Матиас Руст: "Так я преодолел железный занавес и приземлился на Красной площади"
Андреа Таркуини"Мне было 19 лет, мир разделяла холодная война. С помощью маленького самолета Cessna я решил осуществить мечту: прилететь с Запада прямо на Красную площадь. Как жест мира: полет в качестве символического моста между двумя мирами. Я – Матиас Руст, тот, который 20 лет назад совершил посадку на одномоторном самолете в одном шаге от Кремля. Я бы и вновь это повторил: иногда капелька юношеской непосредственности может разбудить мир, пойти на пользу реальности". Два десятилетия – это много, но он почти не изменился: все тот же испытующий взгляд, дружеская улыбка тинейджера, который обожает приключенческие романы. Я сижу с ним на террасе кафе, из которого открывается вид на богатый Гамбург, и его рассказ воскрешает картину тех лет.
Это произошло 20 лет назад: совершая полет на взятом в аренду прогулочном самолете, Матиас Руст сумел вторгнуться в советское воздушное пространство, пролететь над десятком сверхсекретных военно-воздушных и ракетных баз и приземлиться на Красной площади. Горбачев в то время переживал сложный момент в диалоге с Рейганом и в противостоянии с ортодоксами внутри страны, но хотел разоружения и реформ. И вот юношеская легкомыслие этого молодого человека, увлекающегося рассказами Карла Мая, нарушило реальность. Больше, чем любые статистические данные Пентагона об экономической катастрофе в СССР или о войне в Афганистане, больше, чем любые обвинения диссидентов или критика населением пятилетних социалистических планов, фото и телерепортажи о Русте и его крохотном самолетике с немецким флагом на руле, о ликующей толпе, окружившей его в одном шаге от Кремля, продемонстрировали миру недееспособность и смертельную болезнь империи, созданной Сталиным.
- Господин Руст, некоторые видят в вас отважного пацифиста, другие – безответственного типа. Как и почему вы решились на этот полет?
- Размышляя сегодня над этим поступком, я ощущаю свободу. Тогда в душе бродили другие чувства. Саммит Рейгана и Горбачева в Рейкьявике провалился, с одной и с другой стороны опасались нового похолодания. Я подумал о символическом жесте. Полет как идеальный мост. Чтобы сказать лидерам обоих блоков, что народ с обеих сторон железного занавеса всего лишь хочет жить в мире. Вы помните песню Стинга Russians? Ее дух был именно таким: русские тоже любят своих детей, пел он. Я в это верил.
- Это решение было принято спонтанно, или вы к нему тщательно готовились?
- Я хорошо подготовился. На таком самолете я совершал полеты над Атлантикой. Я хотел проверить свои нервы: вы знаете, часами лететь над морем – суровая психологическая проверка. 25 мая, за три дня полета, я приехал в Хельсинки. Я решил, что не отступлю.
- Совершая полет из Хельсинки в Москву, пролетая над десятками секретных военных объектов, вы не испытывали страха, одного из самых естественных человеческих чувств.
- Да, я много раз себя спрашивал, правильно я поступаю или нет. Но я был индивидуалистом и был готов к риску, как это бывает в 19 лет: да, я поступал легкомысленно, но в таком возрасте мало думаешь об опасности и страхе. Я думал только о расстоянии между Хельсинки и Москвой и как долететь на одной заправке.
- Вы сделали фальшивые документы?
- Я представил финским властям план полета в Швецию. Я взлетел в Хельсинки и направился на Запад. Летел на средней высоте 600 метров, а когда оказался над морем, поменял курс. Я направился на юго-восток. Через час полета я увидел побережье Эстонии. Я испытал смешанное чувство напряжения и облегчения. Я был счастлив: я летел к цели. И с каждой минутой все отчетливее понимал, что уже нельзя передумать, повернуть назад. От Москвы меня отделяли почти пять часов полета. Когда я прилетел, у меня оставалось горючего еще на два часа.
- Это правда, что вы летели очень низко, чтобы вас не перехватили?
