. Комедия Погодина — примечательный пример сталинской пропаганды [129]. В тематическом аспекте она представляет собой не более чем вариацию тем и идей, уже давно известных публике. Сходство с коллективной историей строительства Беломорканала простирается вплоть до мелочей сюжета. Привлекательность пьесы лежала в способе, каким преподносился уже известный материал.
Писатель отдает себе отчет в границах, поставленных его продукции не только в идеологическом, но и формальном смысле. Его ранние пьесы выказывают близость к поэтике авангарда [130]. Это еще ощущается в «Аристократах». Пьеса членится не только на акты (четыре), но и на «эпизоды», общим числом 24. Возникает быстрая череда композиционных единиц, которая напоминает технику фильма [131]. Этим подчеркивается актуальность темы; чувствуется не переводящий дыхания ритм первой пятилетки [132] (ср. название первой погодинской пьесы, «Темп»). Этот эффект усиливается частой сменой мест действия и сюжетным построением, склонным к скачкообразности и эллипсису.
В общем, однако, Погодин избегает модернистских излишеств, которые шокировали бы цензоров и смутили зрителей. Так же как в истории строительства Беломорканала, в «Аристократах» поэтика авангарда существует лишь в виде остаточных элементов. Значительно более повлияла на пьесу та склонность к литературной традиции, особенно к классицизму XVIII века, которая столь характерна для социалистического реализма [133]. Пьеса имеет начало, середину и конец; несмотря на скачкообразные переходы, фабуле легко следовать. То композиционное единство, которое создавало «романный» характер книги о Беломорканале, подчеркивается здесь контрастом и повторением. Комедия, как и следует ожидать, завершается счастливым концом. В ней действуют 48 персонажей; есть массовые сцены. Все же Погодин использует центральную фигуру, которая возвышается над своим окружением и развитие которой он тщательно мотивирует, заботясь о правдоподобии. Дидактическая направленность пьесы часто выражается в форме сентенций; между добром и злом прочерчена отчетливая граница. При всем том пьеса имеет развлекательный характер и соответствует горацианскому принципу docere aut delectare.
В противоположность некоторым своим коллегам Погодин знает, что сцена не самое подходящее место для того, чтобы вдаваться в технические тонкости процесса производства [134]. В его пьесе история строительства канала присутствует лишь в качестве фона, на котором совершается развитие персонажей. В центре пьесы стоят уголовники — убийцы, воры и проститутки. Они презирают работу, они «аристократы» пьесы. Один из них — герой-индивидуалист, авантюрная фигура с говорящим именем Костя-капитан, написанная в традиции благородного разбойника: клише призвано апеллировать к известному и смягчить шок, который могло вызвать появление убийц и проституток на сцене; той же цели служит плутовской комизм. Эффектный контраст воровскому миру образуют «вредители» из до-революционной интеллигенции. Один из них, инженер Боткин, — настоящий аристократ с элегантными манерами. Обе группы вводятся как закоснелые враги советской власти. Главный интерес пьесы состоит в том, как они в конце концов становятся лояльными советскими гражданами. В начале обе группы враждебно противостоят друг другу. В счастливом финале они объединяются в содружество. Трудно не заметить идеологического смысла этой картины: мы видим бесклассовое общество под знаменем социалистического труда.
Таким счастливым финалом мы обязаны энтузиазму социалистического строительства, который охватывает заключенных против их воли. Вдумчивая педагогика ОГПУ вновь играет большую роль. Самый высокопоставленный из работников ОГПУ предстает как воплощение советской власти вообще — он не имеет имени, а фигурирует лишь как «начальник». Он, «советский генерал» с «тремя ромбами» в петлицах [135], не жалеет времени на хлопоты с перевоспитанием: в многочасовых разговорах он направляет уголовницу Соню на путь истинный. Тот же эпизод встречаем в докладе Погодина на Первом съезде советских писателей, при дословном повторении соответствующего диалога. В своем докладе Погодин рассказывает о поездке на Беломорканал, в центре рассказа стоит начальник лагеря С. Фирин. «Начальник» в пьесе намекает таким образом на реальное лицо, которое имеет при этом все причины чувствовать себя польщенным [136]. Подобные ссылки на реальность возможны и у других персонажей: зрителям должно стать ясным, насколько близка к действительности эта комедия о лагерной жизни.
