Итоги и перспективы модернизации стран среднего уровня развития
Лекция Сергея Васильева Мы публикуем полную стенограмму лекции известного экономиста, доктора экономических наук, профессора Санкт-Петербургского государственного университета экономики и финансов и Высшей Школы Экономики, председателя Комитета Совета Федерации по финансовым рынкам и денежному обращению Сергея Васильева, прочитанной 30 ноября в клубе – литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции «Полит.ру».
Сергей Васильев – один из крупнейших отечественных специалистов по модернизации странам с переходной экономикой, хорошо знакомый с этим объектом как в роли исследователя, так и в роли разработчика реальной программы реформ. Входил в ядро группы молодых экономистов, впоследствии известных как Московско-Питерская группа, первоначально существовавшей вокруг семинара в Ленинградском инженерно-экономическом институте, окончательно институционализировавшейся после семинара ФинЭка в Змеиной горке (сентябрь 1986 г.; см. подробнее цикл публикаций об этом сообществе).
Лекция была посвящена анализу соотношения траекторий и связи различных параметров развития выбранных стран на этапе финансовой стабилизации, а также интерпретации этих данных в связи с анализом и прогнозами, полученными Goldman Sachs.
Текст лекции
Добрый вечер всем. Я хочу сказать пару слов о том, что послужило базой для сегодняшнего доклада. Дело в том, что я исторически много занимался межстрановыми сравнениями, и началось это, наверное, как раз в начале 80-х гг., когда возникла команда молодых экономистов, которая готовила реформы в СССР. Мы тогда занимались исследованиями венгерского, югославского, китайского опыта, и, конечно, было место для межстрановых сравнений, но это было еще достаточно дилетантски. А в конце 90-х гг., в самый пик развития мирового финансового кризиса, который охватил прежде всего страны с развивающимися рынками, т.е. страны среднего уровня развития, у Леонида Григорьева возникла идея провести сравнительные исследования финансовых кризисов и программ стабилизации в странах, затронутых этими кризисами, прежде всего в крупных государствах. Их было шесть: Бразилия, Аргентина, Польша, Россия, Южная Корея и Турция.
Наконец, последние годы – то, о чем я буду говорить в самом конце выступления, – связаны с исследованием банка Goldman Sachs тоже по странам среднего уровня развития, крупным экономикам, которые объединяются аббревиатурой БРИК, – это Бразилия, Россия, Индия и Китай. Здесь, естественно, это не собственно исследование, а некоторые выводы, которые я попытался сделать и хочу обсудить с вами, выводы, которые напрашиваются при чтении материалов Goldman Sachs.
Ясно, что тематика исследований различна. В случае с финансовой стабилизацией мы занимались больше среднесрочными проблемами, проблемами финансовой стабилизации, устойчивости экономики. Если мы говорим о долгосрочном прогнозе до 2050 г., который был сделан фирмой Goldman Sachs, то это, прежде всего, тематика развития и экономического роста. Но надо сказать, что и в том, и в другом случае есть некоторый общий знаменатель – тема модернизации общества. И та, и другая проблематика связаны с развитием общества, с модернизацией, с ответом общества либо на вызовы мировой финансовой ситуации, либо на вызовы мирового экономического развития. Я постараюсь минимально говорить собственно об экономических профессиональных вещах и в большей степени говорить о том, как влияло экономическое развитие на политическую динамику, на динамику развития общественных структур, на поведение политических элит.
Я хочу начать изложение с того, почему речь идет только о крупных странах. Мне кажется, есть фундаментальное различие в том, как работают политические и общественные механизмы в крупных и небольших странах. В первый раз мы столкнулись с этим, когда сравнивали Советский Союз, скажем, с Венгрией и Югославией. Было понятно, что механизм полного хозрасчета (венгерская модель) хорошо работает в небольшой стране, где все друг друга знают, где механизмы общественной связи ощутимы и видны на небольшом расстоянии. И было понятно, что такого рода модели не могут работать в крупных странах, где общественные связи опосредованы, где люди непосредственно друг с другом не общаются.
Наиболее четко я понял это различие в Швеции, когда мы были там в ознакомительной поездке. Я понял, что у нашего сопровождающего-шведа, представителя крупной консалтинговой компании, практически в любом городе, куда мы приезжали, с руководителем любой фирмы было, по меньшей мере, 5-6 общих знакомых. Это небольшая страна. Понятно, что в такой ситуации, когда все друг друга знают, действуют совершенно другие механизмы социального контроля, и всё работает по-другому. Ясно, что при такой системе хорошо работает шведский социализм, когда люди физически видят, как они платят налоги, куда эти налоги идут, в какие госпитали, школы они попадают и как эти госпитали и школы оказывают им услуги. Т.е. контур обратной связи очень короток, всем виден, этот механизм работает. В большой стране он, скорее всего, не будет работать.
Что еще выявилось с точки зрения различия крупных и небольших стран при анализе программ стабилизации. Дело в том, что у малых стран нет комплекса, что они великие, и следствие этого – малые страны очень легко учатся на чужом опыте. Малые страны совершенно не считают зазорным для себя ездить в другие большие и маленькие страны, изучать опыт и использовать его в своих экономических реформах.
Практически в любой большой стране распространена точка зрения, что «мы – великие, и поэтому у нас свой собственный путь». Это характерно не только для России, но практически для любой крупной страны. Что «Запад нас никогда не поймет, что у нас свой путь». Отсюда нежелание учиться на опыте других стран. Но, с другой стороны, у этих больших стран (за счет того, что они большие) интеллектуальный потенциал для решения проблем, как правило, выше. Они с тяжелыми, нестандартными задачами действительно справляются лучше, чем малые страны. Это тоже понятно: в большой стране гораздо больше талантливых экономистов, ученых, писателей. И надо сказать, что самобытность культуры – это мощный фактор и в экономическом развитии, и в решении текущих задач.
Теперь о результатах исследования 2000 г. по программам стабилизации. Я уже сказал, что это было шесть стран. Исторически мы начинали с 1980 г., это примерно начало реализации программ стабилизации в некоторых странах. Ясно, что Советский Союз и, в меньшей степени, Польша радикально отличались от стран, где была рыночная экономика. Но надо сказать, что во всех этих странах была велика доля социалистических элементов: большой госсектор, как в Турции и Аргентине, огромные масштабы государственной поддержки формально частных предприятий в Бразилии, большие социальные трансферты. Даже в Корее, которая была наиболее рыночной из всех стран, было такое явление, как сращивание банковского и промышленного капитала под эгидой правительства – тоже достаточно социалистический элемент, который привел Корею в 1997 г. к тяжелому финансовому кризису.
Эти формы социализма требовали больших расходов. И группы, которые получали государственную поддержку, обладали ресурсами для того, чтобы лоббировать продолжение финансовой поддержки, ее расширение то ли для промышленности, то ли для отдельных групп населения. Как один из примеров можно привести пенсионную систему для госслужащих в Латинской Америке, совершенно чудовищную по нашим меркам. Госслужащий при выходе на пенсию получал 100% оклада, а в случае его смерти семья получала 70% пенсии. Оклады госслужащих – в несколько раз больше, чем средняя зарплата по экономике. И в результате это огромная макроэкономическая проблема, огромная нагрузка на бюджет. С социальной точки зрения это абсолютно несправедливо, но бороться с этим было очень трудно.