- Средняя высота – 600 метров, не так уж низко. Безусловно, это не 15 и не 30 метров от земли, как летают современные военные самолеты. Я не хотел прятаться. Жест мира должен быть наглядным. Я опускался ниже всего лишь пару раз, и то лишь потому, что начиналось обледенение винта и крыльев. Я постоянно следил за направлением по компасу, у меня была с собой провизия, но я ничего не ел и не пил. И вдруг совершенно неожиданно меня пронзило чувство страха.
- Что произошло?
- Я летел в облаках, практически ничего не видел под собой, когда впереди, на расстоянии нескольких километров, появился серебристый, быстро передвигающийся, нацелившийся на меня объект. Это был "МиГ" – самолет ПВО, наводящей страх советской системы противовоздушной обороны. Такой была моя первая встреча и "ними". Удар в сердце. Было очень сложно держать нервы под контролем. Это длилось всего несколько минут, ужасных минут. Вы знаете, воспоминания о "Боинге", сбитом над Сахалином в эпоху Андропова, были еще свежи. "МиГ" догнал меня, пролетел очень близко, сначала был сзади, потом оказался сбоку. Скорость у него была больше, чем у меня. Я заметил взгляд пилота под шлемом. Он недолго меня преследовал, потом ускорился и исчез в никуда. Несколько минут мне казались вечностью. Меня вновь охватило смешанное чувство. Облегчение, потому что в меня не стреляли, и сомнение и тревога, ведь теперь я точно знал: им известно, что я лечу над их территорией.
- Вы успокоились, когда прилетели в Москву?
- Да. Никаких "МиГов", никакой ПВО, никаких сигналов с земли. Подо мной, под маленькими крыльями Cessna был огромный город, у меня перехватило дыхание. Чтобы сориентироваться, я попытался разглядеть гостиницу "Россия" – помните, тот огромный белый монолит вблизи Красной площади? Я увидел "Россию" раньше, чем башни Кремля, и сбросил высоту.
- И потом?
- Вид площади усилил страх. С высоты она показалась мне меньше, чем я представлял. Но, чтобы совершить посадку на Cessna, мне хватило бы 200 метров, я предпринял три попытки и трижды набирал высоту вновь: внизу собралась толпа любопытных, происходящее было похоже на фильм Феллини. Я боялся кого-нибудь поранить или задавить. Я увидел Большой Каменный мост, широкий, шестиполосный мост, на него я и сел. Совершая рулежку, я добрался до самой площади, проехал мимо храма и памятника Минину и Пожарскому и оказался у въезда в Спасскую башню. Тут я заглушил мотор и долго сидел в кабине, целых четверть часа.
– Почему?
- Потому что я спрашивал себя, не стоит ли вновь взлететь и вернуться назад. Слишком поздно, Матиас, ответил я сам себе. Горючего не хватит. Я решился, открыл кабину и спустился. Меня сразу же окружила толпа.
- Вы испытывали страх?
- Нет, люди не выглядели враждебными. Им было любопытно, они улыбались. "Откуда прилетел?" – спрашивали меня на английском. "Из Хельсинки", – ответил я нервно. "Но на самолете германский флаг, не финский. Ты товарищ из ГДР?" "Нет, друзья, нет. Я из ФРГ, прилетел с жестом мира", – ответил я неуверенно. "О!" – удивленно воскликнули они. Они демонстрировали сомнение, но не угрозу. Молодая женщина сломала лед: она, улыбаясь, пошла мне навстречу, и протянула мне хлеб и соль, поприветствовала меня таким образом.
- А милиция, КГБ, военные?
- Прошел почти час. Приехала черная "Чайка" – помните такие русские "Кадиллаки"? Из нее вышел офицер и несколько молодых милиционеров. Мы говорили по-английски. Они были спокойны и вежливы. Спросили у меня документы, обыскали самолет. Потом паспорт вернули. Пожилой офицер сказал мне: "Юноша, я начальник московской милиции. Где же твоя виза, черт возьми? Добро пожаловать, но где твоя виза? Ты понимаешь, это проблема".
