Теория беспорядка
Нобелевский лауреат по экономике Эдмунд Фелпс рассказывает, почему Европа обречена плестись за Америкой и какой десерт следует выбирать настоящему американскому консерватору Нобелевский лауреат по экономике Эдмунд Фелпс рассказывает, почему Европа обречена плестись за Америкой и какой десерт следует выбирать настоящему американскому консерватору
Ресторан кухни Isabella's — самый естественный выбор для пожилого американского профессора-экономиста, известного своим скептическим отношением к Европе. В этом нью-йоркском заведении полно родителей с детьми, и все они наслаждаются американской кухней. Из светлого зала хорошо видна школа напротив. 74-летний Фелпс приходит минута в минуту: он высокого роста, худ и широко улыбается. На нем светло-зеленый летний пиджак в клетку и коричневый галстук, седые волосы аккуратно подстрижены. В последнее время он много путешествовал, лишь пару дней назад вернулся из Сан-Паулу, и теперь, говорит Фелпс, изучая меню, “необычайно приятно вновь припасть к корням”.
Мой собеседник охотно соглашается на предложение официантки начать с бокала белого калифорнийского вина, и у меня появляется надежда, что наш обед пройдет в достаточно легком жанре (выходит, я зря беспокоился — а то в автобиографии нобелевского лауреата сложные формулы появляются уже на пятой странице). Фелпс живет в Ист-Сайде, и “пока не стал таким занятым”, то есть до получения Нобелевской премии в прошлом году, ежедневно садился в автобус и ехал на нем в Колумбийский университет, на самый север Манхэттена. Так что ресторан Isabella's, расположенный в 30 кварталах к югу от университета, — довольно радикальное отступление от привычного маршрута. “Сюда на моем автобусе не доедешь, — кивает Фелпс. — Но я авантюрист. Мне частенько приходилось отклоняться от своего автобусного маршрута”.
Нобелевскую премию по экономике традиционно дают за работы, написанные несколько десятилетий назад, но сохранившие актуальность до сегодняшнего дня. Фелпс тоже был награжден за свою работу конца 1960-х годов, в которой он ниспроверг считавшуюся тогда общепринятой доктрину об устойчивом соотношении инфляции и безработицы. Он также известен своей критикой “корпоратизма” континентальной Европы, который, по его мнению, препятствует взаимодействию между предпринимателями и финансистами и приводит к тому, что Европа зависит от импорта идей и технологий из США. Именно этим Фелпс объясняет низкие темпы роста европейской экономики в последние десять лет. В 2001 году нобелевский лауреат стал директором Центра капитализма и общества при Колумбийском университете. Это площадка для дискуссий о том, как именно коммерческие идеи могут развиваться и становиться основанием для экономического прогресса страны.
Я могу быть настолько радикален, насколько хочу. И с удовольствием подумываю о том, как бы я переписал учебники экономики
Фелпс достиг той стадии карьеры, когда может позволить себе любую степень радикализма. “Я могу быть настолько радикален, насколько хочу. Поэтому я с удовольствием думаю о капитализме и пытаюсь представить себе, как следовало бы переписать учебники экономики, чтобы адекватно отразить дух капиталистической системы”. Традиционная экономическая наука, продолжает он, рассматривает мир как систему инженерного оборудования. “Все основано на равновесии — и все должно происходить согласно ожиданиям. Однако капиталистическая действительность — это система беспорядка, — говорит Фелпс. — В распоряжении бизнесмена — лишь туманное представление о будущем, исходя из которого он и делает ставки. Но дергая за тот или иной рычаг, он не знает в точности, будет ли результат таким, каким он его себе представляет, — это и есть закон непредвиденных последствий. В учебниках по экономике этого нет, и моя миссия в финале карьеры — внести это в учебники”.
Когда приносят суп, я перевожу разговор на Европу. По мнению Фелпса, она обречена плестись за Америкой. “Я не осуждаю европейцев за то, что они сначала смотрят, как пойдут дела в Штатах, и только потом начинают применять новые технологии или запускать новые продукты у себя. Но я думаю, что европейцы лишают себя интеллектуальных стимулов и замедляют личностный рост, придерживаясь бессмысленной, жесткой системы, которую я называю корпоратизмом”.
Даже несмотря на внушительный экономический рост и уверения своих европейских коллег, что “там теперь почти как в Америке”, Фелпс видит слишком много признаков сдачи позиций. “В Германии, например, многие компании должны приглашать в наблюдательные советы представителей профсоюзов, с которыми обязаны консультироваться по инвестиционным решениям, — вряд ли это можно назвать капитализмом. Конечно, немецкие корпорации нашли выход. И знаете, что они сделали? Они начали подкупать профсоюзных деятелей, чтобы те соглашались с их решениями. И все эти разговоры про то, что профсоюзы совершенно безобидны, это все просто для виду, гроша ломаного не стоят. Ведь если это "для виду", то почему лидеры профсоюзов получают такие огромные деньги?”