Именно в начале 80-х гг. в развивающемся мире возникает необычный феномен – гиперинфляция в мирное время. Надо сказать, что гиперинфляция – вещь для мировой экономики не новая, но до сих пор она случалась в послевоенные периоды. Во время войн правительства в неограниченном количестве печатали деньги для покрытия военных расходов, а в послевоенное время, когда цены замораживались, возникала высокая инфляция. Гиперинфляции в истории Венгрии, Германии в 20-е годы, Греции после Второй мировой войны широко известны. В 80-е гг. случилось совершенно необычное явление – гиперинфляции начали возникать в мирное время. Первый пример – это Латинская Америка 80-х гг., когда сразу несколько стран столкнулись с гиперинфляцией.
В чем была причина таких кризисных явлений. В конечном счете, все было связано с отказом от золотовалютного стандарта в начале 70-х гг. До 70-х гг. валюта США была привязана к стоимости золота, а валюты других стран были привязаны к стоимости американского доллара или к европейским валютам (это зависело от исторического прошлого). И, как ни странно, такой золотовалютный стандарт способствовал поддержанию финансовой стабильности. Дело в том, что в условиях, когда валюта жестко привязана к доллару, у государства не существует большой свободы в выборе денежно-кредитной политики. Если государство начинает допускать большие бюджетные дефициты (это возможно), начинает печатать деньги, то это моментально приводит к коллапсу торгового баланса. Поскольку валюта была привязана к доллару и не могла колебаться, была невозможна адаптация торгового баланса (то, что сейчас происходит за счет колебаний курса валют), у страны останавливался импорт, и она приходила к экономическому кризису. Этого, конечно, никто не мог допустить.
Надо сказать, что и в развитых странах отказ от золотовалютного стандарта привел к тому, что резко выросла инфляция. В Англии в какой-то из годов в конце 70-х она составляла 22%, что тоже очень много. Но во многих странах «третьего мира» это привело просто к тому, что исчезло дисциплинирующее влияние фиксированных курсов. Курсы стали плавающими, и в случае если правительство печатало слишком много денег, происходила девальвация валюты. Поначалу это всем нравилось, потому что девальвация улучшает положение экспортирующих отраслей. Но со временем это привело к развитию процессов высокой и гиперинфляции.
Гиперинфляция оказалась очень болезненной с политической точки зрения, поскольку она способствует размыванию доходной базы низших слоев населения. При том что в Латинской Америке и так достаточно высокая дифференциация доходов, гиперинфляция привела к еще большему разрыву и оказалась социально неприемлемой. В самом начала 80-х гг. гиперинфляция пришла в Латинскую Америку, несколько позже подобные процессы начались в Турции, Польша столкнулась с этой проблемой в конце 80-х гг., Россия – после реформ в 90-е гг. Монетарный механизм всех этих процессов был примерно одинаков.
Если говорить о том, как реагировали правительства, элиты стран на высокую инфляцию, то можно выделить три периода. В период с 1980 до 2000 гг. было три типа стабилизационных программ. Первый тип программы еще носил в себе глубокие черты социализма. Правительства пытались лечить инфляцию социалистическими методами: замораживались цены, зарплаты и вводился фиксированный обменный курс национальной валюты к доллару. Выяснилось, что эти меры дают облегчение на короткий период, от полугода до года. Действительно, цены останавливались, это вызывало прилив общественного оптимизма. Но глубинные причины – бюджетные дефициты – не устранялись, и через некоторое время инфляция возникала с новой силой, и страны проходили через 3-4 волны гиперинфляции. Было очень популярно при запуске стабилизационной программы менять название национальной валюты. В Бразилии оно, по-моему, менялось четыре раза. Каждое новое правительство, которое приходило, вводило свою новую валюту, с тем чтобы теперь народ поверил, что теперь новая валюта будет крепкой. Это мало помогало.
Как ни странно, сильный сдвиг в ментальности правительств Латинской Америки возник в конце 80-х гг., с крахом социалистической системы. Потому что те социалистические иллюзии, которые были в Латинской Америке, очень сильно «развеялись», и программы конца 80-х гг. в этих странах – это уже программы гораздо более жесткого плана. Наконец, поняли, что надо ограничить мощность печатного станка – с одной стороны. И, с другой стороны, были сняты идеологические запреты на приватизацию, привлечение иностранных инвестиций. И, начиная с конца 80-х гг., и в Бразилии, и в Аргентине были приняты гораздо более комплексные программы стабилизации. Но в то же время бюджетный дефицит еще оставался серьезной проблемой.
Дело в том, что без глубоких преобразований в структуре экономики сократить бюджетные расходы было возможно только в небольших размерах. А достижение финансовой стабильности требовало обеспечения бюджетной сбалансированности, и это все упиралось в урезание социальных программ. В то время как удалось очень быстро сократить расходы на господдержку экономики, социальные программы урезать было очень сложно.
Критическим временем, когда неуспех ожидал программы этого второго поколения, был 1994 г. В Мексике в это время начался кризис валютного курса, произошел «черный вторник» в России, сильно выросла инфляция в Бразилии. В 1994 г. – это такой период, когда стало понятно, что нужно принимать гораздо более радикальные меры. Программы 1994 г. опирались на фиксацию валютного курса, т.е., с одной стороны, резко ужесточались бюджетные ограничения в экономике, с другой стороны, вводился фиксированный курс национальной валюты либо в виде валютного коридора (как в России), либо в более жестких формах (как, например, в Аргентине в виде валютного управления). Эти программы уже дали существенный результат. Например, бразильская программа привела к резкому падению инфляции начиная с 1995 г., и фактически Бразилия была настолько успешна, что даже в период финансового кризиса 1998-1999 гг. не было ни дефолта, ни высокой инфляции, Бразилия с 1995 г. развивается без серьезных кризисных явлений. Польша примерно в это же время добилась полной стабилизации.
Если говорить о России, российская программа 1995-1997 гг. оказалась неудачной из-за того, что при жесткой кредитно-денежной политике (была ограничена мощность печатного станка), бюджетная политика в России оставалась очень мягкой. Бюджетный дефицит в 1997 г. достигал 7% ВВП. Естественно, это привело к хорошо известным последствиям. Государство было вынуждено вести краткосрочные заимствования на рынке ГКО, и это все привело к тяжелому кризису 1998 г. Причем, хочу заметить, этот кризис в России случился бы даже без мирового финансового кризиса, потому что уже в 1996 г. расчеты показывали, что пирамида ГКО необслуживаема и ее кризис наступит как раз в 1998 г. Это была радикальная неудача.
С другой стороны, сама мощь кризиса помогла политикам переосмыслить свои представления. Я помню, что когда летом 1998 г. А.Н. Илларионов заявил в прессе, что Россия должна обеспечить первичный профицит бюджета в 2%, то всеми либералами это было оценено как совершенно нереальное требование. Ровно через полгода после этого правительство Примакова (заметьте, практически коммунистическое правительство) внесло в Думу бюджет, где как раз был первичный профицит 2%. Вот что дает кризис для оздоровления мышления политической элиты. Похожие процессы проходили и в других странах.
Наконец, последние два тяжелых кризиса, с которыми столкнулись развивающиеся экономики, – это были кризисы в Турции и в Аргентине после 2000 г. Отличительная особенность этих кризисов заключалась в том, что кризисных стран было мало, и МВФ смог сконцентрировать очень большие финансовые ресурсы на поддержке этих экономик. Турция, по-моему, получила 15-17 млрд долларов. Общая программа стабилизации Бразилии в конце 90-х гг. составляла около 30 млрд долларов. Это были огромные суммы. Когда мы делали исследование, я считал, что это очень рискованная стратегия. На самом деле, она увенчалась успехом. Практически все последние программы МВФ были успешными, страны очень быстро выплатили те деньги, которые МВФ давал им взаймы.