Той же цели служит языковая дифференциация диалога в соответствии с социальным статусом персонажей. В общей сложности этот прием, однако, менее характерен для пьесы, чем стремление к эффекту [137]. Особенно красочно изображение уголовного мира. Именно ему пьеса обязана большой частью своей занимательности. Публика может вволю повеселиться над экзотическим блатным языком персонажей, поразиться виртуозностью карманного мошенничества, почувствовать озноб от жестокости. На сцене учат мастерству смертельного удара; истекая кровью, главный герой увечит себя. Когда «начальник» спрашивает уголовницу Соню, убивала ли она, звучит ее «открытый и ясный» ответ: «Конечно, да» [138]. Писатель не скупится и на эротические мотивы: за картежным столом уголовники ставят на карту женщину; позже Косте-капитану удается под покровом ночи пробраться в женский барак. При всем том пьеса в высшей степени сентиментальна; можно было бы назвать ее социалистической мелодрамой. Любовная история между Костей-капитаном и мещаночкой-заключенной рушится из-за социальных предрассудков. В пьесе проливается много слез — в закоснелых врагах советского общества таким образом выявляется здоровое ядро. Когда один из «вредителей» глядит на фотографию своей матери, его охватывает боль: «Увижу ли я тебя, моя бедная мать! (Заплакал)» [139]. Заключительная сцена особенно чувствительна. Убийца Соня борется с обуревающими ее чувствами и не может говорить. Костя-капитан прерывает свою речь, чтоб утереть слезы. Преступник Алеша читает собственные стихи. Они трогательны своей безыскусностью: его прежняя жизнь кажется ему «черной ночью», «страшным сном», теперь он «снова рожден», «от радости слезы текут» [140].
http://www.polit.ru/research/2005/07/01/klein.html
1. Торжественное открытие Беломорканала состоялось 2 августа 1933 года — через полгода после досрочного завершения первого пятилетнего плана и в преддверии XVII партийного съезда, «съезда победителей», в январе 1934 года. Руководящие работники ОГПУ и целый ряд заключенных получают ордена, сообщается об уже упомянутых помилованиях. Канал должен носить имя вождя: «Беломорско-Балтийский канал имени тов. Сталина» [41].
К прославлению Беломорканала и к превознесению «перековки» должна была приложить усилия также и литература. Пользовавшийся всемирной известностью как писатель и представитель прогрессивного гуманизма Максим Горький уже в 1929 году совершил поездку по лагерям Соловецких островов, чтобы расследовать «слухи» о тамошних порядках; свои благоприятные впечатления он описал в путевом очерке «Соловки», чем полемизировал с международной эмигрантской прессой [42]. Однако в случае с концлагерем на Беломорканале свидетельство одного-единственного автора, как бы знаменит он ни был, казалось все же недостаточным. Вскоре после своего избрания председателем Оргкомитета, которому была поручена подготовка создания будущего Союза писателей, Горький сносится с ОГПУ и организует экскурсию на Беломорканал [43]. Она длится шесть дней, начиная с 17 августа 1933 года; в ней принимают участие не менее 120 писателей (и деятелей искусства) из различных республик Советского Союза — русские, украинцы, евреи, узбеки, карелы и др. В прессе это событие находит надлежащий отклик [44].
Такие предприятия сами по себе не были чем-то необычным — «писательские бригады» разных сортов посещали стройки первой пятилетки, чтобы получить материал для своего литературного труда из первых рук [45]. В данном случае предприятие, однако, кажется восходящим к личному приказу Сталина [46]. Привлекает внимание большое количество участников, среди которых целый ряд знаменитостей. Сам Горький не принимает участия в экскурсии [47], едут Алексей Толстой, Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Борис Пильняк, Леонид Леонов, Валентин Катаев, Виктор Шкловский, Мариэтта Шагинян, Вера Инбер, Ильф и Петров и др.
Однако здесь на сцену выходит нечто гораздо более значительное, чем привычная писательская бригада: имя ей «многонациональная советская литература». Учрежденная новым государством, она призвана, при всеобщем внимании, восхититься его новым триумфом и свидетельствовать о нем. В газетных интервью участники рассказывают, как они хотят использовать свои впечатления от экскурсии в литературной работе [48]. Позже печать сообщает, что об открытии канала были написаны «сотни очерков и газетных статей» [49].
Одно из этих изданий особенно бросается в глаза: это толстый, богато оформленный том об истории строительства Беломорканала, который уже многократно цитировался в этой статье [50]. Книга вышла в издаваемой Горьким серии «История фабрик и заводов». Здесь выявляется историческое сознание сталинского времени: с новым советским государством начинается новая эпоха мировой истории. Правда, внутренний и внешний классовый враг все еще оказывает ожесточенное сопротивление — силы внутренней и мировой контрреволюции еще далеко не подавлены. При таких обстоятельствах каждое достижение народного хозяйства, каждый успех пятилетки приобретает значение столь же всемирно-исторического масштаба: они вносят свой вклад в консолидацию нового государства и изменяют соотношение сил в международной классовой борьбе. С этой точки зрения Днепрогэс, Сталинградский тракторный завод, Магнитогорский металлургический комбинат и Беломорканал — это этапы на пути обмирщенной истории спасения, в конце которой стоит мировая революция.
Этому значению Беломорканала и пытаются соответствовать авторы монографии, во славу Сталина и к пользе потомства. Книга была заказана в день открытия канала уже названным декретом правительства [51]. Временной промежуток между событием и его историографическим отражением должен был быть сокращен до минимума. Нужно было опередить будущих историков: история Беломорканала должна была быть написана сейчас — авторами, находившимися под влиянием сегодняшних властителей. Как и сам канал, книга о нем создавалась под знаком героического труда. Через каких-то полгода после экскурсии она вышла в свет. Труды из серии «История фабрик и заводов» обыкновенно составлялись коллективно, руководство осуществляла литературная редакция, авторами значились рабочие и инженеры соответствующих предприятий [52]. Так обстоит дело с книгами о Сталинградском тракторном заводе и Московском метрополитене [53]. Книга о Беломорканале была написана коллективом из 36 писателей. Однако в этом случае речь шла не о начинающих авторах и любителях, а о профессиональных писателях, среди которых были такие известные фигуры, как уже названные А. Толстой, Вс. Иванов, М. Зощенко и, не в последнюю очередь, М. Горький. Из художников в проекте участвовал ранний конструктивист А. Родченко. По официальному поручению он провел на канале несколько месяцев. Ему принадлежит большая часть фотографий, иллюстрирующих книгу [54].