Вероятно, развитие рынка ценных бумаг, рост числа хедж-фондов и частного акционерного капитала смогут привести к изменениям в Европе. Однако, напоминает Фелпс, основные венчурные предприятия в Германии принадлежат американцам. “Это доказательство того, каким препятствием для развития бизнеса в Германии были все эти гигантские, ветхие инвестиционные банки. Немцы извлекают выгоду лишь из некоторых положительных черт глобализации”. А есть все-таки в Европе хоть что-то, что ему нравится? Фелпс смеется: “Меня постоянно об этом спрашивают, словно я ярый противник Европы, а мне нравится там очень многое. Я туда постоянно езжу”. В частности, замечает он, в Европе “гораздо больше, чем в США, интересуются философией, и мне это очень приятно”.
Фелпс настаивает на том, что он вовсе “не из тех американских экономистов”, которые утверждают, что европейцы якобы не хотят зарабатывать деньги. “Боже мой, никто так не любит деньги, как европейцы. Мы с женой жили рядом с палаццо Фарнезе в Риме. Я приезжал домой после долгого дня в университете, полчаса искал на своем BMW парковку и уже к 18.50 чувствовал себя полностью изнуренным. А итальянские ремесленники продолжали работать, хотя начали они еще в восемь утра. Мне не нужно объяснять, что европейцы во многом похожи на американцев. Им нравится работать, им нравится быть богатыми. Но в Европе есть масса моментов, препятствующих эффективной экономической системе”.
Расспрашивая нобелевского лауреата об истоках его взглядов на мир, я завожу разговор о временах Великой депрессии, когда он появился на свет. Кризис никак на него не подействовал, качает головой Фелпс: “В то время я был маленьким ребенком. Это не оказало на меня никакого влияния”. Он вспоминает об интервью, которое давал шведскому телевидению после получения Нобелевской премии: “Им ужасно хотелось, чтобы я сказал, что пошел изучать экономику из-за Великой депрессии, из-за безработицы в то время… Мне было непросто объяснить им, что я был тогда ребенком”.
Зато по-настоящему важным было начало 1950-х, когда он учился в Амхерст-колледже. Тогда он прочел греческий героический эпос, “Дон Кихота” Сервантеса и сочинения Ралфа Уолдо Эмерсона (американский писатель и философ XIX века, проповедовавший социальное равенство, духовное самоусовершенствование, близость к природе. — “Пятница”.). “Сам того не замечая, я проникся витализмом — представлением, что достойная, хорошая жизнь состоит из принятия вызовов, решения задач, совершения открытий, личностного роста”. Читая философа Дэвида Юма, он понял “важность воображения для понимания вещей”, а “Творческая эволюция” Анри Бергсона заставила его поверить, что свободная воля выше предопределения.
Зато десертное меню в Isabella's совершенно ставит Фелпса в тупик. “Давайте-ка я останусь консерватором и закажу крем-брюле капучино”, — объявляет он наконец (интересно, что бы сказал какой-нибудь французский шеф, услышав, что это десерт объявили “консервативным”).
Самые серьезные работы он создал на относительно позднем этапе своей научной карьеры, когда ему было за тридцать, говорит Фелпс за десертом. А вот Роберт Манделл, его коллега по Колумбийскому университету, получил Нобелевскую премию за работу, которую он опубликовал, будучи на десять лет моложе. “Я потратил в молодости слишком много времени на статьи об экономике роста, которыми вообще не стоило заниматься. Просто я довольно поздно созрел для того, чтобы сказать нечто оригинальное”.
Мы выходим из ресторана, и Фелпс, слегка замявшись, спрашивает, не хочу ли я прогуляться немного на север, до Американского музея естественной истории. В парке, примыкающем к музею, стоит Нобелевский монумент — обелиск из розового камня, на котором выбиты имена всех американцев, когда-либо получавших нобелевскую премию. Первый из них — президент Теодор Рузвельт, получивший премию мира в 1906 году. А последнее имя — Эдмунд Фелпс — добавлено всего несколько недель назад. Профессор молча останавливается перед обелиском и обводит рукой список знаменитых соотечественников. Он по-настоящему горд.
(FT 18.08.2007, Елена Парина)
Ральф Аткинс
Для Пятницы
№ 33 (70) 31 августа 2007
friday.vedomosti.ru/article.shtml?2007/08/31/10...