Когда мы в 2000 или даже в 2001 г. подвели некоторые итоги двадцатилетнего периода проведения стабилизационных программ, выяснилось, что в целом осталась только одна страна из этой шестерки (или даже большего числа стран), где не урегулированы проблемы финансовой стабильности. Эта страна – Аргентина. Но надо сказать, что Аргентина – это страна-неудачник ХХ в., страна, которая входила в шестерку самых развитых стран в 1900 г. и которая в течение всего ХХ в. ухудшала свое положение относительно других стран. Весьма развитая в свое время страна. К сожалению, в этой стране глубоко укоренена социалистическая перонистская идеология, а государство захвачено конкурирующими группами интересов, которые паразитируют на том, что получают трансферты из государственного бюджета. И до сих пор страна так политически организована, что этот порочный круг не разорвать.
В других государствах обучение элит было стремительным. Если мы посмотрим на другие страны Латинской Америки, Турцию, Корею середины 70-х гг. – это страны, в которых дирижистские, квазисоциалистические идеи были очень сильно укоренены, где кейнсианская идеология была очень сильной. Я даже думаю, что если бы не было финансовых кризисов 80-х гг., их следовало бы выдумать. Потому что если взять период со стабильным развитием мировой экономики с 1954 до 1974 гг., 20 лет, то идеология в этих странах практически не менялась. Зато она радикально поменялась в период кризисов и осуществления стабилизационных программ. Потому что столкновение с суровой реальностью очень быстро оздоровляет ментальность политиков.
Конечно, до сих пор даже в России можно часто слышать, что государства должны иметь бюджетный дефицит. Когда такому человеку говоришь: «Если семья живет не по средствам – это плохо. А государство – это хорошо?» – этот аргумент не всегда адекватно воспринимается. Но в практической жизни для политических элит таких стран, как Турция, Россия, Бразилия, бюджетный профицит – это уже общее место. Бразилия поддерживает первичный профицит бюджета на протяжении последних семи-восьми лет. Турция, для того чтобы выплачивать внешние долги, также поддерживает профицитный бюджет. Это очень серьезные изменения в ментальности.
Второе, о чем я хочу сказать, – это то, что изменилось отношение к частному сектору. Все страны, о которых я рассказываю, за это время провели мощные программы приватизации.
Третье – это изменение к иностранным инвестициям. Все страны в начале периода были крайне изоляционистски настроены. Иностранные инвестиции если и были, то под жестким контролем государства и в очень дозированных размерах. Это радикально поменялось за 20 лет, и элиты осознают тот факт, что сейчас и приватизация, и связанные с ней иностранные инвестиции – это важный фактор стабилизации и экономического роста.
Еще одно интересное наблюдение касается политического развития. Все страны, о которых мы говорили, в конце 70-х гг. имели авторитарные режимы разной степени жесткости. И самое любопытное, что во всех шести странах в течение первой половины 1980-х гг. начались очень интенсивные процессы демократизации. 1980 г – польская «Солидарность». 1982 г. – крах военного режима в Аргентине. 1983 г. – первое гражданское правительство в Турции после длительного периода военного правления. 1984 г. – переход к гражданскому правлению в Бразилии. 1985 г. – Горбачев. А в Корее, по-моему, тоже в 1984 г. произошел переход к демократии. Это даже загадочно. Почему это все произошло синхронно? Наверное, неслучайно. Но пока я не могу объяснить, почему. Моя гипотеза заключается в том, что мировая политическая система оказывается гораздо более связанной внутри, чем это кажется на поверхности. Но это оставим для размышлений, мы это можем еще обсудить.
Когда мы закончили исследование стабилизации, мы задумались о проведении исследования, обращенного в будущее, прогнозного исследования – что будет дальше с подобного рода странами. Но это потребовало бы финансовых ресурсов, совершенно не сопоставимых с тем, что мы имели. И мы дождались того, что этим занялся Goldman Sachs, который имеет эти ресурсы. У Goldman Sachs подбор стран и похож, и не похож, потому что там оказались Бразилия и Россия как две крупные развивающиеся страны, но мы не занимались Индией и Китаем, потому что в Индии не было стабилизационных программ, а в Китае они тем более не нужны, потому что в Китае очень стабильная финансовая система. Понятно, почему этим занялся инвестиционный банк, – потому что в середине 90-х гг. возник такой феномен, как необычайно быстрые темпы роста, сначала в Китае, а потом в Индии.
До 90-х гг. в экономической мысли господствовала концепция «золотого миллиарда». Она состояла в том, что есть страны, которые развиваются быстрее, чем все остальные развивающиеся страны. Миллиард населения в этих странах «уходит» от остального мира. Это была правда, потому что темпы роста в Европе, США и Японии были выше, чем в Китае, Индии, Латинской Америке. Все поменялось в 90-е гг. Сначала спурт Китая, потом спурт Индии. Эти страны не только имеют высокие темпы роста, но еще и просто за счет своего размера становятся крупнейшими игроками в мировой экономике. Это, конечно, очень сильно затрагивает транснациональные корпорации, для которых это важный ресурс, рынки сбыта. И это также полностью меняет сюжет и в мировой экономике, и в мировой политике.
Результаты прогноза до 2050 г. были совершенно ошеломляющими. В 2005 г. три крупнейшие экономики мира давали 60% мирового ВВП. Это США – 38%, Япония – 15% и Германия – 7%. По прогнозу, в 2025 г. три крупнейших экономики мира будут давать 55% мирового ВВП, но это будут США – 30%, Китай – 16% и Япония – 9%. Т.е. роль Японии и Штатов резко падает. А в 2050 г. Китай будет составлять 24% доли мирового ВВП, США – 20%, а Индия – 16%, и все вместе они будут давать 60% мирового ВВП. Будет точно так же три крупнейших экономики мира, только это будут другие экономики, и мир будет выглядеть несколько иначе.
Из положительных для России результатов можно назвать то, что прогноз по поводу развития нашей страны очень оптимистичен. Мы не только догоним Португалию, но мы заведомо выйдем на средний европейский уровень. Некоторые прогнозы давали уровень ВВП России на душу населения в 2050 г. чуть выше Франции, чуть ниже Германии. Это, может быть, преувеличение, но оказаться на среднем европейском уровне все возможности у нас есть.
Я посмотрел, какие страны будут следовать за этими гигантами. Мы помним, что у Индии в 2050 г. будет 15%. Следующая страна – Бразилия, 4% ВВП. Япония – тоже 4% ВВП. Россия – 3% ВВП. И еще одной страной на этом уровне будет Мексика. Это будут крупнейшие страны второго эшелона. Это очень крупные экономики, но по масштабам совершенно не сопоставимые с гигантами 2050 г.
Что во всем этом оптимистичного. Ясно, что концепция «золотого миллиарда» приказала долго жить. В 2050 г. большая часть мирового населения будет жить в странах среднего уровня развития.
У Goldman Sachs есть подсчеты ВВП на душу населения по паритету покупательной способности. Должен сразу сказать, что сравнение 2000 г. с 2050 г. не вполне корректно по такому показателю, потому что у ВВП будет совершенно другой состав, но, принимая эти оговорки, мы видим, что ВВП России в 2050 г. – это 50 тыс. долларов на душу населения. Для сравнения: в США сейчас 34 тыс. долларов. Китай и Бразилия будут иметь примерно 37-38 тыс. долларов на душу населения, т.е. тоже выше, чем современный уровень США. Ясно, что все это условно. Важно, что и Бразилия, и Китай станут очень небедными странами с мощным средним классом. Есть расчеты по автомобилизации, по потреблению энергии – это все страны небедные. А Индия с ВВП на душу населения 25 тыс. долларов в 2050 г. находится на уровне Японии 2000 г. – тоже 25 тыс. долларов на душу населения. Даже Индия к этому времени будет очень небедной страной.