- Когда вас арестовали?
- Прошло еще много времени, я не смотрел на часы. Приехала черная "Волга", потом грузовик с милицией: сотрудники установили заграждение, отогнали толпу, хотя люди не хотели от меня отходить. "Молодой человек, извините, но вам придется следовать за нами, – сказали мне вежливо. – Садитесь, прошу вас. В отделении выясним вашу историю с визой". Я сел в "Волгу", мы приехали в ближайшее отделение милиции. Один из них переводил на немецкий. Они четко произнесли на моем родном языке: "Мы из Комитета государственной безопасности". К счастью, в немецком переводе я не узнал русской аббревиатуры КГБ, иначе бы умер от страха.
- Сколько длился допрос?
- Несколько часов. Я объяснил, что совершил посадку на Красной площади, потому что хотел сделать жест мира. "Во всяком случае, у него на борту нет оружия", – отметили они. Они не хотели верить, но не знали, что и думать. Здание отделение милиции было очень старым. "Поехали, продолжим беседу в более удобном месте, в Лефортово", – сказали они. Я не знал, что это была центральная тюрьма. Они стали задавать более жесткие вопросы. "Если ты скрываешь правду, мы все равно это выясним, но тем самым ты усугубляешь свое положение. Признайся, что империалисты тебе заплатили за эту провокацию". – "Нет, – настаивал я, – я все задумал сам". Они не верили, и допрос продолжался до 4 часов утра. Меня мучила головная боль, я смертельно устал, попросил прекратить допрос. "Хорошо, парень, – ответили они. – Поешь что-нибудь, потом мы отведем тебя спать. Но ты понимаешь, мы не можем отвезти тебя в гостиницу, как бы тебе этого ни хотелось".
- Так началась жизнь в Лефортово?
- Да, я боялся, что мне оттуда не выйти. За несколько недель я похудел на 10 кг. Я был в двухместной камере. Александр, мой сокамерник-украинец, сидел за фарцовку в гостинице "Астория", он успокаивал меня, зачитывая статьи из "Правды". Мы не знали, что происходит за стенами тюрьмы: маленькое окно, расположенное под потолком, было из толстого мутного стекла. Потом был процесс. Корректный, никакого насилия и угроз. Регулярные контакты с немецким посольством. Приговор суда оказался суровым: 4 года лагерей. Я думал, что это конец. Пожилой сотрудник в униформе пришел за мной в камеру.
- Кто это был?
- Петренко, начальник тюрьмы. Он начал говорить, журя меня по-отечески. "Парень, послушай, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, в мае 1945, я служил в частях Жукова, которые брали Берлин. Я вместе с другими вошел в Рейхстаг, с красным флагом и автоматом в руках. Тебе не кажется, что вы, немцы, уже наделали много дел?" – "Да, вы правы, – ответил я, – извините, но я родился позднее, намного позднее. Возможно, я совершил ошибку, но я думал лишь о жесте доброй воли". С тех пор он стал меня часто навещать. Мы говорили о войне и о настоящем. Потом я узнал, что он был на пороге пенсии. И просил отложить его уход на пенсию, потому что мой случай еще не был урегулирован. Он пришел в камеру, чтобы объяснить мне это. "Парень, тебя приговорили к трудовым лагерям, но решено оставить тебя в Лефортово: с нами ты в безопасности. После твоего полета сурово наказали многих военных, кто может гарантировать твою безопасность, если тебя отправят в Сибирь?"
- 14 месяцев в Лефортово. Как вы о них вспоминаете?
- Было тяжело. Я не держу ни на кого обиду, но внутри я переживал сильнейшую боль, я говорил себе каждый день: зачем я это сделал? Почему я не избрал нормальную жизнь, учебу, карьеру? Мои родители могли навещать меня один раз в три месяца, иногда приезжали чиновники из консульства. Я сказал им: я потерял 10 кг, у меня анорексия, спазмы в желудке. Александр поддерживал меня. И месяц за месяцем, благодаря статьям из "Правды", которые он мне переводил, я видел, что мир за стенами тюрьмы меняется: были сообщения об изменениях на Востоке, о разрядке Восток-Запад, о блоках, больше не противостоявших друг другу.
