Современное преступление
Лекция Нильса КристиМы публикуем полную стенограмму лекции крупнейшего современного криминолога, профессора Университета Осло, члена Академии наук Норвегии и Швеции Нильса Кристи, прочитанной 5 октября 2006 года в клубе – литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции «Полит.ру».
Данная лекция отличается, во-первых, простотой, а во-вторых, редкостной глубиной мысли. И эти два обстоятельства, к сожалению, обычно препятствуют пониманию в российской аудитории. Дело в том, что в нашей традиции – которую, впрочем не жалко и поменять – за глубину мысли часто принимается сложность схемы изложения, квазиэкспертная муть. А высказывания с прямой и оригинальной мыслью часто не замечаются на этом фоне, принимаются за наивность или за проповедь.
Глубокая мысль, в том числе и обществоведческая, конечно, опирается на некоторое фундаментальное полагание, веру, ценности. И мы всегда счастливы, когда у нас на лекциях речь идет не об абстрактной «информации», а о знании, то есть о том, что реально используется в жизни, в практике. Нильс Кристи демонстрирует именно знание, которое касается корневого вопроса современного обществоведения – о том, как современные системы управления, мощнейшие современные институты (рынок, государство) приводят к «ГУЛАГу западного образца».
Современные системы управления, пользуясь приемлемыми для себя категориями, называют, например, целый класс различных явлений «преступлением» и строят на этом систему власти и управления (то же с понятием «коррупция», в котором зашиты и гадости, и правильные, полезные обычаи, то есть вся жизнь). И как только такие абстракции работают во всю мощь, количество «преступлений» неизменно растет (например, то, что раньше было бытовым конфликтом между детьми в школе, с которым справлялись сами дети и учителя, становится поводом для вызова полиции, что в свою очередь приводит к росту и реального насилия). Пафос Нильса Кристи в том, что моноинституциональное общество, даже если главный институт – это рынок, все равно тоталитарное, со всеми вытекающими последствиями, в том числе и по части распространенности прямого насилия за отклонение от социальной нормы. При этом, переходя в позитивный план, можно говорить о том, что другие институты существуют, их можно создавать, можно на них опираться, невзирая на сказки о различии Востока и Запада, проч. ерунду. В любой культуре можно найти «бесплатный бензин», «обычаи», институты, на которые можно опираться, с тем чтобы не все вопросы жизни отдавать на прямое управление государству (и/или рынку) с последующей эволюцией до общества-тюрьмы, к которому ближе всего сейчас США и Россия по критерию количества населения тюрем.
Отчасти данная лекция – это введение в содержание, которое развернуто в книге Кристи «Удобное количество преступлений», недавно вышедшей в издательстве «Алетейя».
Мы благодарим Центр содействия реформе уголовного правосудия и его руководителей – Валерия Абрамкина и Людмилу Альперн – за помощь в организации лекции, а также за их работу, за то, что они открыли Нильса Кристи и российской публике, и практикам – общественникам, чиновникам, исследователям.
Вступительное слово Людмилы Альперн
Сейчас хочу сказать не об уголовном правосудии и даже не о тюремной реформе, а о своем опыте общения с Нильсом. Я знаю его больше 10 лет, хотя он считает, что мы знакомы с 80-х гг., – этого не могло быть, но один раз он мне так сказал. Я считаю его своим учителем, хотя никогда не была его студенткой.
Все мои коллеги из других стран, с которыми я общаюсь на предмет тюремной реформы в Италии, во Франции, в США, в Польше, в Великобритании, читали книги Нильса. И они очарованы тем, как и что он пишет о тех ужасных и тяжелых вещах, которыми мы занимаемся: о тюрьме, о возможности ее избежать, о том, что есть тюрьма в жизни общества, и многие другие вещи, которые похожи на сказки. И Нильс действительно похож на сказочника, может быть, даже немножко на скандинавского сказочника.
