Сами мы люди не местные
Третий демографический переходВ социальных науках есть одна занятная особенность. Чем более люди, практикующие их, склонны к объективируемому, физикалистскому и позитивистскому подходу, тем больше подводных камней поджидает их на этом пути. Мысли эти вновь посетили меня, когда я слушал лекцию Дэвида Коулмена о третьем демографическом переходе.
Лекция состоялась 16 февраля 2007 г. в помещении ГУ—ВШЭ в Москве на Мясницкой. Дэвид Коулмен — один из ведущих демографов Великобритании, с 1980 — лектор, с 2002 — профессор демографии Департамента социальной политики и социальной работы, автор более 90 статей и восьми монографий. Его исследовательские интересы лежат в области сравнительного изучения миграций и этнических меньшинств. Коулмен отнюдь не кабинетный ученый. Он консультирует правительство Великобритании (и даже какое-то время работал в министерстве внутренних — «домашних» — дел), ООН и крупный частный бизнес. Он приехал в Москву для участия в российско-британском круглом столе, но не смог устоять перед предложенем Анатолия Григорьевича Вишневского, пригласившего прочесть лекцию в только что открытом при ГУ — ВШЭ Институте демографических исследований. Коулмену было суждено стать первым лектором и своего рода «крестным отцом» нового института. То, что Институт демографческих исследований основан при бурно развивающемся университете вселяет некоторую надежду на то, что демография сможет одолеть соименный кризис, хотя не без проблем: среди трех десятков слушателей сидело не более трех — пяти студентов.
В самом общем смысле под демографическим переходом или демографической модернизацией подразумевают процесс перехода от характерного для доиндустриальных обществ состояния, при котором воспроизводство населения определяется высокой смертностью и высокой рождаемостью, к современному состоянию, с низкой смертностью и низкой рождаемостью. В нем принято выделять несколько фаз, границы между которыми маркируются изменениями динамики рождаемости и смертности. Эти изменения динамики и получили название первого и второго демографических переходов. Первый характеризуется падением смертности, второй — падением рождаемости. В период между первым и вторым переходами происходит довольно значительный прирост населения (так называемый демографический взрыв). После завершения второго перехода наступает новая фаза стабильности, которая может характеризоваться даже некоторым снижением численности населения. Практически все развитые страны Европы завершили оба этих этапа еще в XIX веке.
Однако в последние годы постепенно стала заметна роль одного фактора, котрый ранее не принимали в расчет. Речь идет о миграциях. В современном мире влияние иммиграции на динамику численности населения развитых стран стало настолько значительным, что его уже невозможно обойти вниманием. В то время как численность местного населения остается стабильной или даже несколько снижается, мигранты из развивающихся стран становятся все более заметны. Это и позволило Коулмену сформулировать концепцию третьего демографического перехода: особой фазы развития населения страны, в течение которой наиболее значимый вклад в динамику численности вносит миграция.
Зигзаги на графиках соответствовали накладывающимся друг на друга волнам миграций. Исследования показывают, что, по мере натурализации мигрантов, рождаемость в их семьях падает до среднего по стране уровня примерно ко второму поколению. Зато представители второго поколения оказываются обычно наиболее отчужденным от общественной жизни.
Для того чтобы оценить насколько значимы процессы, получившие название третьего демографического перехода, достаточно обратиться к прогнозам, которые строят демографы. Цифры впечатляют. Экстраполяция современных тенденций позволяет сказать, что уже к 2050 году «белое» население США окажется в меньшинстве. Среди остальных учетных групп будут доминировать иммигранты из числа так называемых «hispanic» (переводчик гиперкорректно переводил «испаноязычные» вместо пренебрежительного «латиносы»), которые оставят за флагом давно обосновавшихся в США «афроамериканцев», постоянно въезжающих «азиатов» и немногочисленных потомков коренного «индейского» населения. Судьба природных американцев (как еще перевести политкорректное native americans?), как сказал Коулмен, наглядно демонстрирует, что ждет страну, жители которой не задумываются об иммиграционной политике. Аналогичная судьба (утрата лидирующих позиций «белых») ждет Великобританию к 2100 году. Единственным отличием будет доминирование среди иммигрантов загадочной группы «mixed».