История строительства Беломорканала вышла в свет дважды [55] — роскошное издание ин-кварто и ин-октаво, также богато оформленное и насчитывающее больше 600 страниц. Обложки обоих изданий украшает тисненый медальон с профилем Сталина. В этом пышном оформлении книга представляет собой больше чем печатное издание: она становится имеющим самостоятельное значение объектом, как творение скульптуры или зодчества. Она представляется памятником во славу Беломорканала, который, в свою очередь, также есть памятник во славу молодого Советского Союза и Сталина. Тем самым книга о Беломорканале является памятником памятника; история строительства Беломорканала имеет свою историю строительства, которая рассказана в завершающей главе Горьким. В этой абсурдной повторяемости выражается потребность режима в престиже.
Книга о Беломорканале посвящена XVII партийному съезду. Торжественно провозглашается готовность «советских писателей» «служить делу большевизма и бороться своими литературными произведениями за дело Ленина-Сталина, за построение бесклассового социалистического общества» [56]. Выход книги в свет является событием, давно и серьезно подготовляемым в прессе, — и здесь видна ее роль как «памятника». Первые сообщения появились уже во время экскурсии писателей [57]. Наконец 20 января 1934 года появляется роскошное издание [58], и 29 января «Правда» на первой странице печатает фотографию, на которой два делегата партийного съезда представляют публике экземпляр книги.
Впечатление нужно было произвести не только на советскую, но и на зарубежную публику. В следующем году в Америке выходит в свет перевод, который в 1977 году по неизвестным соображениям переиздается в виде репринта [59]. Кроме того, существует британское издание [60]. Перевод, использованный в обоих изданиях, был изготовлен в Москве [61] Амабель Вильямс-Эллис (род. 1894), английской социалисткой, в 1934 году выступившей на Первом съезде советских писателей с хвалебной речью во славу Советского Союза [62]. В предисловии она старается донести до своей публики точку зрения советских органов. В Америке времен депрессии она могла особенно рассчитывать на благожелательность: в 1930-е годы, «красное десятилетие», многие в США сочувствовали Советскому Союзу и принципу плановой экономики как «разумной альтернативе анархии рынка» [63].
2. Англоязычная версия книги о Беломорканале сильно сокращена. Действительно, в оригинале есть длинноты, в особенности во второй половине, хоть иллюстрации и разнообразят текст. При всем внимании к техническим аспектам своего предмета авторы стремятся к приятному изложению. Они используют такие литературные формы, как несобственно-прямая речь, присутствуют и юмористические эпизоды. В качестве хронологической оси берется история строительства со своими кризисами и взлетами.
Приводятся истории жизни работников ОГПУ и заключенных. Увлекательное изображение событий стройки таким образом соединяется с обаянием личного и индивидуального, причем биографии заключенных содержат много экзотики.
Очевидны были притязания и на художественность. Д. Мирский, после своего возвращения из эмиграции принявший участие в экскурсии и создании книги, упоминает о ней в статье в английском сборнике 1934 года о «Тенденциях современного романа» [64]. В этой перспективе история Беломорстроя оказывается новаторским вкладом молодой советской литературы в развитие европейского романа. Так, в качестве новаторских элементов выступают следующие признаки: отсутствие индивидуального героя и привычной фабулы; вставные элементы текста, такие, как фотографии и статистические диаграммы; такие изобразительные формы, как свидетельства очевидцев, автобиографии и интервью.
Книга фигурирует как «роман» также в многочисленных публикациях об истории возникновения этого труда. Один из таких авторов — Г. Гаузнер, бывший участник литературного авангарда. Понятие романа содержит для него смысл, направленный против привычной литературной практики тех лет: книга о Беломорканале должна не просто быть набором «очерков», но представлять из себя «цельный роман», «с завязкой, развязкой и сквозным действием» [65]. Понятие «монтажа», постоянно используемое в этой связи, относится, таким образом, не к стилистической и композиционной фактуре произведения, но к его возникновению. Как явствует из рассказа Гаузнера о том, как писалась книга о Беломорканале, отдельные тексты различных ее авторов должны были быть составлены таким образом, чтобы возникло ощущение монолитного единства. Возможность мультиперспективного построения, которая при таком разнообразии привлеченных писателей прежде всего приходит на ум, отвергалась с порога: уже на уровне формальной организации материала нужно было противостоять представлению, будто на тему Беломорканала возможны различные точки зрения — во времена Сталина единство было не только художественной нормой.