Есть два процесса, которые лежат в основе описанной модели экономического развития. Дело в том, что речь идет о странах, которые сейчас являются слаборазвитыми (к ним относится даже Китай), они не среднего уровня развития. И это страны сейчас по преимуществу сельские. В Китае доля сельского населения около 70%, а в Индии, думаю, еще выше. На 2050 г. нет достоверных демографических прогнозов, но есть прогноз на 2030 г., он показывает, что в Китае доля городского населения будет 50%, а в Индии – 45%. Т.е. эти страны будут проходить через мощный процесс урбанизации. Сотни миллионов жителей этих стран будут за десятилетия вливаться в городскую среду.
И второе, в этих странах будет проходить демографический переход, т.е. переход от высокой рождаемости к низкой, характерной для городских обществ. Причем Китай радикально отличается от всех стран, потому что Китай – это страна, которой удалось добиться низкой рождаемости на более ранней стадии экономического развития. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что Китай по населению будет уже меньше, чем Индия, даже к 2030 г., т.е. Индия опередит по населению Китай, и плотность населения не будет расти так быстро, как в Индии. Но с другой стороны, Китай раньше столкнется с проблемой пенсионеров. В Китае ведь до сих пор отсутствует полноценная система пенсионного обеспечения, потому что страна преимущественно сельская. А уже через 20 лет Китай получит страну с большим количеством пенсионеров и маленькой долей работающего населения, при том что уровень развития будет еще недостаточно высоким.
Я хотел бы остановиться на тех угрозах и проблемах, которые эти страны будут вынуждены решать в процессе быстрого экономического развития. Ясно, что все расчеты прогнозистов справедливы, если институциональная среда будет адекватной, если будет правильная экономическая политика и не будет потрясений. Как раз относительно потрясений есть серьезные сомнения. Как мне представляется, одна из основных проблем Китая – это существующий тоталитарный режим. До сих пор не было случаев перерождения тоталитарного режима в авторитарный или демократический, обычно наступает крах тоталитарного режима с тяжелыми последствиями.
Я думаю, что руководство китайской компартии – возможно, на подсознательном уровне – понимает всю остроту проблемы. То, что сейчас происходит вокруг китайского интернета, очень хорошо показывает, с одной стороны, стремление вписаться в глобальную экономику, с другой стороны – попытки контролировать этот процесс интеграции. Я думаю, что чем дольше будет сохраняться нынешняя политическая система, тем больнее будет кризис. Время Х – это около 2025-2030 гг., не позже. В это время в Китае доля городского населения станет выше 50%, а по экономическому развитию Китай достигнет, например, современной Чехии, 15 тыс. долларов на душу населения. Это значит, что в стране будет довольно большое городское население и мощный средний класс. Я думаю, что этот средний класс потребует политической демократии. Как это все сложится – трудно сказать. Но в Китае, помимо демографической проблемы, существует ряд чисто экологических проблем: истощение земель, нехватка питьевой воды. Это то, что может наложиться на китайское развитие через 10-15 лет.
Индия являет собой некоторый контраст относительно Китая. Она в свое время очень много инвестировала в создание политической демократии. Но мне кажется, что политическая демократия в Индии – это фасад, который скрывает довольно архаичную систему, потому что это, наверное, единственная крупная страна мира, где сохранились касты. Я думаю, что в процессе модернизации-урбанизации слом каст в Индии совершенно неизбежен, и он может оказаться не менее обвальным, чем то, что будет происходить с китайской компартией. Я недавно прочитал любопытные вещи. В некоторых штатах Индии запрещен переход из индуизма в другие религии. В других штатах происходит массовый переход «неприкасаемых» в ислам и в христианство. Т.е. эта проблема уже сейчас остра, и она будет обостряться. Понятно, что если есть кастовая система, то политическая демократия может быть только фасадом, а не реальным содержанием того, что там есть. Если все руководители, вся элита формируется из одной или, может быть, двух каст, то это не демократия.
Третья страна в четверке стран, о которой я хотел сказать, – это Бразилия. Она относится к высокоурбанизированным странам. Данные ООН говорят, что Бразилия к концу 2030 г. будет более урбанизированной, чем Россия. Но надо принимать во внимание особенности демографической статистики в Бразилии. В Латинской Америке все поселения с численностью населения свыше 2 тыс. чел. относятся к городам, что, конечно, неправильно. Я думаю, что в ближайшие годы процесс урбанизации в Бразилии будет завершен.
В Бразилии также завершается переход к реальной демократии. Сейчас поясню, что я имею в виду. Когда я анализировал результаты бразильских выборов, меня всегда поражало, что в Бразилии либералы побеждают в самых отсталых штатах. Для меня это выглядело неестественным, пока я не понял, как устроена электоральная система Бразилии. Там в отсталых штатах до сих пор распространены отношения типа патрон-клиент. Есть владелец фазенды, у него есть население, формально свободное, но оно ориентируется на него в политическом смысле. Они голосуют за ту партию, за которую скажет патрон. Это характерно для отсталых штатов. Эта система в Бразилии постепенно размывается, и изменения электорального паттерна в Бразилии как раз очень сильно показывает разложение этих отношений в отсталых штатах и переход к более продвинутым системам. Кстати, победа Партии Труда, увеличение ее влияния как раз связаны с разложением архаичных электоральных систем. Но это, мне кажется, не главная проблема, она будет решена в Бразилии в ближайшие 10-15 лет.
Самая серьезная проблема Бразилии для модернизации – это вопрос межрасовой интеграции. Доля негритянского населения – 35%, гораздо выше, чем в США. Это постоянный источник социальной нестабильности, потому что интеграция цветного населения очень затруднена: высокая рождаемость, низкая занятость, высокая криминализация. Символ того, как живет Бразилия, – это фавела. Никто не знает, что с ними делать, фавелами в Рио-де-Жанейро, в других городах они по-другому называются, но это примерно то, как организована жизнь в этой стране. Т.е., с одной стороны, очень динамичная экономика, а с другой стороны, большая часть населения не интегрируется в современную экономико-политическую систему. Для Бразилии ключевым ресурсом этой интеграции является то, что культура Бразилии достаточно едина. Она является мощным интегрирующим фактором и ресурсом для расовой интеграции в этой стране.
На этом я, наверное, закончу. В связи с этой «четверкой» я немного смотрел другие крупные страны, такие, как Индонезия, Иран, Пакистан, Турция, Мексика. Но только с точки зрения общих показателей. Должен сказать, что Мексика по развитию будет находиться на уровне России уже в ближайшие 10-15 лет и будет примерно так же развиваться. И по размерам Мексика будет примерно такая же. По населению – нет: в Мексике растет население, у нас падает. Но по размеру страны это примерно то же самое.
Иран и Турция достигнут очень высоких уровней развития. Уже к 2025 г. будут входить в число стран среднего уровня развития. Самая проблемная страна – это Пакистан. Она самая бедная сейчас и будет весьма бедной в обозримом будущем, при том что там довольно высока доля городского населения, и население этой страны составит к середине века 300 млн человек. Как 300 млн пакистанцев разместятся на небольшой территории, я не понимаю. Что они там будут делать, я тоже не понимаю. Это сильный фактор будущей мировой нестабильности. Спасибо.
http://polit.ru/lectures/2006/12/14/vasilyev.html
Лекция Сергея Васильева Мы публикуем полную стенограмму лекции известного экономиста, доктора экономических наук, профессора Санкт-Петербургского государственного университета экономики и финансов и Высшей Школы Экономики, председателя Комитета Совета Федерации по финансовым рынкам и денежному обращению Сергея Васильева, прочитанной 30 ноября в клубе – литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции «Полит.ру».