Нобелевский лауреат по экономике Эдмунд Фелпс рассказывает, почему Европа обречена плестись за Америкой и какой десерт следует выбирать настоящему американскому консерватору Нобелевский лауреат по экономике Эдмунд Фелпс рассказывает, почему Европа обречена плестись за Америкой и какой десерт следует выбирать настоящему американскому консерватору
Ресторан кухни Isabella's — самый естественный выбор для пожилого американского профессора-экономиста, известного своим скептическим отношением к Европе. В этом нью-йоркском заведении полно родителей с детьми, и все они наслаждаются американской кухней. Из светлого зала хорошо видна школа напротив. 74-летний Фелпс приходит минута в минуту: он высокого роста, худ и широко улыбается. На нем светло-зеленый летний пиджак в клетку и коричневый галстук, седые волосы аккуратно подстрижены. В последнее время он много путешествовал, лишь пару дней назад вернулся из Сан-Паулу, и теперь, говорит Фелпс, изучая меню, “необычайно приятно вновь припасть к корням”.
Мой собеседник охотно соглашается на предложение официантки начать с бокала белого калифорнийского вина, и у меня появляется надежда, что наш обед пройдет в достаточно легком жанре (выходит, я зря беспокоился — а то в автобиографии нобелевского лауреата сложные формулы появляются уже на пятой странице). Фелпс живет в Ист-Сайде, и “пока не стал таким занятым”, то есть до получения Нобелевской премии в прошлом году, ежедневно садился в автобус и ехал на нем в Колумбийский университет, на самый север Манхэттена. Так что ресторан Isabella's, расположенный в 30 кварталах к югу от университета, — довольно радикальное отступление от привычного маршрута. “Сюда на моем автобусе не доедешь, — кивает Фелпс. — Но я авантюрист. Мне частенько приходилось отклоняться от своего автобусного маршрута”.
Нобелевскую премию по экономике традиционно дают за работы, написанные несколько десятилетий назад, но сохранившие актуальность до сегодняшнего дня. Фелпс тоже был награжден за свою работу конца 1960-х годов, в которой он ниспроверг считавшуюся тогда общепринятой доктрину об устойчивом соотношении инфляции и безработицы. Он также известен своей критикой “корпоратизма” континентальной Европы, который, по его мнению, препятствует взаимодействию между предпринимателями и финансистами и приводит к тому, что Европа зависит от импорта идей и технологий из США. Именно этим Фелпс объясняет низкие темпы роста европейской экономики в последние десять лет. В 2001 году нобелевский лауреат стал директором Центра капитализма и общества при Колумбийском университете. Это площадка для дискуссий о том, как именно коммерческие идеи могут развиваться и становиться основанием для экономического прогресса страны.
Я могу быть настолько радикален, насколько хочу. И с удовольствием подумываю о том, как бы я переписал учебники экономики
Фелпс достиг той стадии карьеры, когда может позволить себе любую степень радикализма. “Я могу быть настолько радикален, насколько хочу. Поэтому я с удовольствием думаю о капитализме и пытаюсь представить себе, как следовало бы переписать учебники экономики, чтобы адекватно отразить дух капиталистической системы”. Традиционная экономическая наука, продолжает он, рассматривает мир как систему инженерного оборудования. “Все основано на равновесии — и все должно происходить согласно ожиданиям. Однако капиталистическая действительность — это система беспорядка, — говорит Фелпс. — В распоряжении бизнесмена — лишь туманное представление о будущем, исходя из которого он и делает ставки. Но дергая за тот или иной рычаг, он не знает в точности, будет ли результат таким, каким он его себе представляет, — это и есть закон непредвиденных последствий. В учебниках по экономике этого нет, и моя миссия в финале карьеры — внести это в учебники”.
Когда приносят суп, я перевожу разговор на Европу. По мнению Фелпса, она обречена плестись за Америкой. “Я не осуждаю европейцев за то, что они сначала смотрят, как пойдут дела в Штатах, и только потом начинают применять новые технологии или запускать новые продукты у себя. Но я думаю, что европейцы лишают себя интеллектуальных стимулов и замедляют личностный рост, придерживаясь бессмысленной, жесткой системы, которую я называю корпоратизмом”.
Даже несмотря на внушительный экономический рост и уверения своих европейских коллег, что “там теперь почти как в Америке”, Фелпс видит слишком много признаков сдачи позиций. “В Германии, например, многие компании должны приглашать в наблюдательные советы представителей профсоюзов, с которыми обязаны консультироваться по инвестиционным решениям, — вряд ли это можно назвать капитализмом. Конечно, немецкие корпорации нашли выход. И знаете, что они сделали? Они начали подкупать профсоюзных деятелей, чтобы те соглашались с их решениями. И все эти разговоры про то, что профсоюзы совершенно безобидны, это все просто для виду, гроша ломаного не стоят. Ведь если это "для виду", то почему лидеры профсоюзов получают такие огромные деньги?”