В эстетическом отношении монтажный характер книги выражается лишь там, где речь идет о вставных документах — официальных записках, свидетельствах очевидцев и др. Границы же авторских текстов должны были исчезнуть; требовалось блюсти «единство» книги, ее «монтажный» характер не должен был становиться видимым, главным было «целое книги», «цельное повествование» [66]. Правда, этот принцип проводился непоследовательно. Так, 12-я глава — «История одной перековки» — содержит биографию международного жулика и авантюриста; но стилистически эта глава отличается от других глав книги — она обозначена как индивидуальный рассказ Михаила Зощенко. Как сообщает Виктор Шкловский, во время работы над книгой понятие «монтажа» не осталось неоспоренным среди авторов [67]. Сам он не считает желательным скрывать монтажный характер изображения и подчеркивает, что искусство вовсе не стремится к незаметности [68]. Этим Шкловский отстаивает точку зрения, которой он, теоретик формалистского движения и приверженец литературного авангарда, придерживался и прежде. Как и прежде, «ощутимость формы» является для него специфическим признаком художественного текста. Идеал же цельности и неброской гладкости, защищаемый Гаузнером и другими, напротив, ориентирован на литературную традицию и идеал «органического» произведения искусства. Так, один писатель критикует в печати книгу о Беломорканале, упрекая ее в недостатке «органичности» [69]. Подобно Гаузнеру и другим, он следует тенденции, которая под знаком традиции была обращена против авангарда и которая нашла свое официальное выражение в положениях социалистического реализма.
При всех разногласиях, касающихся формальных аспектов книги, ясно, что мы имеем дело в первую очередь не с искусством, а с пропагандой. Своей документальной основой книга о Беломорканале претендует на значимость так называемой «литературы факта» [70]. Но впечатление проверяемости и верности фактам, которое она пытается создать, покоится на иллюзии. В этом смысле книга о Беломорканале вполне соответствует поэтике социалистического реализма: наряду с требованиями истины и близости к жизни, которые выдвигались основоположниками этой официальной доктрины, результатом являлось не «отражение» реальности, а отвлечение от нее читателя, становившегося невосприимчивым к опыту [71].
Книга о Беломорканале вносит свою лепту в тот всеохватывающий мнимый мир, который характерен для культуры сталинского времени. Вслед за Солженицыным историки-эмигранты описали ее следующим образом: «гнуснейшая книга в истории литературы, воспевание концентрационного лагеря» [72]. Столь же гнусны, однако, и многие другие произведения советской литературы, к примеру восхваляющие колхозную жизнь в то время, когда голод 1932-1933 годов уносил жизни миллионов жертв. Таким образом, книга о Беломорканале теряет свою скандальную уникальность, на которой настаивают Солженицын и другие. В качестве произведения социалистического реализма она соответствует фактам лишь в единичных пунктах — в общем же она ориентирована не на реальность, а на официальные представления о ней в духе вышеупомянутой молотовской речи. Дальнейшие представления этого рода исходят от С. Фирина, начальника Белбалтлага. Вместе с М. Горьким и Л. Авербахом, прежним лидером «пролетарского» литературного движения (РАПП), он значится как редактор книги. Перед началом экскурсии на Беломорканал в московском Доме писателей он прочел участникам продолжительный доклад вводного характера [73]. Фирин также постоянно сопровождал писателей во время путешествия и многократно имел возможность предлагать им официальную интерпретацию вещей. Усилия такого рода должны были быть тем более успешными, чем меньше времени для собственных наблюдений оставалось в распоряжении писателей во время шестидневной экскурсии.
Итак, книга о Беломорканале рассказывает о героической работе и успешном перевоспитании. Последняя тема непрестанно предстает перед глазами читателей во вставных биографиях заключенных. Нужно было покорить двух врагов. Одним врагом была природа русского Севера, стоявшая на пути грандиозного строительного проекта. Вторым врагом было дореволюционное прошлое, каким оно продолжало жить в сознании заключенных. Победа над этим прошлым изображается также аллегорически, строительство канала становится символом революционной переделки. Вместе с карельскими деревнями, уходящими под воду после установки плотины, скрывается Старый Мир [74]. Возникновение Нового Мира связывается с триумфальным началом весны незадолго до завершения строительных работ [75].
Так же как в других текстах этого времени, не умолкает военная метафорика; по лестной аналогии с красноармейцами работающие заключенные именуются «каналоармейцами». Жизнь на Беломорканале трудна, работа тяжела, погода сурова. Есть и бесхозяйственность. Но заключенные здоровы и накормлены — им живется бесконечно лучше, чем заключенным буржуазных тюрем Германии, Америки и других стран; эти ужасы наглядно представляются в целом ряде фотографий. Не так в Белбалтлаге: здесь вдумчивая лагерная педагогика ОГПУ достигает, после начального сопротивления, лучших успехов, и в конце концов заключенные работают с самоотверженностью. За отдельными исключениями, они отреклись от своего прошлого и идентифицируют себя с целями cоветского государства: это Новые Люди, речь все чаще заходит о «перерождении» [76].