Коулмен с улыбкой заметил, что эти прогнозы, как и все слишком смелые экстраполяции, разумеется, неверны, и весь вопрос будущих исследований — лишь в том, чтобы понять, насколько именно. Возможно у меня будет шанс убедиться в этом собственными глазами.
Докладчик честно поделился со слушателями методическими проблемами (одно из правил успешной презентации научного проекта — вовлечь слушателей в игру, приоткрыть дверь в кухню исследования). Главная трудность подсчета состоит в том, что не вполне ясно, кого считать «своими», а кого приезжими. Демографы разных стран решают эту проблему по-своему. В «континентальной» Европе обычно учитывают граждан и не-граждан. Озабоченные объективными научными критериями островитяне-британцы вычисляют страну происхождения и считают иммигрантами либо тех, кто сам родился за границей, либо тех, у кого за границей родились родители. В результате этих подсчетов они вводят тревожные поправки. Так, по мнению британских демографов иммиграционный пресс занижен в разы. Например, официальная статистика во Франции или Швеции фиксирует лишь 4,5% иностранных граждан, но британские демографы по своим критериям насчитывают в тех же странах до 12% жителей иностранного происхождения. В зависимости от подхода к подсчетам третий демографический переход становится то более, то менее заметен.
Дополнительных проблем добавляет самоидентификация. Многократно раскритикованные расы наталкиваются на сопротивление новых идентичностей, которые, будучи подхвачены специалистами и включены в переписные листы, вместе с расами обманом приобретают принудительную силу демографических классификаций. В США без дополнительных расспросов невозможно понять, кто перед тобой: объективно, но не без проблем определяемый white — black — asian или субъективно и решительно самоопределяющийся hispanic. В старой доброй Англии кто угодно может теперь с гордостью заявить, что он «mixed».
Меня как биолога это не может не занимать. Здесь таится главный популяционный ответ на вопрос о том, почему эволюция человека «не идет». Вместо того, чтобы замкнуться в малочисленных локальных племенах, терпеливо накапливающих отличия друг от друга до тех пор, пока не будет утрачена способность к скрещиванию, мы de facto давно отказались от изоляции ради новой общности. Мы начали переселяться, гибридизируя друг с другом, смешивая кровь и языки, делясь аллелями и словами.
Пытаясь концептуализировать спутанные мысли биолога и историка по поводу нового витка демографической теории, я внезапно осознал, что это не первая моя встреча с теорией и практикой демографии. В духе морального кодекса строителя коммунизма, протестантской этики и духа капитализма, наконец, подлинного джихада, я уже много лет назад начал третий демографический переход. Я начал его с себя, в одном отдельно взятом человеке. Хорошо помню удивленно вздернутые брови переписчика, когда в ответ на его стандартный вопрос: «национальность?» я ответил: «нет». «Как нет!?» «Никак...» Я горожанин, свесивший ноги с покрытого льдом подоконника окна в Европу, прорубленного в самом неподходящем для жизни месте более трехсот лет назад. Мои предки по матери приехали на эти земли полтораста лет назад, по отцу — не более пятидесяти. Мои ближайшие родственники раскиданы по десятку стран ближнего и дальнего зарубежья. Я не пашу землю, не играю на балалайке, не стучу на ложках, говорю на двух языках и читаю еще на двух-трех (впрочем, почти все они более-менее читабельны после определенных усилий), надеюсь, не без некоторого злорадства, увидеть закат последнего русскоязычного научного журнала.
Новые идентичности порождают новые политические проблемы. Я с трудом понимаю, чему должен радоваться 4 ноября. Тому, что одни мои возможные предки сделали еще один шаг к тому, чтобы отогнать других моих возможных предков с довольно спорной на тот момент территории? Еще сложнее с куликовскими битвами. Могу ли я чистосердечно радоваться тому, что произошло, если уже много веков все мы, потомки победивших и проигравших обречены жить бок о бок на одной и той же территории? Сколько еще трудных побед над самими собой в нашем календаре?
Спутайте таблицы демографов и карты политиков. Вскормите в себе новое чувство «мы». Включайтесь в третий демографический переход. Be mixed!
http://www.polit.ru/science/2007/03...transition.html
Третий демографический переходВ социальных науках есть одна занятная особенность. Чем более люди, практикующие их, склонны к объективируемому, физикалистскому и позитивистскому подходу, тем больше подводных камней поджидает их на этом пути. Мысли эти вновь посетили меня, когда я слушал лекцию Дэвида Коулмена о третьем демографическом переходе.