Сергей Васильев – один из крупнейших отечественных специалистов по модернизации странам с переходной экономикой, хорошо знакомый с этим объектом как в роли исследователя, так и в роли разработчика реальной программы реформ. Входил в ядро группы молодых экономистов, впоследствии известных как Московско-Питерская группа, первоначально существовавшей вокруг семинара в Ленинградском инженерно-экономическом институте, окончательно институционализировавшейся после семинара ФинЭка в Змеиной горке (сентябрь 1986 г.; см. подробнее цикл публикаций об этом сообществе).
Лекция была посвящена анализу соотношения траекторий и связи различных параметров развития выбранных стран на этапе финансовой стабилизации, а также интерпретации этих данных в связи с анализом и прогнозами, полученными Goldman Sachs.
Текст лекции
Добрый вечер всем. Я хочу сказать пару слов о том, что послужило базой для сегодняшнего доклада. Дело в том, что я исторически много занимался межстрановыми сравнениями, и началось это, наверное, как раз в начале 80-х гг., когда возникла команда молодых экономистов, которая готовила реформы в СССР. Мы тогда занимались исследованиями венгерского, югославского, китайского опыта, и, конечно, было место для межстрановых сравнений, но это было еще достаточно дилетантски. А в конце 90-х гг., в самый пик развития мирового финансового кризиса, который охватил прежде всего страны с развивающимися рынками, т.е. страны среднего уровня развития, у Леонида Григорьева возникла идея провести сравнительные исследования финансовых кризисов и программ стабилизации в странах, затронутых этими кризисами, прежде всего в крупных государствах. Их было шесть: Бразилия, Аргентина, Польша, Россия, Южная Корея и Турция.
Наконец, последние годы – то, о чем я буду говорить в самом конце выступления, – связаны с исследованием банка Goldman Sachs тоже по странам среднего уровня развития, крупным экономикам, которые объединяются аббревиатурой БРИК, – это Бразилия, Россия, Индия и Китай. Здесь, естественно, это не собственно исследование, а некоторые выводы, которые я попытался сделать и хочу обсудить с вами, выводы, которые напрашиваются при чтении материалов Goldman Sachs.
Ясно, что тематика исследований различна. В случае с финансовой стабилизацией мы занимались больше среднесрочными проблемами, проблемами финансовой стабилизации, устойчивости экономики. Если мы говорим о долгосрочном прогнозе до 2050 г., который был сделан фирмой Goldman Sachs, то это, прежде всего, тематика развития и экономического роста. Но надо сказать, что и в том, и в другом случае есть некоторый общий знаменатель – тема модернизации общества. И та, и другая проблематика связаны с развитием общества, с модернизацией, с ответом общества либо на вызовы мировой финансовой ситуации, либо на вызовы мирового экономического развития. Я постараюсь минимально говорить собственно об экономических профессиональных вещах и в большей степени говорить о том, как влияло экономическое развитие на политическую динамику, на динамику развития общественных структур, на поведение политических элит.
Я хочу начать изложение с того, почему речь идет только о крупных странах. Мне кажется, есть фундаментальное различие в том, как работают политические и общественные механизмы в крупных и небольших странах. В первый раз мы столкнулись с этим, когда сравнивали Советский Союз, скажем, с Венгрией и Югославией. Было понятно, что механизм полного хозрасчета (венгерская модель) хорошо работает в небольшой стране, где все друг друга знают, где механизмы общественной связи ощутимы и видны на небольшом расстоянии. И было понятно, что такого рода модели не могут работать в крупных странах, где общественные связи опосредованы, где люди непосредственно друг с другом не общаются.
Наиболее четко я понял это различие в Швеции, когда мы были там в ознакомительной поездке. Я понял, что у нашего сопровождающего-шведа, представителя крупной консалтинговой компании, практически в любом городе, куда мы приезжали, с руководителем любой фирмы было, по меньшей мере, 5-6 общих знакомых. Это небольшая страна. Понятно, что в такой ситуации, когда все друг друга знают, действуют совершенно другие механизмы социального контроля, и всё работает по-другому. Ясно, что при такой системе хорошо работает шведский социализм, когда люди физически видят, как они платят налоги, куда эти налоги идут, в какие госпитали, школы они попадают и как эти госпитали и школы оказывают им услуги. Т.е. контур обратной связи очень короток, всем виден, этот механизм работает. В большой стране он, скорее всего, не будет работать.
Что еще выявилось с точки зрения различия крупных и небольших стран при анализе программ стабилизации. Дело в том, что у малых стран нет комплекса, что они великие, и следствие этого – малые страны очень легко учатся на чужом опыте. Малые страны совершенно не считают зазорным для себя ездить в другие большие и маленькие страны, изучать опыт и использовать его в своих экономических реформах.
Практически в любой большой стране распространена точка зрения, что «мы – великие, и поэтому у нас свой собственный путь». Это характерно не только для России, но практически для любой крупной страны. Что «Запад нас никогда не поймет, что у нас свой путь». Отсюда нежелание учиться на опыте других стран. Но, с другой стороны, у этих больших стран (за счет того, что они большие) интеллектуальный потенциал для решения проблем, как правило, выше. Они с тяжелыми, нестандартными задачами действительно справляются лучше, чем малые страны. Это тоже понятно: в большой стране гораздо больше талантливых экономистов, ученых, писателей. И надо сказать, что самобытность культуры – это мощный фактор и в экономическом развитии, и в решении текущих задач.
Теперь о результатах исследования 2000 г. по программам стабилизации. Я уже сказал, что это было шесть стран. Исторически мы начинали с 1980 г., это примерно начало реализации программ стабилизации в некоторых странах. Ясно, что Советский Союз и, в меньшей степени, Польша радикально отличались от стран, где была рыночная экономика. Но надо сказать, что во всех этих странах была велика доля социалистических элементов: большой госсектор, как в Турции и Аргентине, огромные масштабы государственной поддержки формально частных предприятий в Бразилии, большие социальные трансферты. Даже в Корее, которая была наиболее рыночной из всех стран, было такое явление, как сращивание банковского и промышленного капитала под эгидой правительства – тоже достаточно социалистический элемент, который привел Корею в 1997 г. к тяжелому финансовому кризису.
Эти формы социализма требовали больших расходов. И группы, которые получали государственную поддержку, обладали ресурсами для того, чтобы лоббировать продолжение финансовой поддержки, ее расширение то ли для промышленности, то ли для отдельных групп населения. Как один из примеров можно привести пенсионную систему для госслужащих в Латинской Америке, совершенно чудовищную по нашим меркам. Госслужащий при выходе на пенсию получал 100% оклада, а в случае его смерти семья получала 70% пенсии. Оклады госслужащих – в несколько раз больше, чем средняя зарплата по экономике. И в результате это огромная макроэкономическая проблема, огромная нагрузка на бюджет. С социальной точки зрения это абсолютно несправедливо, но бороться с этим было очень трудно.