И очень короткий рассказ о сказочной ситуации, которая произошла со мной в Осло. Я посещала следственный изолятор, самую большую тюрьму в Осло, Нильс способствовал моему обучению такого рода, и его коллега, который меня сопровождал, в качестве награды познакомил меня с одним заключенным, он сказал, что этот заключенный – русский. Я действительно думала, что он русский, но он оказался норвежцем, который хорошо говорил по-русски, потому что в России у него были дела, он торговал наркотиками, провозил их через Россию и даже женился на русской женщине, которую звали Людмила, как меня, и он был без ума от российской кухни, особенно его привлекал борщ. И вот мы с ним разговаривали, наверное, часа два, после чего он меня спросил: «А как ты вообще сюда попала? Кто тебя в эту тюрьму пустил?» Я сказала, что мне помог Нильс Кристи. Это его поразило. Этот заключенный, который сидел уже пять лет в норвежской тюрьме, а до этого еще какое-то время в Архангельской тюрьме и занимался совершенно неприятными с точки зрения общества делами, сказал мне: «Так ведь он гуру! Я прочел его книгу в тюрьме, и она перевернула мою жизнь!». Это все, что я хотела сказать.
Лекция Нильса Кристи
Меня, думаю, слышно без этого жуткого микрофона. Здесь сидит мой большой друг – Теодор Шанин, у нас есть общий друг – Иван Эйдж, тоже очень известный криминолог, известная фигура в мире, и он из принципа никогда не прикоснется к микрофону. Но я буду очень непринципиальным и скажу, что я очень рад быть здесь, и всегда в России я в большой степени чувствую себя, как дома. Это не странно, мы соседи, вместе зимой мерзнем. Но, конечно, есть и огромная разница. Вы столько людей в тюрьму упекли!
В былые времена, когда я только встретил Людмилу Альперн и Валерия Абрамкина, Московский центр содействия реформе уголовного правосудия, у вас было запредельное количество тюремного населения. Но год за годом, в большой степени благодаря Центру, это число по отношению к общему количеству населения снижалось. И многие русские чиновники подходили ко мне на встречах различного уровня и говорили: «Мы так счастливы, что этот процесс, наконец, пошел! Это очень важно!»
Так было до последних пары лет, до 2005 г. Что-то опять, к сожалению, изменилось, кривые поползли вверх. Это печальная составляющая моего сегодняшнего визита. Наверное, надо сказать «Позор! Стыд!», но вопрос – к кому обращаться, кого обвинять? Может быть, дело обстоит так, что у нас была старая система, которая давала эти высокие показатели, и она сменилась новой, которая привела к таким же высоким цифрам. Похоже, здесь происходит комбинирование двух систем, старой и новой, но обе приводят к этому печальному результату: очень большому числу заключенных.
И когда я думаю об этом, я вспоминаю одного человека, которого я знал. Он не погиб в концентрационном лагере. А почему он не был убит там? Это произошло по простой причине – потому что охранники с автоматами, нанятые СС, эсесовцы, внезапно увидели его, поняли, что это обычный человек. Может быть, в России происходит что-то такое, когда внедряется система, которая образует все большую дистанцию в отношениях, допускающую рост числа заключенных.
Я вам расскажу про этого человека. Он выжил в немецких концентрационных лагерях. Эти концентрационные лагеря были расположены на севере Норвегии, мы же были оккупированы. Они назывались Nebelcamps. Крайний север, за Полярным кругом, во тьме. Там наряду с эсесовцами, с немцами, охранниками были наняты норвежцы. Заключенными в этом лагере оказались югославы, партизаны-сербы. Их заслали подальше, чтобы они в этой Норвегии «загнулись». Почти все они погибли, но с одним из выживших я говорил лично. Когда он приземлился в Норвегии, он нашел, подобрал немецко-норвежский словарь и ночами учил норвежский язык. Они вкалывали на тяжелых дорожных работах, и он тоже. И совсем рядом с ним два норвежских охранника, справа и слева, и кто-то спереди крикнул: «У тебя спички есть?!» А другой отвечал: «Нет, нету!» И тогда мой человек, югослав, который стоял между ними, произнес одну фразу по-норвежски, которая, как он мне потом признался, спасла его жизнь: «У меня есть спички».
И что произошло? Он выбился из статуса массы, толпы, он преодолел категорию, когда его рассматривали как опасное животное с Балкан, нечто вонючее, противное. Его увидели как человека.