3. Горький указал на «огромное значение» этой книги; сходно высказываются другие авторы, которые пишут о процессе создания книги [77]. В первую очередь, конечно, эти оценки касаются пропагандистской задачи: прославления стройки и «перековки». Кроме того, существует и литератур-нополитический аспект. Как уже было указано, Горький в заключительной главе самой книги рассказывает историю ее возникновения; подобные рассуждения находим у других авторов. В одном очерке о работе над книгой о Беломорканале говорится, что книга пишется в атмосфере коллективной солидарности. Авторы включаются в «единый план», утвержденный «политредакцией тома» [78]; имеются в виду редакторы Горький, Авербах и — как представитель ОГПУ — Фирин. В другой такой статье читаем: после возвращения с экскурсии «мы составили план книги <...> По плану была разделена работа: каждый автор получил на руки план всей книги с точным определением своей задачи, куда именно, на каком материале, в какой сюжетной связи должны быть напечатаны его куски» [79]. Все это соединяется с острой критикой традиционного индивидуализма писательского труда: экскурсия на Беломорканал — часть борьбы «против литературщины» [80]; книга о перевоспитании заключенных служит также перевоспитанию авторов — речь идет о «новом типе писателя, активном строителе социализма» [81]. Как уже упомянуто выше, коллективно написанные труды уже существовали в советской литературе. Все же совместная работа писателей поощряется как «новый опыт»: речь идет о «первом примере тесного и боевого литературного содружества»; авторский коллектив, как указывается в другой публикации, — «первый литературный колхоз СССР» [82].
Литературное дело приравнивается к коллективному сельскому хозяйству, частная собственность должна быть отменена также в области духовных ценностей. Здесь выражается радикализм той «пролетарской культурной революции», которая началась в 1928 году [83] — одновременно с преследованием инженеров и хозяйственников из дореволюционной интеллигенции и ввиду столь же радикальных перемен, которые предстояли с реализацией первого пятилетнего плана и коллективизацией сельского хозяйства. Отмена литературной частной собственности должна была создать равенство: в книге о Беломорканале список авторов выстроен в алфавитном порядке, с Горьким на двенадцатом месте. Правда, 23 июня 1931 года Сталин уже полемически выступил в одной своей речи против ««левацкой» уравниловки»; в последующие годы это приведет к общему возвращению иерархии и авторитетов [84]. Итак, в этом отношении книга о Беломорканале уже не была на высоте своего времени. Требование равенства предъявлялось не только единичным авторам, но и писательской профессии в целом: писатель был таким же трудящимся, как и все прочие; принципиально не следовало отличать писательство от других видов производства. Как форма социалистического созидания оно включалось в военную дисциплину пятилетнего плана: при работе над книгой о Беломорканале авторы распределились по «бригадам»; так же как «каналоармейцы», о работе которых они пишут, писатели мобилизуются для «ураганного штурма», если своевременное выполнение плана оказывается под угрозой [85].
Само по себе это уравнение литературы и производства не было новым — уже многие годы оно входило в корпус официальных воззрений на литературу [86]. Однако среди авторов книги были не только коммунисты твердых убеждений, которым такого рода представления должны были казаться само собою разумеющимися: как раз самые известные среди них принадлежали к «попутчикам» — авторам, не имевшим партийного билета и, при всех симпатиях к режиму, старавшимся сохранять от него определенную дистанцию. Их противниками были «пролетарские» ревнители из РАППа. Как носители культурной революции эти авторы с 1920-х годов при поддержке партии добились почти полного господства над литературой, которое было разрушено лишь 23 апреля 1932 года — декретом Центрального Исполнительного Комитета (ЦИК) о литературных группировках. Менее чем за год до этого, 23 июня 1931 года, в своей речи Сталин не только провозгласил конец уравниловки, но и взял под свою защиту инженеров и хозяйственников из дореволюционной интеллигенции [87]. Подобную защиту получили с 23 апреля 1932 года и «попутчики»: отныне они становились равноправными членами сообщества советских авторов; дискриминационное различие между пролетарскими и непролетарскими писателями было отменено [88].
Все это проясняет мотивы поездки на Беломорканал и появления книги. Оба события были разыграны публично: это было подтверждение официальной литературной политики и демонстрация новообретенного единства советских писателей [89]. Годом раньше нечто подобное уже пытались предпринять — осенью 1932 года, на Первом пленуме Оргкомитета по основанию Союза писателей СССР. Там еще не удалось избежать трений. В несколько меньшем размере это относится также и ко Второму пленуму Оргкомитета (февраль 1933 года) [90]. За это время удалось продвинуться еще на шаг. Участник поездки по Беломорканалу следующим образом передает это в своих воспоминаниях: «Исполнилась мечта Горького, настойчиво призывавшего собрать писателей под одной крышей и убедить в необходимости единства» [91].
Коллективное создание книги о Беломорканале должно было продемонстрировать это единство — один автор подчеркивает связь между ней и декретом от 23 апреля 1932 года о литературных группировках [92]. Писатели показывают, что они желают отныне быть впряженными в одну упряжку и в качестве советских писателей служить государству, так значится в посвящении к книге о Беломорканале (см. выше). Понятие «советского» (или «социалистического») должно быть воспринято в качестве противовеса «пролетарскому» — риторика классовой борьбы заменяется риторикой народного сообщества; в посвящении к книге говорится о «бесклассовом» обществе. Так же как заключенные на Беломорканале, писатели участвуют в социалистическом строительстве, и так же как заключенные, они принадлежат к обществу советских тружеников. Общий порыв к долгожданному единству и примирению сказывается и здесь.