- Затем амнистия?
- Она оказалась неожиданной. Через 14 месяцев после приговора. Как сейчас помню этот день. Было 14:00. Пришли охранники. Принесли мне одежду, которую я должен был надевать вместо тюремной пижамы во время встреч с адвокатами, родителями, немецкими дипломатами. Александр мне все объяснил. "Парень, тебе, кажется, повезло, – сказал он. – Ты же не думаешь, что тебя в этой одежде повезут в Сибирь?" У меня голова шла кругом, пока меня вели в комнату для переговоров. Там был новый начальник тюрьмы Растворов, судьи Добровольский и Комков и Вера Петровна, она была переводчицей на моем процессе. Комков достал красную папку и открыл ее. Зачитал указ: я был амнистирован и должен был покинуть советскую территорию. Указ был подписан Андреем Громыко, в то время председателем Президиума Верховного Совета СССР. Я почувствовал, что оживаю. Господин Нет подписал мое освобождение!
- В Германии вас встретили как героя?
- Ну что вы, начались проблемы. Осада со стороны СМИ. Враждебные статьи, в которых меня выставляли как сумасшедшего, поставившего под угрозу мир. Меня лишили прав на пилотирование, начали против меня расследование с абсурдными обвинениями: угроза миру или предательство, потом дело закрыли. Но я ни о чем не жалею, je ne regrette rien (песня Эдит Пиаф "Никаких сожалений". – Прим. ред.). Это было легкомысленное приключение? Возможно, но я настаиваю: иногда и юношеская безрассудность является частью мира. Полет, отмеченный страхами, переживаниями о том, что совершил ошибку, что слишком поздно возвращаться назад? Да. И все же я поступил правильно, осуществив свою мечту. Даже в тот ужасный момент, когда этот "МиГ" красной стрелой проносился рядом со мной в холодном небе России
http://inopressa.ru/repubblica/2007/05/09/14:44:48/rust
Андреа Таркуини"Мне было 19 лет, мир разделяла холодная война. С помощью маленького самолета Cessna я решил осуществить мечту: прилететь с Запада прямо на Красную площадь. Как жест мира: полет в качестве символического моста между двумя мирами. Я – Матиас Руст, тот, который 20 лет назад совершил посадку на одномоторном самолете в одном шаге от Кремля. Я бы и вновь это повторил: иногда капелька юношеской непосредственности может разбудить мир, пойти на пользу реальности". Два десятилетия – это много, но он почти не изменился: все тот же испытующий взгляд, дружеская улыбка тинейджера, который обожает приключенческие романы. Я сижу с ним на террасе кафе, из которого открывается вид на богатый Гамбург, и его рассказ воскрешает картину тех лет.
Это произошло 20 лет назад: совершая полет на взятом в аренду прогулочном самолете, Матиас Руст сумел вторгнуться в советское воздушное пространство, пролететь над десятком сверхсекретных военно-воздушных и ракетных баз и приземлиться на Красной площади. Горбачев в то время переживал сложный момент в диалоге с Рейганом и в противостоянии с ортодоксами внутри страны, но хотел разоружения и реформ. И вот юношеская легкомыслие этого молодого человека, увлекающегося рассказами Карла Мая, нарушило реальность. Больше, чем любые статистические данные Пентагона об экономической катастрофе в СССР или о войне в Афганистане, больше, чем любые обвинения диссидентов или критика населением пятилетних социалистических планов, фото и телерепортажи о Русте и его крохотном самолетике с немецким флагом на руле, о ликующей толпе, окружившей его в одном шаге от Кремля, продемонстрировали миру недееспособность и смертельную болезнь империи, созданной Сталиным.
- Господин Руст, некоторые видят в вас отважного пацифиста, другие – безответственного типа. Как и почему вы решились на этот полет?