Я с этим человеком встречался лично, поскольку, уже занимаясь криминологией, сразу после войны, я беседовал со всеми теми охранниками, которые занимались этими массовыми убийствами, и теми норвежцами, которые на это не пошли. Какое было основное различие? Вы уже, наверное, знаете ответ. Те, которых можно назвать убийцами, никогда не подходили к заключенным концентрационного лагеря настолько близко, чтобы увидеть в каждом индивидуальность, отдельного живого человека. Ведь очень легко поверить в истории, которые рассказывали в СС. СС говорило, что это очень опасные элементы, что они нечеловеческие, что с ними так и надо обращаться, как со зверьем. Но те охранники, которые не убивали, были гораздо ближе к заключенным, Я провел это исследование, когда я был студентом, но до сих пор это помню. И люди-не убийцы говорили: «Да, нам довелось увидеть фотографию, где мы видели дом в Белграде, жену, и все это очень мило», – т.е. у этого «вонючего» человека было видно человеческое лицо. Но ни один из «убийц», которых я интервьюировал, никогда не видел ни одного нормального фото своих заключенных, они никогда не были настолько близки с заключенными, чтобы у них был хотя бы шанс обменяться этими фотографиями, замечаниями, что-то спросить.
Сейчас мы возвращаемся к России и Скандинавии. Обе страны сейчас находятся в ситуации, когда идет расширение низшего класса и одновременно определенные граждане как в моей стране, так и в вашей становятся неимоверно богатыми. В среднем, наверное, большинство людей живет получше, чем раньше. Но значительное количество людей «проваливаются» ниже того уровня, который в нашей стране рассматривается как приемлемый, разумный уровень благосостояния. И, с точки зрения богатой верхушки, нужно держать низ низших классов под контролем. Представьте, что вам нечего терять, – на вас не подействуют угрозы, что у вас что-то отнимут. И, к сожалению, заключение в тюрьму кажется естественным ответом на такую ситуацию. С ними это тоже происходит, но, конечно, мы отталкиваемся от другого, начального уровня.
Стандартная мера числа заключенных – это количество заключенных на 100 тыс. населения. В Скандинавии на 100 тыс. населения – «сидит» 60-70 человек. В Западной Европе – около 100 человек. Это было в Западной Европе, за исключением Великобритании, т.е. Англии и Уэльса, – к их стыду, поскольку они более, чем в 2 раза превышают скандинавский показатель, – около 150 человек на 100 тыс. населения. А вы знаете, сколько у вас в России? Эта цифра сильно увеличилась, за последние два года опять выросла до 600 человек (вместо 60!) на каждые 100 тыс. населения. Я считаю, что это моральная катастрофа. Почему у вас должно быть так много заключенных? Может быть, вы знаете, только одна страна обогнала вас в этом – США. У них 730 заключенных на 100 тыс. населения.
Мой вопрос: как вы считаете, это то лицо России, какое вы хотели бы видеть, какое считаете подобающим, чтобы представлять Россию? Вы можете легко ответить: «У нас много преступлений, высокий уровень преступности!» Но (и здесь я хочу быть авторитарным и жестким) я заявляю, что преступления не существует, или же можно сказать, что все является преступлением. Преступление – это понятие, которое очень легко уводит нас от реальности того, что происходит. Реально, когда что-то происходит, мы вешаем на это абстрактное понятие – «преступление». Но что следует сделать – так это посмотреть, что действительно произошло, кто это сделал, почему и как, и является ли единственным выходом запереть человека в тюрьму. Я имею в виду, что я возвращаюсь к ситуации с преступлением, смотрю на то, что произошло, что было причиной и следствием исполнения этого.
И здесь я опять возвращаюсь к моим охранникам, которые охраняли югославов в Норвегии во время войны. Убийцы – видели ли они себя в качестве таковых? Нет, конечно. Они уничтожали опасных животных. Но мой человек, который сказал «У меня есть спички», в какой-то момент перестал быть животным, убить его – значило уже убить. Т.е. это действие приобрело другой смысл, поскольку они увидели его как обычного человека, а обычно норвежцы не убивают друг друга. Вы видите, какой работает механизм.
Представьте себе, механизм, который работал в норвежских лагерях, характерен: точно так же он действует здесь. Например, кто-то из вас сидел бы с большим бокалом пива. Мне очень захотелось бы пить, и я подошел бы и взял этот бокал. Как бы вы это расценивали, как кражу или нет? У нас открытая ситуация, вы поняли бы, что я просто очень хотел пить, что мне этот стакан очень нужен и т.д. Расценили бы вы это как кражу? Или другой пример. Иногда дети дерутся, бьют друг друга в школьном дворе. Мы это можем воспринимать как жестокость, насилие – тогда преступление, но мы также можем воспринять это как педагогическую проблему, как конфликт – и можно обратиться к детям, чтобы они разобрались, сами привели в порядок эту ситуацию.