Именно в этой перспективе становится яснее, почему — как сообщалось читателям — писатели на обратном пути с Беломорканала пели веселые песни [93]; на одной фотографии видим группу писателей с гитарами [94]. Во время путешествия некоторые из них издавали нечто вроде юмористической стенгазеты со стихами и карикатурами; на одном из этих рисунков видим добродушную улыбку начальника лагеря Фирина [95]. В целом царило легкое и праздничное, подогретое алкоголем настроение. Фирин проявлял себя гостеприимным хозяином, упреждавшим всякое желание гостей. Угощение было роскошным: для отъезжающих на Беломорканал в одном из парадных залов ленинградской гостиницы «Астория» была устроена праздничная трапеза; список блюд на ней не знал конца. Впечатление от пиршества было тем большим, что оно происходило в голодный 1933 год [96].
Обед в «Астории» был дружеской вечеринкой, происходящей под знаком новообретенного единства. Следовало также привести писателей в необходимое для их панегирической задачи состояние. В конце концов, нужно было дать им ощутить вкус привилегий, которых мог ожидать в будущем лояльный советский автор. Вспомним картину П.П. Кончаловского 1940-1941 годов под названием «А.Н. Толстой в гостях у художника». Прежний «попутчик», Толстой, после смерти Горького считался маршалом советской литературы. Картина показывает упитанного писателя анфас в деревенском («народном») интерьере, с салфеткой за воротом и поднятым бокалом в руке; на богато накрытом столе видим большой кусок ветчины, жареную курицу, красную рыбу с лимоном, помидоры, белый и черный хлеб, красное вино и красивый графин a la russe с водкой или настойкой [97] (в последнем мотиве опять сказывается «народность» обстановки [98]).
Вступительный взнос, который требовался при вхождении в привилегированный круг советских авторов, был, однако, высок: слепое повиновение государственному руководству, в данном случае прославление концентрационного лагеря на Беломорканале. Глядя на веселое настроение, царившее во время экскурсии, можно, однако, предположить, что писатели не отдавали себе отчета в моральном значении своих действий. Это относится особенно к бывшим «попутчикам». С их точки зрения, жертва, которую требовалось принести, заключалась прежде всего в отказе от той художнической автономии, которая была давно потеряна и без того — многие из них и прежде участвовали в литературных бригадах [99]. Все же необходимость подчиниться дисциплине квазииндустриального плана могла восприниматься как неприятная. Редактор тома Горький считает себя лишний раз обязанным публично пожаловаться: не все авторы участвовали в общем труде с нужной серьезностью; в то время как участие в этом чрезвычайно важном предприятии — для них «большая честь» [100].
Погодин и его комедия о Беломорканале
1. Среди участников поездки был Николай Погодин (1900-1962), журналист «Правды» и драматург. Пьесы об индустриальных стройках первой пятилетки принесли ему раннюю известность. В списке авторов книги о Беломорканале его имя отсутствует, но уже до начала поездки он пишет своей жене: «…Мне поручено написать кинопьесу или литературный сценарий на материале Беломорского канала... Дали мне день на раздумье. Подумал. А почему не поработать» [101].
Михаил Булгаков отклонил сходное предложение [102]; он не принял также участия в экскурсии. Но по происхождению и образу мыслей Булгаков стоял особняком от нового общества, Погодин же был обязан этому обществу всем. Для него было естественным вновь поставить свое перо ему на службу. Шла ли речь при этом о Сталинградском тракторном заводе, как в его первой комедии «Темп» (премьера 1930 года), или о колхозной жизни, как в пьесе «После бала», также комедии (премьера 1934 года), или же о концентрационном лагере на Беломорканале — для Погодина это не составляло большого различия. Как можно предположить из его письма, Погодин был далек от того, чтобы возмутиться предложением или усомниться в нем; к тому же он мог рассчитывать на хорошую оплату [103]. Он реагирует, однако, без энтузиазма — для него это было повседневным заказом. Погодин принимается за работу и пишет не только киносценарий «Заключенные», но и пьесу «Аристократы» [104]. Он вновь избирает жанр комедии, соответствуя тем самым тенденции к легкому и светлому, выражающейся в советском театре 1930-х годов [105] (ср. позже известное высказывание Сталина «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселей» из его речи перед стахановцами 17 ноября 1935 года).