Лекция состоялась 16 февраля 2007 г. в помещении ГУ—ВШЭ в Москве на Мясницкой. Дэвид Коулмен — один из ведущих демографов Великобритании, с 1980 — лектор, с 2002 — профессор демографии Департамента социальной политики и социальной работы, автор более 90 статей и восьми монографий. Его исследовательские интересы лежат в области сравнительного изучения миграций и этнических меньшинств. Коулмен отнюдь не кабинетный ученый. Он консультирует правительство Великобритании (и даже какое-то время работал в министерстве внутренних — «домашних» — дел), ООН и крупный частный бизнес. Он приехал в Москву для участия в российско-британском круглом столе, но не смог устоять перед предложенем Анатолия Григорьевича Вишневского, пригласившего прочесть лекцию в только что открытом при ГУ — ВШЭ Институте демографических исследований. Коулмену было суждено стать первым лектором и своего рода «крестным отцом» нового института. То, что Институт демографческих исследований основан при бурно развивающемся университете вселяет некоторую надежду на то, что демография сможет одолеть соименный кризис, хотя не без проблем: среди трех десятков слушателей сидело не более трех — пяти студентов.
В самом общем смысле под демографическим переходом или демографической модернизацией подразумевают процесс перехода от характерного для доиндустриальных обществ состояния, при котором воспроизводство населения определяется высокой смертностью и высокой рождаемостью, к современному состоянию, с низкой смертностью и низкой рождаемостью. В нем принято выделять несколько фаз, границы между которыми маркируются изменениями динамики рождаемости и смертности. Эти изменения динамики и получили название первого и второго демографических переходов. Первый характеризуется падением смертности, второй — падением рождаемости. В период между первым и вторым переходами происходит довольно значительный прирост населения (так называемый демографический взрыв). После завершения второго перехода наступает новая фаза стабильности, которая может характеризоваться даже некоторым снижением численности населения. Практически все развитые страны Европы завершили оба этих этапа еще в XIX веке.
Однако в последние годы постепенно стала заметна роль одного фактора, котрый ранее не принимали в расчет. Речь идет о миграциях. В современном мире влияние иммиграции на динамику численности населения развитых стран стало настолько значительным, что его уже невозможно обойти вниманием. В то время как численность местного населения остается стабильной или даже несколько снижается, мигранты из развивающихся стран становятся все более заметны. Это и позволило Коулмену сформулировать концепцию третьего демографического перехода: особой фазы развития населения страны, в течение которой наиболее значимый вклад в динамику численности вносит миграция.
Зигзаги на графиках соответствовали накладывающимся друг на друга волнам миграций. Исследования показывают, что, по мере натурализации мигрантов, рождаемость в их семьях падает до среднего по стране уровня примерно ко второму поколению. Зато представители второго поколения оказываются обычно наиболее отчужденным от общественной жизни.
Для того чтобы оценить насколько значимы процессы, получившие название третьего демографического перехода, достаточно обратиться к прогнозам, которые строят демографы. Цифры впечатляют. Экстраполяция современных тенденций позволяет сказать, что уже к 2050 году «белое» население США окажется в меньшинстве. Среди остальных учетных групп будут доминировать иммигранты из числа так называемых «hispanic» (переводчик гиперкорректно переводил «испаноязычные» вместо пренебрежительного «латиносы»), которые оставят за флагом давно обосновавшихся в США «афроамериканцев», постоянно въезжающих «азиатов» и немногочисленных потомков коренного «индейского» населения. Судьба природных американцев (как еще перевести политкорректное native americans?), как сказал Коулмен, наглядно демонстрирует, что ждет страну, жители которой не задумываются об иммиграционной политике. Аналогичная судьба (утрата лидирующих позиций «белых») ждет Великобританию к 2100 году. Единственным отличием будет доминирование среди иммигрантов загадочной группы «mixed».
Коулмен с улыбкой заметил, что эти прогнозы, как и все слишком смелые экстраполяции, разумеется, неверны, и весь вопрос будущих исследований — лишь в том, чтобы понять, насколько именно. Возможно у меня будет шанс убедиться в этом собственными глазами.