Именно в начале 80-х гг. в развивающемся мире возникает необычный феномен – гиперинфляция в мирное время. Надо сказать, что гиперинфляция – вещь для мировой экономики не новая, но до сих пор она случалась в послевоенные периоды. Во время войн правительства в неограниченном количестве печатали деньги для покрытия военных расходов, а в послевоенное время, когда цены замораживались, возникала высокая инфляция. Гиперинфляции в истории Венгрии, Германии в 20-е годы, Греции после Второй мировой войны широко известны. В 80-е гг. случилось совершенно необычное явление – гиперинфляции начали возникать в мирное время. Первый пример – это Латинская Америка 80-х гг., когда сразу несколько стран столкнулись с гиперинфляцией.
В чем была причина таких кризисных явлений. В конечном счете, все было связано с отказом от золотовалютного стандарта в начале 70-х гг. До 70-х гг. валюта США была привязана к стоимости золота, а валюты других стран были привязаны к стоимости американского доллара или к европейским валютам (это зависело от исторического прошлого). И, как ни странно, такой золотовалютный стандарт способствовал поддержанию финансовой стабильности. Дело в том, что в условиях, когда валюта жестко привязана к доллару, у государства не существует большой свободы в выборе денежно-кредитной политики. Если государство начинает допускать большие бюджетные дефициты (это возможно), начинает печатать деньги, то это моментально приводит к коллапсу торгового баланса. Поскольку валюта была привязана к доллару и не могла колебаться, была невозможна адаптация торгового баланса (то, что сейчас происходит за счет колебаний курса валют), у страны останавливался импорт, и она приходила к экономическому кризису. Этого, конечно, никто не мог допустить.
Надо сказать, что и в развитых странах отказ от золотовалютного стандарта привел к тому, что резко выросла инфляция. В Англии в какой-то из годов в конце 70-х она составляла 22%, что тоже очень много. Но во многих странах «третьего мира» это привело просто к тому, что исчезло дисциплинирующее влияние фиксированных курсов. Курсы стали плавающими, и в случае если правительство печатало слишком много денег, происходила девальвация валюты. Поначалу это всем нравилось, потому что девальвация улучшает положение экспортирующих отраслей. Но со временем это привело к развитию процессов высокой и гиперинфляции.
Гиперинфляция оказалась очень болезненной с политической точки зрения, поскольку она способствует размыванию доходной базы низших слоев населения. При том что в Латинской Америке и так достаточно высокая дифференциация доходов, гиперинфляция привела к еще большему разрыву и оказалась социально неприемлемой. В самом начала 80-х гг. гиперинфляция пришла в Латинскую Америку, несколько позже подобные процессы начались в Турции, Польша столкнулась с этой проблемой в конце 80-х гг., Россия – после реформ в 90-е гг. Монетарный механизм всех этих процессов был примерно одинаков.
Если говорить о том, как реагировали правительства, элиты стран на высокую инфляцию, то можно выделить три периода. В период с 1980 до 2000 гг. было три типа стабилизационных программ. Первый тип программы еще носил в себе глубокие черты социализма. Правительства пытались лечить инфляцию социалистическими методами: замораживались цены, зарплаты и вводился фиксированный обменный курс национальной валюты к доллару. Выяснилось, что эти меры дают облегчение на короткий период, от полугода до года. Действительно, цены останавливались, это вызывало прилив общественного оптимизма. Но глубинные причины – бюджетные дефициты – не устранялись, и через некоторое время инфляция возникала с новой силой, и страны проходили через 3-4 волны гиперинфляции. Было очень популярно при запуске стабилизационной программы менять название национальной валюты. В Бразилии оно, по-моему, менялось четыре раза. Каждое новое правительство, которое приходило, вводило свою новую валюту, с тем чтобы теперь народ поверил, что теперь новая валюта будет крепкой. Это мало помогало.
Как ни странно, сильный сдвиг в ментальности правительств Латинской Америки возник в конце 80-х гг., с крахом социалистической системы. Потому что те социалистические иллюзии, которые были в Латинской Америке, очень сильно «развеялись», и программы конца 80-х гг. в этих странах – это уже программы гораздо более жесткого плана. Наконец, поняли, что надо ограничить мощность печатного станка – с одной стороны. И, с другой стороны, были сняты идеологические запреты на приватизацию, привлечение иностранных инвестиций. И, начиная с конца 80-х гг., и в Бразилии, и в Аргентине были приняты гораздо более комплексные программы стабилизации. Но в то же время бюджетный дефицит еще оставался серьезной проблемой.
Дело в том, что без глубоких преобразований в структуре экономики сократить бюджетные расходы было возможно только в небольших размерах. А достижение финансовой стабильности требовало обеспечения бюджетной сбалансированности, и это все упиралось в урезание социальных программ. В то время как удалось очень быстро сократить расходы на господдержку экономики, социальные программы урезать было очень сложно.
Критическим временем, когда неуспех ожидал программы этого второго поколения, был 1994 г. В Мексике в это время начался кризис валютного курса, произошел «черный вторник» в России, сильно выросла инфляция в Бразилии. В 1994 г. – это такой период, когда стало понятно, что нужно принимать гораздо более радикальные меры. Программы 1994 г. опирались на фиксацию валютного курса, т.е., с одной стороны, резко ужесточались бюджетные ограничения в экономике, с другой стороны, вводился фиксированный курс национальной валюты либо в виде валютного коридора (как в России), либо в более жестких формах (как, например, в Аргентине в виде валютного управления). Эти программы уже дали существенный результат. Например, бразильская программа привела к резкому падению инфляции начиная с 1995 г., и фактически Бразилия была настолько успешна, что даже в период финансового кризиса 1998-1999 гг. не было ни дефолта, ни высокой инфляции, Бразилия с 1995 г. развивается без серьезных кризисных явлений. Польша примерно в это же время добилась полной стабилизации.
Если говорить о России, российская программа 1995-1997 гг. оказалась неудачной из-за того, что при жесткой кредитно-денежной политике (была ограничена мощность печатного станка), бюджетная политика в России оставалась очень мягкой. Бюджетный дефицит в 1997 г. достигал 7% ВВП. Естественно, это привело к хорошо известным последствиям. Государство было вынуждено вести краткосрочные заимствования на рынке ГКО, и это все привело к тяжелому кризису 1998 г. Причем, хочу заметить, этот кризис в России случился бы даже без мирового финансового кризиса, потому что уже в 1996 г. расчеты показывали, что пирамида ГКО необслуживаема и ее кризис наступит как раз в 1998 г. Это была радикальная неудача.
С другой стороны, сама мощь кризиса помогла политикам переосмыслить свои представления. Я помню, что когда летом 1998 г. А.Н. Илларионов заявил в прессе, что Россия должна обеспечить первичный профицит бюджета в 2%, то всеми либералами это было оценено как совершенно нереальное требование. Ровно через полгода после этого правительство Примакова (заметьте, практически коммунистическое правительство) внесло в Думу бюджет, где как раз был первичный профицит 2%. Вот что дает кризис для оздоровления мышления политической элиты. Похожие процессы проходили и в других странах.
Наконец, последние два тяжелых кризиса, с которыми столкнулись развивающиеся экономики, – это были кризисы в Турции и в Аргентине после 2000 г. Отличительная особенность этих кризисов заключалась в том, что кризисных стран было мало, и МВФ смог сконцентрировать очень большие финансовые ресурсы на поддержке этих экономик. Турция, по-моему, получила 15-17 млрд долларов. Общая программа стабилизации Бразилии в конце 90-х гг. составляла около 30 млрд долларов. Это были огромные суммы. Когда мы делали исследование, я считал, что это очень рискованная стратегия. На самом деле, она увенчалась успехом. Практически все последние программы МВФ были успешными, страны очень быстро выплатили те деньги, которые МВФ давал им взаймы.
