Запишите меня в террористы Один из самых любопытных фильмов конкурсной программы первых дней – израильский «Для моего отца» Дрора Захави, анализирующий тонкости страннейшего быта – взаимоотношений между израильскими обывателями и палестинцами, записавшимися в камикадзе-террористы.
Вот что, однако, случается, когда режиссеры старой закалки открывают для себя новые компьютерные технологии. Летают герои и впрямь хорошо. Руководством к их полетам служат в фильме взмывы любовников над Витебском, некогда зафиксированные Шагалом.
В остальном фильм производит впечатление… в который раз приходится писать «двойственное». С одной стороны, хороши актерские работы и сюжет, по ходу которого некоторые из персонажей все-таки улетают в Париж, впрочем находя там буржуазные несчастья. С другой — цены бы не было фильму, появись он году этак в 1992-м. Если бы Балаян располагал тогда, конечно, подобными кинотехнологиями. Сегодня же разоблачать тогдашнее ГБ и воспевать тогдашние таланты, я бы сказал, чересчур самозабвенно.
Но фильм Балаяна хотя бы интересно смотреть. Случай с «Садом» Сергея Овчарова, автора полулегендарных «Нескладухи», «Небывальщины», «Барабаниады» и «Оно», куда более тосклив. Режиссер, знаменитый манерой работать в жанре прибаутки-фарса, полагаю, мог бы сильно изумить и себя, и фестивальную публику, сделав «Сад» про Маркиза de Sade, благо в англоязычном варианте фильм называется именно Sad, никакой не The Garden. Увы, Овчаров взял за основу «Сад» чеховский. Тот, который «Вишневый». Я верю заявлениям режиссера, будто он видел (вероятно, в записи) многие постановки пьесы (верно, и легендарную Анатолия Эфроса). Будто считает «Вишневый сад», в эпицентре которого приобретение имения разорившихся аристократов (читай: интеллигентов) новорусским богачом, произведением предельно актуальным для современной России.
Но я не понимаю, почему Овчаров соорудил в итоге столь пустотелое произведение, исковеркав, изгваздав, ополовинив и ополоумев Чехова так, как не коверкали дилетанты. Овчаров цепляется за то, что Чехов назвал свое сочинение фарсом. Так тот и «Чайку» определял комедией — и я однажды видел в театре «Чайку» как произведение комическое. Зрелище, надо сказать, было глуповатое, потому что каждую секунду режиссер, тупо следуя своей комической концепции, вынужден был бороться с сопротивляющимся чеховским текстом. Овчаров, у которого все героини — никакие, а все герои — придурки (и Гаев, и Фирс, и Петя Трофимов, и Лопахин), вынужден бороться с неподдающимся остервенелым текстом классика еще более привередливо. Цели этой борьбы мне истинно неведомы, особенно потому, что главным актерским приемом, призванным придать неподдающемуся чеховскому тексту фарсовость, служит самый глупый из эстрадных: пучить глаза.
В итоге фильм кажется еще большим монстром прошлого — выходцем из тех времен, когда режиссеры, пользуясь защитой советской финансовой системы (если уж фильм пропускали редакторы и прочая цензура), могли творить что жаждется, не заботясь ни о каком резонансе типа фестивального, ни о каком контексте типа мирового — ни о киноманской моде, ни о мнении так называемой широкой публики