Докладчик честно поделился со слушателями методическими проблемами (одно из правил успешной презентации научного проекта — вовлечь слушателей в игру, приоткрыть дверь в кухню исследования). Главная трудность подсчета состоит в том, что не вполне ясно, кого считать «своими», а кого приезжими. Демографы разных стран решают эту проблему по-своему. В «континентальной» Европе обычно учитывают граждан и не-граждан. Озабоченные объективными научными критериями островитяне-британцы вычисляют страну происхождения и считают иммигрантами либо тех, кто сам родился за границей, либо тех, у кого за границей родились родители. В результате этих подсчетов они вводят тревожные поправки. Так, по мнению британских демографов иммиграционный пресс занижен в разы. Например, официальная статистика во Франции или Швеции фиксирует лишь 4,5% иностранных граждан, но британские демографы по своим критериям насчитывают в тех же странах до 12% жителей иностранного происхождения. В зависимости от подхода к подсчетам третий демографический переход становится то более, то менее заметен.
Дополнительных проблем добавляет самоидентификация. Многократно раскритикованные расы наталкиваются на сопротивление новых идентичностей, которые, будучи подхвачены специалистами и включены в переписные листы, вместе с расами обманом приобретают принудительную силу демографических классификаций. В США без дополнительных расспросов невозможно понять, кто перед тобой: объективно, но не без проблем определяемый white — black — asian или субъективно и решительно самоопределяющийся hispanic. В старой доброй Англии кто угодно может теперь с гордостью заявить, что он «mixed».
Меня как биолога это не может не занимать. Здесь таится главный популяционный ответ на вопрос о том, почему эволюция человека «не идет». Вместо того, чтобы замкнуться в малочисленных локальных племенах, терпеливо накапливающих отличия друг от друга до тех пор, пока не будет утрачена способность к скрещиванию, мы de facto давно отказались от изоляции ради новой общности. Мы начали переселяться, гибридизируя друг с другом, смешивая кровь и языки, делясь аллелями и словами.
Пытаясь концептуализировать спутанные мысли биолога и историка по поводу нового витка демографической теории, я внезапно осознал, что это не первая моя встреча с теорией и практикой демографии. В духе морального кодекса строителя коммунизма, протестантской этики и духа капитализма, наконец, подлинного джихада, я уже много лет назад начал третий демографический переход. Я начал его с себя, в одном отдельно взятом человеке. Хорошо помню удивленно вздернутые брови переписчика, когда в ответ на его стандартный вопрос: «национальность?» я ответил: «нет». «Как нет!?» «Никак...» Я горожанин, свесивший ноги с покрытого льдом подоконника окна в Европу, прорубленного в самом неподходящем для жизни месте более трехсот лет назад. Мои предки по матери приехали на эти земли полтораста лет назад, по отцу — не более пятидесяти. Мои ближайшие родственники раскиданы по десятку стран ближнего и дальнего зарубежья. Я не пашу землю, не играю на балалайке, не стучу на ложках, говорю на двух языках и читаю еще на двух-трех (впрочем, почти все они более-менее читабельны после определенных усилий), надеюсь, не без некоторого злорадства, увидеть закат последнего русскоязычного научного журнала.
Новые идентичности порождают новые политические проблемы. Я с трудом понимаю, чему должен радоваться 4 ноября. Тому, что одни мои возможные предки сделали еще один шаг к тому, чтобы отогнать других моих возможных предков с довольно спорной на тот момент территории? Еще сложнее с куликовскими битвами. Могу ли я чистосердечно радоваться тому, что произошло, если уже много веков все мы, потомки победивших и проигравших обречены жить бок о бок на одной и той же территории? Сколько еще трудных побед над самими собой в нашем календаре?
Спутайте таблицы демографов и карты политиков. Вскормите в себе новое чувство «мы». Включайтесь в третий демографический переход. Be mixed!
http://www.polit.ru/science/2007/03...transition.html
-
-
26.03.2007 в 12:48у меня в крови микс из Польши, Украины и России и это только то что видно сразу, так там еще много чего намешано я думаю)
моя бабушка родом из Орловской области и все ее родственники жили там до начала войн и революций, но потом она лет 40 прожила на Украине и чувствует себя такой же украинкой как и русской
-
-
26.03.2007 в 13:11+))))
ну в взаимосвязи украинцев, русских, белорусов и поляков лучше не лезть..... иначе можно будет просто башкой двинуться от разнообразия и противоречивости инфы и поступков.