Когда мы в 2000 или даже в 2001 г. подвели некоторые итоги двадцатилетнего периода проведения стабилизационных программ, выяснилось, что в целом осталась только одна страна из этой шестерки (или даже большего числа стран), где не урегулированы проблемы финансовой стабильности. Эта страна – Аргентина. Но надо сказать, что Аргентина – это страна-неудачник ХХ в., страна, которая входила в шестерку самых развитых стран в 1900 г. и которая в течение всего ХХ в. ухудшала свое положение относительно других стран. Весьма развитая в свое время страна. К сожалению, в этой стране глубоко укоренена социалистическая перонистская идеология, а государство захвачено конкурирующими группами интересов, которые паразитируют на том, что получают трансферты из государственного бюджета. И до сих пор страна так политически организована, что этот порочный круг не разорвать.
В других государствах обучение элит было стремительным. Если мы посмотрим на другие страны Латинской Америки, Турцию, Корею середины 70-х гг. – это страны, в которых дирижистские, квазисоциалистические идеи были очень сильно укоренены, где кейнсианская идеология была очень сильной. Я даже думаю, что если бы не было финансовых кризисов 80-х гг., их следовало бы выдумать. Потому что если взять период со стабильным развитием мировой экономики с 1954 до 1974 гг., 20 лет, то идеология в этих странах практически не менялась. Зато она радикально поменялась в период кризисов и осуществления стабилизационных программ. Потому что столкновение с суровой реальностью очень быстро оздоровляет ментальность политиков.
Конечно, до сих пор даже в России можно часто слышать, что государства должны иметь бюджетный дефицит. Когда такому человеку говоришь: «Если семья живет не по средствам – это плохо. А государство – это хорошо?» – этот аргумент не всегда адекватно воспринимается. Но в практической жизни для политических элит таких стран, как Турция, Россия, Бразилия, бюджетный профицит – это уже общее место. Бразилия поддерживает первичный профицит бюджета на протяжении последних семи-восьми лет. Турция, для того чтобы выплачивать внешние долги, также поддерживает профицитный бюджет. Это очень серьезные изменения в ментальности.
Второе, о чем я хочу сказать, – это то, что изменилось отношение к частному сектору. Все страны, о которых я рассказываю, за это время провели мощные программы приватизации.
Третье – это изменение к иностранным инвестициям. Все страны в начале периода были крайне изоляционистски настроены. Иностранные инвестиции если и были, то под жестким контролем государства и в очень дозированных размерах. Это радикально поменялось за 20 лет, и элиты осознают тот факт, что сейчас и приватизация, и связанные с ней иностранные инвестиции – это важный фактор стабилизации и экономического роста.
Еще одно интересное наблюдение касается политического развития. Все страны, о которых мы говорили, в конце 70-х гг. имели авторитарные режимы разной степени жесткости. И самое любопытное, что во всех шести странах в течение первой половины 1980-х гг. начались очень интенсивные процессы демократизации. 1980 г – польская «Солидарность». 1982 г. – крах военного режима в Аргентине. 1983 г. – первое гражданское правительство в Турции после длительного периода военного правления. 1984 г. – переход к гражданскому правлению в Бразилии. 1985 г. – Горбачев. А в Корее, по-моему, тоже в 1984 г. произошел переход к демократии. Это даже загадочно. Почему это все произошло синхронно? Наверное, неслучайно. Но пока я не могу объяснить, почему. Моя гипотеза заключается в том, что мировая политическая система оказывается гораздо более связанной внутри, чем это кажется на поверхности. Но это оставим для размышлений, мы это можем еще обсудить.
Когда мы закончили исследование стабилизации, мы задумались о проведении исследования, обращенного в будущее, прогнозного исследования – что будет дальше с подобного рода странами. Но это потребовало бы финансовых ресурсов, совершенно не сопоставимых с тем, что мы имели. И мы дождались того, что этим занялся Goldman Sachs, который имеет эти ресурсы. У Goldman Sachs подбор стран и похож, и не похож, потому что там оказались Бразилия и Россия как две крупные развивающиеся страны, но мы не занимались Индией и Китаем, потому что в Индии не было стабилизационных программ, а в Китае они тем более не нужны, потому что в Китае очень стабильная финансовая система. Понятно, почему этим занялся инвестиционный банк, – потому что в середине 90-х гг. возник такой феномен, как необычайно быстрые темпы роста, сначала в Китае, а потом в Индии.
До 90-х гг. в экономической мысли господствовала концепция «золотого миллиарда». Она состояла в том, что есть страны, которые развиваются быстрее, чем все остальные развивающиеся страны. Миллиард населения в этих странах «уходит» от остального мира. Это была правда, потому что темпы роста в Европе, США и Японии были выше, чем в Китае, Индии, Латинской Америке. Все поменялось в 90-е гг. Сначала спурт Китая, потом спурт Индии. Эти страны не только имеют высокие темпы роста, но еще и просто за счет своего размера становятся крупнейшими игроками в мировой экономике. Это, конечно, очень сильно затрагивает транснациональные корпорации, для которых это важный ресурс, рынки сбыта. И это также полностью меняет сюжет и в мировой экономике, и в мировой политике.
Результаты прогноза до 2050 г. были совершенно ошеломляющими. В 2005 г. три крупнейшие экономики мира давали 60% мирового ВВП. Это США – 38%, Япония – 15% и Германия – 7%. По прогнозу, в 2025 г. три крупнейших экономики мира будут давать 55% мирового ВВП, но это будут США – 30%, Китай – 16% и Япония – 9%. Т.е. роль Японии и Штатов резко падает. А в 2050 г. Китай будет составлять 24% доли мирового ВВП, США – 20%, а Индия – 16%, и все вместе они будут давать 60% мирового ВВП. Будет точно так же три крупнейших экономики мира, только это будут другие экономики, и мир будет выглядеть несколько иначе.
Из положительных для России результатов можно назвать то, что прогноз по поводу развития нашей страны очень оптимистичен. Мы не только догоним Португалию, но мы заведомо выйдем на средний европейский уровень. Некоторые прогнозы давали уровень ВВП России на душу населения в 2050 г. чуть выше Франции, чуть ниже Германии. Это, может быть, преувеличение, но оказаться на среднем европейском уровне все возможности у нас есть.
Я посмотрел, какие страны будут следовать за этими гигантами. Мы помним, что у Индии в 2050 г. будет 15%. Следующая страна – Бразилия, 4% ВВП. Япония – тоже 4% ВВП. Россия – 3% ВВП. И еще одной страной на этом уровне будет Мексика. Это будут крупнейшие страны второго эшелона. Это очень крупные экономики, но по масштабам совершенно не сопоставимые с гигантами 2050 г.
Что во всем этом оптимистичного. Ясно, что концепция «золотого миллиарда» приказала долго жить. В 2050 г. большая часть мирового населения будет жить в странах среднего уровня развития.
У Goldman Sachs есть подсчеты ВВП на душу населения по паритету покупательной способности. Должен сразу сказать, что сравнение 2000 г. с 2050 г. не вполне корректно по такому показателю, потому что у ВВП будет совершенно другой состав, но, принимая эти оговорки, мы видим, что ВВП России в 2050 г. – это 50 тыс. долларов на душу населения. Для сравнения: в США сейчас 34 тыс. долларов. Китай и Бразилия будут иметь примерно 37-38 тыс. долларов на душу населения, т.е. тоже выше, чем современный уровень США. Ясно, что все это условно. Важно, что и Бразилия, и Китай станут очень небедными странами с мощным средним классом. Есть расчеты по автомобилизации, по потреблению энергии – это все страны небедные. А Индия с ВВП на душу населения 25 тыс. долларов в 2050 г. находится на уровне Японии 2000 г. – тоже 25 тыс. долларов на душу населения. Даже Индия к этому времени будет очень небедной страной.