- Размышляя сегодня над этим поступком, я ощущаю свободу. Тогда в душе бродили другие чувства. Саммит Рейгана и Горбачева в Рейкьявике провалился, с одной и с другой стороны опасались нового похолодания. Я подумал о символическом жесте. Полет как идеальный мост. Чтобы сказать лидерам обоих блоков, что народ с обеих сторон железного занавеса всего лишь хочет жить в мире. Вы помните песню Стинга Russians? Ее дух был именно таким: русские тоже любят своих детей, пел он. Я в это верил.
- Это решение было принято спонтанно, или вы к нему тщательно готовились?
- Я хорошо подготовился. На таком самолете я совершал полеты над Атлантикой. Я хотел проверить свои нервы: вы знаете, часами лететь над морем – суровая психологическая проверка. 25 мая, за три дня полета, я приехал в Хельсинки. Я решил, что не отступлю.
- Совершая полет из Хельсинки в Москву, пролетая над десятками секретных военных объектов, вы не испытывали страха, одного из самых естественных человеческих чувств.
- Да, я много раз себя спрашивал, правильно я поступаю или нет. Но я был индивидуалистом и был готов к риску, как это бывает в 19 лет: да, я поступал легкомысленно, но в таком возрасте мало думаешь об опасности и страхе. Я думал только о расстоянии между Хельсинки и Москвой и как долететь на одной заправке.
- Вы сделали фальшивые документы?
- Я представил финским властям план полета в Швецию. Я взлетел в Хельсинки и направился на Запад. Летел на средней высоте 600 метров, а когда оказался над морем, поменял курс. Я направился на юго-восток. Через час полета я увидел побережье Эстонии. Я испытал смешанное чувство напряжения и облегчения. Я был счастлив: я летел к цели. И с каждой минутой все отчетливее понимал, что уже нельзя передумать, повернуть назад. От Москвы меня отделяли почти пять часов полета. Когда я прилетел, у меня оставалось горючего еще на два часа.
- Это правда, что вы летели очень низко, чтобы вас не перехватили?
- Средняя высота – 600 метров, не так уж низко. Безусловно, это не 15 и не 30 метров от земли, как летают современные военные самолеты. Я не хотел прятаться. Жест мира должен быть наглядным. Я опускался ниже всего лишь пару раз, и то лишь потому, что начиналось обледенение винта и крыльев. Я постоянно следил за направлением по компасу, у меня была с собой провизия, но я ничего не ел и не пил. И вдруг совершенно неожиданно меня пронзило чувство страха.
- Что произошло?
- Я летел в облаках, практически ничего не видел под собой, когда впереди, на расстоянии нескольких километров, появился серебристый, быстро передвигающийся, нацелившийся на меня объект. Это был "МиГ" – самолет ПВО, наводящей страх советской системы противовоздушной обороны. Такой была моя первая встреча и "ними". Удар в сердце. Было очень сложно держать нервы под контролем. Это длилось всего несколько минут, ужасных минут. Вы знаете, воспоминания о "Боинге", сбитом над Сахалином в эпоху Андропова, были еще свежи. "МиГ" догнал меня, пролетел очень близко, сначала был сзади, потом оказался сбоку. Скорость у него была больше, чем у меня. Я заметил взгляд пилота под шлемом. Он недолго меня преследовал, потом ускорился и исчез в никуда. Несколько минут мне казались вечностью. Меня вновь охватило смешанное чувство. Облегчение, потому что в меня не стреляли, и сомнение и тревога, ведь теперь я точно знал: им известно, что я лечу над их территорией.
- Вы успокоились, когда прилетели в Москву?
- Да. Никаких "МиГов", никакой ПВО, никаких сигналов с земли. Подо мной, под маленькими крыльями Cessna был огромный город, у меня перехватило дыхание. Чтобы сориентироваться, я попытался разглядеть гостиницу "Россия" – помните, тот огромный белый монолит вблизи Красной площади? Я увидел "Россию" раньше, чем башни Кремля, и сбросил высоту.
- И потом?