Поэтому я и говорю, что преступлений, преступности не существует. Каждый раз мы должны найти смысл и понимание того, что произошло реально, чтобы найти рациональный, разумный способ, как с этим произошедшим обращаться.
Или можно обратиться к еще одному событию, мы это сегодня обсуждали с моим другом. С тех пор как я сюда приехал, я уже, наверное, сто раз слышал слово «коррупция». И я бы хотел узнать, что на самом деле стоит за этим общим понятием. Например, Людмила. Она очень заботлива, она старалась, чтобы мы пришли сюда вовремя, вложила в это определенные силы. Это уже коррупция или еще нет? А может быть, что кто-то мне звонит и говорит: «Вот у меня такой хороший родственник, он занимается криминологией, такой умный мальчик (или девочка). Может, вы можете помочь ему, как-то приглядеть за ним…» - это уже коррупция или нет? А может быть, он пришлет конверт, и там будут деньги, чтобы я мог лучше заботиться об этом родственнике. Все вы знаете, что это так или иначе где-то в жизни происходит.
И тогда я бы мог сказать, если посмотреть на это, что я не хотел бы жить в обществе, в котором полностью отсутствует коррупция, в обществе, в котором никто не пытается помогать своим родственникам. С другой стороны, я не хотел бы, чтобы и у меня не было бы никаких родственников, готовых помочь. И где мы находимся, когда общие универсальные законы уже больше не действуют, мы становимся конкретными, подробными. И что еще важно, где мы находимся, когда деньги заменяют и замещают те отношения, которые существуют исконно между людьми? Это очень интересно. Т.е. если действительна та картина, которая встает из всех рассказов, которые я здесь слышу, то большинство людей в России – преступники. Но это не очень способствует развитию, если мы будем многих симпатичных людей определять как преступников.
Может быть, в этом заключается общий серьезный урок. Надо быть очень осторожным и избегать этих огромные пустых категорий. Может быть, надо стараться действовать подобно писателям. Может быть, было бы лучше, если бы социологи, криминологи и все люди, занимающиеся социальными науками, рассуждали не абстрактно, а, скорее, рассказывали бы истории. Может быть, стоит приостановить выпуск огромного числа абстрактных экспертов, лучше иметь больше писателей, поэтов, публицистов, художников, чтобы люди отталкивались от реальности. Может быть, это не совсем верная социальная цель государства, когда мы переоцениваем, завышаем ценность высшего образования, может быть, это надо снизить, не нужно всех загонять в высшее образование. Может быть, для социальной структуры важнее научиться беседовать за кухонным столом, чем обсуждать высокие абстракции. Я очень люблю понятие «взаимопонимание за кухонным столом». И если уж я упомянул Ивана Иллича (это тоже известный автор и ученый), то хочу сказать, что я с ним согласен. Он тоже считает, что преобладание высшего образования несколько пугает. Он боялся бы общества, в котором все люди имели бы высшее образование. Гораздо важнее, может быть, развивать понимание - обычное, самих себя, ближнего, окружающей обстановки, жизни, реальное понимание.
Я уже подхожу к концу, но скажу, что Центр содействия реформе уголовного правосудия издал еще одну мою книжку - «Контроль за преступностью как индустрия». Может быть, эти высокие показатели по тюремному заключению происходят из-за того, что борьба с преступностью является индустрией, и есть определенные, огромные, группы людей, которые заинтересованы в том, чтобы эта индустрия существовала. Они поощряют это и производят. И это слабенькое государство, кто провоцирует нас и подвигает к тому, чтобы думать о преступности, вместо того чтобы обращаться к реальным человеческим ценностям. И такая неблагополучная ситуация ведет к тому, что все больше и больше поступков, которые неприятны, неудобны обществу, будут расцениваться как преступление.
http://polit.ru/lectures/2006/10/18/kristi.html
Лекция Нильса КристиМы публикуем полную стенограмму лекции крупнейшего современного криминолога, профессора Университета Осло, члена Академии наук Норвегии и Швеции Нильса Кристи, прочитанной 5 октября 2006 года в клубе – литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции «Полит.ру».