Есть два процесса, которые лежат в основе описанной модели экономического развития. Дело в том, что речь идет о странах, которые сейчас являются слаборазвитыми (к ним относится даже Китай), они не среднего уровня развития. И это страны сейчас по преимуществу сельские. В Китае доля сельского населения около 70%, а в Индии, думаю, еще выше. На 2050 г. нет достоверных демографических прогнозов, но есть прогноз на 2030 г., он показывает, что в Китае доля городского населения будет 50%, а в Индии – 45%. Т.е. эти страны будут проходить через мощный процесс урбанизации. Сотни миллионов жителей этих стран будут за десятилетия вливаться в городскую среду.
И второе, в этих странах будет проходить демографический переход, т.е. переход от высокой рождаемости к низкой, характерной для городских обществ. Причем Китай радикально отличается от всех стран, потому что Китай – это страна, которой удалось добиться низкой рождаемости на более ранней стадии экономического развития. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что Китай по населению будет уже меньше, чем Индия, даже к 2030 г., т.е. Индия опередит по населению Китай, и плотность населения не будет расти так быстро, как в Индии. Но с другой стороны, Китай раньше столкнется с проблемой пенсионеров. В Китае ведь до сих пор отсутствует полноценная система пенсионного обеспечения, потому что страна преимущественно сельская. А уже через 20 лет Китай получит страну с большим количеством пенсионеров и маленькой долей работающего населения, при том что уровень развития будет еще недостаточно высоким.
Я хотел бы остановиться на тех угрозах и проблемах, которые эти страны будут вынуждены решать в процессе быстрого экономического развития. Ясно, что все расчеты прогнозистов справедливы, если институциональная среда будет адекватной, если будет правильная экономическая политика и не будет потрясений. Как раз относительно потрясений есть серьезные сомнения. Как мне представляется, одна из основных проблем Китая – это существующий тоталитарный режим. До сих пор не было случаев перерождения тоталитарного режима в авторитарный или демократический, обычно наступает крах тоталитарного режима с тяжелыми последствиями.
Я думаю, что руководство китайской компартии – возможно, на подсознательном уровне – понимает всю остроту проблемы. То, что сейчас происходит вокруг китайского интернета, очень хорошо показывает, с одной стороны, стремление вписаться в глобальную экономику, с другой стороны – попытки контролировать этот процесс интеграции. Я думаю, что чем дольше будет сохраняться нынешняя политическая система, тем больнее будет кризис. Время Х – это около 2025-2030 гг., не позже. В это время в Китае доля городского населения станет выше 50%, а по экономическому развитию Китай достигнет, например, современной Чехии, 15 тыс. долларов на душу населения. Это значит, что в стране будет довольно большое городское население и мощный средний класс. Я думаю, что этот средний класс потребует политической демократии. Как это все сложится – трудно сказать. Но в Китае, помимо демографической проблемы, существует ряд чисто экологических проблем: истощение земель, нехватка питьевой воды. Это то, что может наложиться на китайское развитие через 10-15 лет.
Индия являет собой некоторый контраст относительно Китая. Она в свое время очень много инвестировала в создание политической демократии. Но мне кажется, что политическая демократия в Индии – это фасад, который скрывает довольно архаичную систему, потому что это, наверное, единственная крупная страна мира, где сохранились касты. Я думаю, что в процессе модернизации-урбанизации слом каст в Индии совершенно неизбежен, и он может оказаться не менее обвальным, чем то, что будет происходить с китайской компартией. Я недавно прочитал любопытные вещи. В некоторых штатах Индии запрещен переход из индуизма в другие религии. В других штатах происходит массовый переход «неприкасаемых» в ислам и в христианство. Т.е. эта проблема уже сейчас остра, и она будет обостряться. Понятно, что если есть кастовая система, то политическая демократия может быть только фасадом, а не реальным содержанием того, что там есть. Если все руководители, вся элита формируется из одной или, может быть, двух каст, то это не демократия.
Третья страна в четверке стран, о которой я хотел сказать, – это Бразилия. Она относится к высокоурбанизированным странам. Данные ООН говорят, что Бразилия к концу 2030 г. будет более урбанизированной, чем Россия. Но надо принимать во внимание особенности демографической статистики в Бразилии. В Латинской Америке все поселения с численностью населения свыше 2 тыс. чел. относятся к городам, что, конечно, неправильно. Я думаю, что в ближайшие годы процесс урбанизации в Бразилии будет завершен.
В Бразилии также завершается переход к реальной демократии. Сейчас поясню, что я имею в виду. Когда я анализировал результаты бразильских выборов, меня всегда поражало, что в Бразилии либералы побеждают в самых отсталых штатах. Для меня это выглядело неестественным, пока я не понял, как устроена электоральная система Бразилии. Там в отсталых штатах до сих пор распространены отношения типа патрон-клиент. Есть владелец фазенды, у него есть население, формально свободное, но оно ориентируется на него в политическом смысле. Они голосуют за ту партию, за которую скажет патрон. Это характерно для отсталых штатов. Эта система в Бразилии постепенно размывается, и изменения электорального паттерна в Бразилии как раз очень сильно показывает разложение этих отношений в отсталых штатах и переход к более продвинутым системам. Кстати, победа Партии Труда, увеличение ее влияния как раз связаны с разложением архаичных электоральных систем. Но это, мне кажется, не главная проблема, она будет решена в Бразилии в ближайшие 10-15 лет.
Самая серьезная проблема Бразилии для модернизации – это вопрос межрасовой интеграции. Доля негритянского населения – 35%, гораздо выше, чем в США. Это постоянный источник социальной нестабильности, потому что интеграция цветного населения очень затруднена: высокая рождаемость, низкая занятость, высокая криминализация. Символ того, как живет Бразилия, – это фавела. Никто не знает, что с ними делать, фавелами в Рио-де-Жанейро, в других городах они по-другому называются, но это примерно то, как организована жизнь в этой стране. Т.е., с одной стороны, очень динамичная экономика, а с другой стороны, большая часть населения не интегрируется в современную экономико-политическую систему. Для Бразилии ключевым ресурсом этой интеграции является то, что культура Бразилии достаточно едина. Она является мощным интегрирующим фактором и ресурсом для расовой интеграции в этой стране.
На этом я, наверное, закончу. В связи с этой «четверкой» я немного смотрел другие крупные страны, такие, как Индонезия, Иран, Пакистан, Турция, Мексика. Но только с точки зрения общих показателей. Должен сказать, что Мексика по развитию будет находиться на уровне России уже в ближайшие 10-15 лет и будет примерно так же развиваться. И по размерам Мексика будет примерно такая же. По населению – нет: в Мексике растет население, у нас падает. Но по размеру страны это примерно то же самое.
Иран и Турция достигнут очень высоких уровней развития. Уже к 2025 г. будут входить в число стран среднего уровня развития. Самая проблемная страна – это Пакистан. Она самая бедная сейчас и будет весьма бедной в обозримом будущем, при том что там довольно высока доля городского населения, и население этой страны составит к середине века 300 млн человек. Как 300 млн пакистанцев разместятся на небольшой территории, я не понимаю. Что они там будут делать, я тоже не понимаю. Это сильный фактор будущей мировой нестабильности. Спасибо.
http://polit.ru/lectures/2006/12/14/vasilyev.html