- Вид площади усилил страх. С высоты она показалась мне меньше, чем я представлял. Но, чтобы совершить посадку на Cessna, мне хватило бы 200 метров, я предпринял три попытки и трижды набирал высоту вновь: внизу собралась толпа любопытных, происходящее было похоже на фильм Феллини. Я боялся кого-нибудь поранить или задавить. Я увидел Большой Каменный мост, широкий, шестиполосный мост, на него я и сел. Совершая рулежку, я добрался до самой площади, проехал мимо храма и памятника Минину и Пожарскому и оказался у въезда в Спасскую башню. Тут я заглушил мотор и долго сидел в кабине, целых четверть часа.
– Почему?
- Потому что я спрашивал себя, не стоит ли вновь взлететь и вернуться назад. Слишком поздно, Матиас, ответил я сам себе. Горючего не хватит. Я решился, открыл кабину и спустился. Меня сразу же окружила толпа.
- Вы испытывали страх?
- Нет, люди не выглядели враждебными. Им было любопытно, они улыбались. "Откуда прилетел?" – спрашивали меня на английском. "Из Хельсинки", – ответил я нервно. "Но на самолете германский флаг, не финский. Ты товарищ из ГДР?" "Нет, друзья, нет. Я из ФРГ, прилетел с жестом мира", – ответил я неуверенно. "О!" – удивленно воскликнули они. Они демонстрировали сомнение, но не угрозу. Молодая женщина сломала лед: она, улыбаясь, пошла мне навстречу, и протянула мне хлеб и соль, поприветствовала меня таким образом.
- А милиция, КГБ, военные?
- Прошел почти час. Приехала черная "Чайка" – помните такие русские "Кадиллаки"? Из нее вышел офицер и несколько молодых милиционеров. Мы говорили по-английски. Они были спокойны и вежливы. Спросили у меня документы, обыскали самолет. Потом паспорт вернули. Пожилой офицер сказал мне: "Юноша, я начальник московской милиции. Где же твоя виза, черт возьми? Добро пожаловать, но где твоя виза? Ты понимаешь, это проблема".
- Когда вас арестовали?
- Прошло еще много времени, я не смотрел на часы. Приехала черная "Волга", потом грузовик с милицией: сотрудники установили заграждение, отогнали толпу, хотя люди не хотели от меня отходить. "Молодой человек, извините, но вам придется следовать за нами, – сказали мне вежливо. – Садитесь, прошу вас. В отделении выясним вашу историю с визой". Я сел в "Волгу", мы приехали в ближайшее отделение милиции. Один из них переводил на немецкий. Они четко произнесли на моем родном языке: "Мы из Комитета государственной безопасности". К счастью, в немецком переводе я не узнал русской аббревиатуры КГБ, иначе бы умер от страха.
- Сколько длился допрос?
- Несколько часов. Я объяснил, что совершил посадку на Красной площади, потому что хотел сделать жест мира. "Во всяком случае, у него на борту нет оружия", – отметили они. Они не хотели верить, но не знали, что и думать. Здание отделение милиции было очень старым. "Поехали, продолжим беседу в более удобном месте, в Лефортово", – сказали они. Я не знал, что это была центральная тюрьма. Они стали задавать более жесткие вопросы. "Если ты скрываешь правду, мы все равно это выясним, но тем самым ты усугубляешь свое положение. Признайся, что империалисты тебе заплатили за эту провокацию". – "Нет, – настаивал я, – я все задумал сам". Они не верили, и допрос продолжался до 4 часов утра. Меня мучила головная боль, я смертельно устал, попросил прекратить допрос. "Хорошо, парень, – ответили они. – Поешь что-нибудь, потом мы отведем тебя спать. Но ты понимаешь, мы не можем отвезти тебя в гостиницу, как бы тебе этого ни хотелось".
- Так началась жизнь в Лефортово?