Данная лекция отличается, во-первых, простотой, а во-вторых, редкостной глубиной мысли. И эти два обстоятельства, к сожалению, обычно препятствуют пониманию в российской аудитории. Дело в том, что в нашей традиции – которую, впрочем не жалко и поменять – за глубину мысли часто принимается сложность схемы изложения, квазиэкспертная муть. А высказывания с прямой и оригинальной мыслью часто не замечаются на этом фоне, принимаются за наивность или за проповедь.
Глубокая мысль, в том числе и обществоведческая, конечно, опирается на некоторое фундаментальное полагание, веру, ценности. И мы всегда счастливы, когда у нас на лекциях речь идет не об абстрактной «информации», а о знании, то есть о том, что реально используется в жизни, в практике. Нильс Кристи демонстрирует именно знание, которое касается корневого вопроса современного обществоведения – о том, как современные системы управления, мощнейшие современные институты (рынок, государство) приводят к «ГУЛАГу западного образца».
Современные системы управления, пользуясь приемлемыми для себя категориями, называют, например, целый класс различных явлений «преступлением» и строят на этом систему власти и управления (то же с понятием «коррупция», в котором зашиты и гадости, и правильные, полезные обычаи, то есть вся жизнь). И как только такие абстракции работают во всю мощь, количество «преступлений» неизменно растет (например, то, что раньше было бытовым конфликтом между детьми в школе, с которым справлялись сами дети и учителя, становится поводом для вызова полиции, что в свою очередь приводит к росту и реального насилия). Пафос Нильса Кристи в том, что моноинституциональное общество, даже если главный институт – это рынок, все равно тоталитарное, со всеми вытекающими последствиями, в том числе и по части распространенности прямого насилия за отклонение от социальной нормы. При этом, переходя в позитивный план, можно говорить о том, что другие институты существуют, их можно создавать, можно на них опираться, невзирая на сказки о различии Востока и Запада, проч. ерунду. В любой культуре можно найти «бесплатный бензин», «обычаи», институты, на которые можно опираться, с тем чтобы не все вопросы жизни отдавать на прямое управление государству (и/или рынку) с последующей эволюцией до общества-тюрьмы, к которому ближе всего сейчас США и Россия по критерию количества населения тюрем.
Отчасти данная лекция – это введение в содержание, которое развернуто в книге Кристи «Удобное количество преступлений», недавно вышедшей в издательстве «Алетейя».
Мы благодарим Центр содействия реформе уголовного правосудия и его руководителей – Валерия Абрамкина и Людмилу Альперн – за помощь в организации лекции, а также за их работу, за то, что они открыли Нильса Кристи и российской публике, и практикам – общественникам, чиновникам, исследователям.
Вступительное слово Людмилы Альперн
Сейчас хочу сказать не об уголовном правосудии и даже не о тюремной реформе, а о своем опыте общения с Нильсом. Я знаю его больше 10 лет, хотя он считает, что мы знакомы с 80-х гг., – этого не могло быть, но один раз он мне так сказал. Я считаю его своим учителем, хотя никогда не была его студенткой.
Все мои коллеги из других стран, с которыми я общаюсь на предмет тюремной реформы в Италии, во Франции, в США, в Польше, в Великобритании, читали книги Нильса. И они очарованы тем, как и что он пишет о тех ужасных и тяжелых вещах, которыми мы занимаемся: о тюрьме, о возможности ее избежать, о том, что есть тюрьма в жизни общества, и многие другие вещи, которые похожи на сказки. И Нильс действительно похож на сказочника, может быть, даже немножко на скандинавского сказочника.