Итак, в пропагандистскую кампанию вокруг Беломорканала был включен и театр. Это было не случайно. Во время первых пятилеток драма считалась особо подходящим литературным жанром для пробуждения массового энтузиазма. Сталин сам высказался на эту тему [106]: к началу 1930-х годов драма стояла на вершине официальной жанровой иерархии. Тем злободневнее становилась комедия Погодина. И его труд отнюдь не был единственным в своем роде. Один современник говорит о «добром десятке» пьес, написанных о Беломорканале [107]. От самого Погодина слышим другую цифру: цензурное учреждение по театрам (Репертком) сообщило ему, что на тему Беломорканала поступило «до двухсот пьес» [108]. По-видимому, авторы этих пьес были участниками прошедшего в эти годы драматического конкурса, для которого было написано в общей сложности 1200 текстов [109]. Можно предположить, что авторы этих произведений принадлежали к массовому призыву рабочих и колхозников, мобилизованных в рамках культурной революции с конца 1920-х годов РАППом для активного участия в литературной жизни [110].
Среди пьес, написанных на тему Беломорканала, комедия Погодина была одной из немногих, дошедших до стадии постановки. И она была, с большим отрывом, самой успешной [111]. Премьера состоялась 30 декабря 1934 года в Реалистическом театре в Москве. Режиссером был Н.П. Охлопков. Его инсценировка описывается как «радостная» и «легкая»; сам Охлопков говорит о «спектакле-карнавале» [112]. У критиков его постановка находит самое широкое признание: по воспоминаниям бывшего директора Реалистического театра, это был «великолепный, блестящий спектакль, завоевавший шумный и заслуженный успех, единодушно признанный наиболее интересным и ярким спектаклем сезона <...> Это была победа! Полная, настоящая, безусловная» [113]. Вторую постановку пьесы осуществил в московском Вахтанговском театре режиссер Б. Захава [114]. Премьера состоялась 24 мая 1935 года. Среди зрителей находится Елена Булгакова, жена Михаила Булгакова. В своем дневнике она характеризует пьесу как «гимн ГПУ» [115]. По ее словам, кроме военных, среди публики находились многочисленные работники госбезопасности. В ложах видим: Л. Кагановича, члена Политбюро, близкого Сталину, Г. Ягоду, прежнего заместителя начальника ОГПУ и главу Беломорско-Балтийского проекта, ныне народного комиссара новообразованного учреждения НКВД; наконец, С. Фирина, вступившего в должность начальника лагеря на канале Москва-Волга.
В 1936 году Москва и Ленинград состязаются друг с другом в различных инсценировках комедии, не говоря уже о постановках в провинции [116]. Но в воздухе уже витало новое изменение политической ситуации. Вторая волна террора стояла на пороге, и советское руководство вновь почувствовало необходимость изменить свою пропагандистскую стратегию. Сотни тысяч арестованных — уже не «кулаки» или иные «классовые враги», а члены партии, павшие жертвой чистки. При таких обстоятельствах лагерная тема становится неподходящей [117], то же самое относится к пропаганде «перековки» с ее обещанием примирения и надежды.
По-видимому, в эти годы книга о Беломорканале изымается из обращения [118], сценическая карьера лагерной комедии Погодина также завершается [119]. Но лишь до поры. В 1956 году, после ХХ съезда партии и секретной речи Хрущева о преступлениях Сталина (затем зачитанной на бесчисленных партийных собраниях), в Советском Союзе возникает ностальгия по предполагаемой непорочности первых послереволюционных лет — по тем годам, когда социализм был еще свободен от «культа личности» и других «искажений». В пылу этих настроений вспомнили советские пьесы 1920-х и начала 1930-х годов [120]. Вместе с такими — различными — авторами, как Н. Эрдман, В. Маяковский, В. Вишневский и В. Киршон, заново чествуется и Погодин, среди прочего благодаря своим «Аристократам» [121]. Инициатором этого выступил не кто иной, как Бертольт Брехт [122], в мае 1955 года, за год до своей смерти, находившийся в Москве по поводу вручения ему Ленинской премии мира. В первоначальной постановке Охлопкова пьеса появляется в сезон 1956/57 года в репертуаре московского Театра им. Маяковского и удерживается там в течение нескольких лет [123].
Комедия Погодина имела успех также у зарубежной аудитории. На международных театральных фестивалях 1935, 1936 и 1937 годов, проходивших в Москве, она вызывала аплодисменты иностранных зрителей [124]. Известны переводы пьесы на английский [125] и итальянский [126] языки; упоминаются переводы на китайский, чешский и норвежский. Пьеса шла в Париже, Лондоне и Осло [127]. После войны она появляется также на немецком языке [128].
2. Комедия Погодина — примечательный пример сталинской пропаганды [129]. В тематическом аспекте она представляет собой не более чем вариацию тем и идей, уже давно известных публике. Сходство с коллективной историей строительства Беломорканала простирается вплоть до мелочей сюжета. Привлекательность пьесы лежала в способе, каким преподносился уже известный материал.
Писатель отдает себе отчет в границах, поставленных его продукции не только в идеологическом, но и формальном смысле. Его ранние пьесы выказывают близость к поэтике авангарда [130]. Это еще ощущается в «Аристократах». Пьеса членится не только на акты (четыре), но и на «эпизоды», общим числом 24. Возникает быстрая череда композиционных единиц, которая напоминает технику фильма [131]. Этим подчеркивается актуальность темы; чувствуется не переводящий дыхания ритм первой пятилетки [132] (ср. название первой погодинской пьесы, «Темп»). Этот эффект усиливается частой сменой мест действия и сюжетным построением, склонным к скачкообразности и эллипсису.