- Да, я боялся, что мне оттуда не выйти. За несколько недель я похудел на 10 кг. Я был в двухместной камере. Александр, мой сокамерник-украинец, сидел за фарцовку в гостинице "Астория", он успокаивал меня, зачитывая статьи из "Правды". Мы не знали, что происходит за стенами тюрьмы: маленькое окно, расположенное под потолком, было из толстого мутного стекла. Потом был процесс. Корректный, никакого насилия и угроз. Регулярные контакты с немецким посольством. Приговор суда оказался суровым: 4 года лагерей. Я думал, что это конец. Пожилой сотрудник в униформе пришел за мной в камеру.
- Кто это был?
- Петренко, начальник тюрьмы. Он начал говорить, журя меня по-отечески. "Парень, послушай, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, в мае 1945, я служил в частях Жукова, которые брали Берлин. Я вместе с другими вошел в Рейхстаг, с красным флагом и автоматом в руках. Тебе не кажется, что вы, немцы, уже наделали много дел?" – "Да, вы правы, – ответил я, – извините, но я родился позднее, намного позднее. Возможно, я совершил ошибку, но я думал лишь о жесте доброй воли". С тех пор он стал меня часто навещать. Мы говорили о войне и о настоящем. Потом я узнал, что он был на пороге пенсии. И просил отложить его уход на пенсию, потому что мой случай еще не был урегулирован. Он пришел в камеру, чтобы объяснить мне это. "Парень, тебя приговорили к трудовым лагерям, но решено оставить тебя в Лефортово: с нами ты в безопасности. После твоего полета сурово наказали многих военных, кто может гарантировать твою безопасность, если тебя отправят в Сибирь?"
- 14 месяцев в Лефортово. Как вы о них вспоминаете?
- Было тяжело. Я не держу ни на кого обиду, но внутри я переживал сильнейшую боль, я говорил себе каждый день: зачем я это сделал? Почему я не избрал нормальную жизнь, учебу, карьеру? Мои родители могли навещать меня один раз в три месяца, иногда приезжали чиновники из консульства. Я сказал им: я потерял 10 кг, у меня анорексия, спазмы в желудке. Александр поддерживал меня. И месяц за месяцем, благодаря статьям из "Правды", которые он мне переводил, я видел, что мир за стенами тюрьмы меняется: были сообщения об изменениях на Востоке, о разрядке Восток-Запад, о блоках, больше не противостоявших друг другу.
- Затем амнистия?
- Она оказалась неожиданной. Через 14 месяцев после приговора. Как сейчас помню этот день. Было 14:00. Пришли охранники. Принесли мне одежду, которую я должен был надевать вместо тюремной пижамы во время встреч с адвокатами, родителями, немецкими дипломатами. Александр мне все объяснил. "Парень, тебе, кажется, повезло, – сказал он. – Ты же не думаешь, что тебя в этой одежде повезут в Сибирь?" У меня голова шла кругом, пока меня вели в комнату для переговоров. Там был новый начальник тюрьмы Растворов, судьи Добровольский и Комков и Вера Петровна, она была переводчицей на моем процессе. Комков достал красную папку и открыл ее. Зачитал указ: я был амнистирован и должен был покинуть советскую территорию. Указ был подписан Андреем Громыко, в то время председателем Президиума Верховного Совета СССР. Я почувствовал, что оживаю. Господин Нет подписал мое освобождение!
- В Германии вас встретили как героя?
- Ну что вы, начались проблемы. Осада со стороны СМИ. Враждебные статьи, в которых меня выставляли как сумасшедшего, поставившего под угрозу мир. Меня лишили прав на пилотирование, начали против меня расследование с абсурдными обвинениями: угроза миру или предательство, потом дело закрыли. Но я ни о чем не жалею, je ne regrette rien (песня Эдит Пиаф "Никаких сожалений". – Прим. ред.). Это было легкомысленное приключение? Возможно, но я настаиваю: иногда и юношеская безрассудность является частью мира. Полет, отмеченный страхами, переживаниями о том, что совершил ошибку, что слишком поздно возвращаться назад? Да. И все же я поступил правильно, осуществив свою мечту. Даже в тот ужасный момент, когда этот "МиГ" красной стрелой проносился рядом со мной в холодном небе России
http://inopressa.ru/repubblica/2007/05/09/14:44:48/rust