Вероятно, развитие рынка ценных бумаг, рост числа хедж-фондов и частного акционерного капитала смогут привести к изменениям в Европе. Однако, напоминает Фелпс, основные венчурные предприятия в Германии принадлежат американцам. “Это доказательство того, каким препятствием для развития бизнеса в Германии были все эти гигантские, ветхие инвестиционные банки. Немцы извлекают выгоду лишь из некоторых положительных черт глобализации”. А есть все-таки в Европе хоть что-то, что ему нравится? Фелпс смеется: “Меня постоянно об этом спрашивают, словно я ярый противник Европы, а мне нравится там очень многое. Я туда постоянно езжу”. В частности, замечает он, в Европе “гораздо больше, чем в США, интересуются философией, и мне это очень приятно”.
Фелпс настаивает на том, что он вовсе “не из тех американских экономистов”, которые утверждают, что европейцы якобы не хотят зарабатывать деньги. “Боже мой, никто так не любит деньги, как европейцы. Мы с женой жили рядом с палаццо Фарнезе в Риме. Я приезжал домой после долгого дня в университете, полчаса искал на своем BMW парковку и уже к 18.50 чувствовал себя полностью изнуренным. А итальянские ремесленники продолжали работать, хотя начали они еще в восемь утра. Мне не нужно объяснять, что европейцы во многом похожи на американцев. Им нравится работать, им нравится быть богатыми. Но в Европе есть масса моментов, препятствующих эффективной экономической системе”.
Расспрашивая нобелевского лауреата об истоках его взглядов на мир, я завожу разговор о временах Великой депрессии, когда он появился на свет. Кризис никак на него не подействовал, качает головой Фелпс: “В то время я был маленьким ребенком. Это не оказало на меня никакого влияния”. Он вспоминает об интервью, которое давал шведскому телевидению после получения Нобелевской премии: “Им ужасно хотелось, чтобы я сказал, что пошел изучать экономику из-за Великой депрессии, из-за безработицы в то время… Мне было непросто объяснить им, что я был тогда ребенком”.
Зато по-настоящему важным было начало 1950-х, когда он учился в Амхерст-колледже. Тогда он прочел греческий героический эпос, “Дон Кихота” Сервантеса и сочинения Ралфа Уолдо Эмерсона (американский писатель и философ XIX века, проповедовавший социальное равенство, духовное самоусовершенствование, близость к природе. — “Пятница”.). “Сам того не замечая, я проникся витализмом — представлением, что достойная, хорошая жизнь состоит из принятия вызовов, решения задач, совершения открытий, личностного роста”. Читая философа Дэвида Юма, он понял “важность воображения для понимания вещей”, а “Творческая эволюция” Анри Бергсона заставила его поверить, что свободная воля выше предопределения.
Зато десертное меню в Isabella's совершенно ставит Фелпса в тупик. “Давайте-ка я останусь консерватором и закажу крем-брюле капучино”, — объявляет он наконец (интересно, что бы сказал какой-нибудь французский шеф, услышав, что это десерт объявили “консервативным”).
Самые серьезные работы он создал на относительно позднем этапе своей научной карьеры, когда ему было за тридцать, говорит Фелпс за десертом. А вот Роберт Манделл, его коллега по Колумбийскому университету, получил Нобелевскую премию за работу, которую он опубликовал, будучи на десять лет моложе. “Я потратил в молодости слишком много времени на статьи об экономике роста, которыми вообще не стоило заниматься. Просто я довольно поздно созрел для того, чтобы сказать нечто оригинальное”.
Мы выходим из ресторана, и Фелпс, слегка замявшись, спрашивает, не хочу ли я прогуляться немного на север, до Американского музея естественной истории. В парке, примыкающем к музею, стоит Нобелевский монумент — обелиск из розового камня, на котором выбиты имена всех американцев, когда-либо получавших нобелевскую премию. Первый из них — президент Теодор Рузвельт, получивший премию мира в 1906 году. А последнее имя — Эдмунд Фелпс — добавлено всего несколько недель назад. Профессор молча останавливается перед обелиском и обводит рукой список знаменитых соотечественников. Он по-настоящему горд.
(FT 18.08.2007, Елена Парина)
Ральф Аткинс
Для Пятницы
№ 33 (70) 31 августа 2007
friday.vedomosti.ru/article.shtml?2007/08/31/10...