В общем, однако, Погодин избегает модернистских излишеств, которые шокировали бы цензоров и смутили зрителей. Так же как в истории строительства Беломорканала, в «Аристократах» поэтика авангарда существует лишь в виде остаточных элементов. Значительно более повлияла на пьесу та склонность к литературной традиции, особенно к классицизму XVIII века, которая столь характерна для социалистического реализма [133]. Пьеса имеет начало, середину и конец; несмотря на скачкообразные переходы, фабуле легко следовать. То композиционное единство, которое создавало «романный» характер книги о Беломорканале, подчеркивается здесь контрастом и повторением. Комедия, как и следует ожидать, завершается счастливым концом. В ней действуют 48 персонажей; есть массовые сцены. Все же Погодин использует центральную фигуру, которая возвышается над своим окружением и развитие которой он тщательно мотивирует, заботясь о правдоподобии. Дидактическая направленность пьесы часто выражается в форме сентенций; между добром и злом прочерчена отчетливая граница. При всем том пьеса имеет развлекательный характер и соответствует горацианскому принципу docere aut delectare.
В противоположность некоторым своим коллегам Погодин знает, что сцена не самое подходящее место для того, чтобы вдаваться в технические тонкости процесса производства [134]. В его пьесе история строительства канала присутствует лишь в качестве фона, на котором совершается развитие персонажей. В центре пьесы стоят уголовники — убийцы, воры и проститутки. Они презирают работу, они «аристократы» пьесы. Один из них — герой-индивидуалист, авантюрная фигура с говорящим именем Костя-капитан, написанная в традиции благородного разбойника: клише призвано апеллировать к известному и смягчить шок, который могло вызвать появление убийц и проституток на сцене; той же цели служит плутовской комизм. Эффектный контраст воровскому миру образуют «вредители» из до-революционной интеллигенции. Один из них, инженер Боткин, — настоящий аристократ с элегантными манерами. Обе группы вводятся как закоснелые враги советской власти. Главный интерес пьесы состоит в том, как они в конце концов становятся лояльными советскими гражданами. В начале обе группы враждебно противостоят друг другу. В счастливом финале они объединяются в содружество. Трудно не заметить идеологического смысла этой картины: мы видим бесклассовое общество под знаменем социалистического труда.
Таким счастливым финалом мы обязаны энтузиазму социалистического строительства, который охватывает заключенных против их воли. Вдумчивая педагогика ОГПУ вновь играет большую роль. Самый высокопоставленный из работников ОГПУ предстает как воплощение советской власти вообще — он не имеет имени, а фигурирует лишь как «начальник». Он, «советский генерал» с «тремя ромбами» в петлицах [135], не жалеет времени на хлопоты с перевоспитанием: в многочасовых разговорах он направляет уголовницу Соню на путь истинный. Тот же эпизод встречаем в докладе Погодина на Первом съезде советских писателей, при дословном повторении соответствующего диалога. В своем докладе Погодин рассказывает о поездке на Беломорканал, в центре рассказа стоит начальник лагеря С. Фирин. «Начальник» в пьесе намекает таким образом на реальное лицо, которое имеет при этом все причины чувствовать себя польщенным [136]. Подобные ссылки на реальность возможны и у других персонажей: зрителям должно стать ясным, насколько близка к действительности эта комедия о лагерной жизни.
Той же цели служит языковая дифференциация диалога в соответствии с социальным статусом персонажей. В общей сложности этот прием, однако, менее характерен для пьесы, чем стремление к эффекту [137]. Особенно красочно изображение уголовного мира. Именно ему пьеса обязана большой частью своей занимательности. Публика может вволю повеселиться над экзотическим блатным языком персонажей, поразиться виртуозностью карманного мошенничества, почувствовать озноб от жестокости. На сцене учат мастерству смертельного удара; истекая кровью, главный герой увечит себя. Когда «начальник» спрашивает уголовницу Соню, убивала ли она, звучит ее «открытый и ясный» ответ: «Конечно, да» [138]. Писатель не скупится и на эротические мотивы: за картежным столом уголовники ставят на карту женщину; позже Косте-капитану удается под покровом ночи пробраться в женский барак. При всем том пьеса в высшей степени сентиментальна; можно было бы назвать ее социалистической мелодрамой. Любовная история между Костей-капитаном и мещаночкой-заключенной рушится из-за социальных предрассудков. В пьесе проливается много слез — в закоснелых врагах советского общества таким образом выявляется здоровое ядро. Когда один из «вредителей» глядит на фотографию своей матери, его охватывает боль: «Увижу ли я тебя, моя бедная мать! (Заплакал)» [139]. Заключительная сцена особенно чувствительна. Убийца Соня борется с обуревающими ее чувствами и не может говорить. Костя-капитан прерывает свою речь, чтоб утереть слезы. Преступник Алеша читает собственные стихи. Они трогательны своей безыскусностью: его прежняя жизнь кажется ему «черной ночью», «страшным сном», теперь он «снова рожден», «от радости слезы текут» [140].
http://www.polit.ru/research/2005/07/01/klein.html