И очень короткий рассказ о сказочной ситуации, которая произошла со мной в Осло. Я посещала следственный изолятор, самую большую тюрьму в Осло, Нильс способствовал моему обучению такого рода, и его коллега, который меня сопровождал, в качестве награды познакомил меня с одним заключенным, он сказал, что этот заключенный – русский. Я действительно думала, что он русский, но он оказался норвежцем, который хорошо говорил по-русски, потому что в России у него были дела, он торговал наркотиками, провозил их через Россию и даже женился на русской женщине, которую звали Людмила, как меня, и он был без ума от российской кухни, особенно его привлекал борщ. И вот мы с ним разговаривали, наверное, часа два, после чего он меня спросил: «А как ты вообще сюда попала? Кто тебя в эту тюрьму пустил?» Я сказала, что мне помог Нильс Кристи. Это его поразило. Этот заключенный, который сидел уже пять лет в норвежской тюрьме, а до этого еще какое-то время в Архангельской тюрьме и занимался совершенно неприятными с точки зрения общества делами, сказал мне: «Так ведь он гуру! Я прочел его книгу в тюрьме, и она перевернула мою жизнь!». Это все, что я хотела сказать.
Лекция Нильса Кристи
Меня, думаю, слышно без этого жуткого микрофона. Здесь сидит мой большой друг – Теодор Шанин, у нас есть общий друг – Иван Эйдж, тоже очень известный криминолог, известная фигура в мире, и он из принципа никогда не прикоснется к микрофону. Но я буду очень непринципиальным и скажу, что я очень рад быть здесь, и всегда в России я в большой степени чувствую себя, как дома. Это не странно, мы соседи, вместе зимой мерзнем. Но, конечно, есть и огромная разница. Вы столько людей в тюрьму упекли!
В былые времена, когда я только встретил Людмилу Альперн и Валерия Абрамкина, Московский центр содействия реформе уголовного правосудия, у вас было запредельное количество тюремного населения. Но год за годом, в большой степени благодаря Центру, это число по отношению к общему количеству населения снижалось. И многие русские чиновники подходили ко мне на встречах различного уровня и говорили: «Мы так счастливы, что этот процесс, наконец, пошел! Это очень важно!»
Так было до последних пары лет, до 2005 г. Что-то опять, к сожалению, изменилось, кривые поползли вверх. Это печальная составляющая моего сегодняшнего визита. Наверное, надо сказать «Позор! Стыд!», но вопрос – к кому обращаться, кого обвинять? Может быть, дело обстоит так, что у нас была старая система, которая давала эти высокие показатели, и она сменилась новой, которая привела к таким же высоким цифрам. Похоже, здесь происходит комбинирование двух систем, старой и новой, но обе приводят к этому печальному результату: очень большому числу заключенных.
И когда я думаю об этом, я вспоминаю одного человека, которого я знал. Он не погиб в концентрационном лагере. А почему он не был убит там? Это произошло по простой причине – потому что охранники с автоматами, нанятые СС, эсесовцы, внезапно увидели его, поняли, что это обычный человек. Может быть, в России происходит что-то такое, когда внедряется система, которая образует все большую дистанцию в отношениях, допускающую рост числа заключенных.
Я вам расскажу про этого человека. Он выжил в немецких концентрационных лагерях. Эти концентрационные лагеря были расположены на севере Норвегии, мы же были оккупированы. Они назывались Nebelcamps. Крайний север, за Полярным кругом, во тьме. Там наряду с эсесовцами, с немцами, охранниками были наняты норвежцы. Заключенными в этом лагере оказались югославы, партизаны-сербы. Их заслали подальше, чтобы они в этой Норвегии «загнулись». Почти все они погибли, но с одним из выживших я говорил лично. Когда он приземлился в Норвегии, он нашел, подобрал немецко-норвежский словарь и ночами учил норвежский язык. Они вкалывали на тяжелых дорожных работах, и он тоже. И совсем рядом с ним два норвежских охранника, справа и слева, и кто-то спереди крикнул: «У тебя спички есть?!» А другой отвечал: «Нет, нету!» И тогда мой человек, югослав, который стоял между ними, произнес одну фразу по-норвежски, которая, как он мне потом признался, спасла его жизнь: «У меня есть спички».
И что произошло? Он выбился из статуса массы, толпы, он преодолел категорию, когда его рассматривали как опасное животное с Балкан, нечто вонючее, противное. Его увидели как человека.
Я с этим человеком встречался лично, поскольку, уже занимаясь криминологией, сразу после войны, я беседовал со всеми теми охранниками, которые занимались этими массовыми убийствами, и теми норвежцами, которые на это не пошли. Какое было основное различие? Вы уже, наверное, знаете ответ. Те, которых можно назвать убийцами, никогда не подходили к заключенным концентрационного лагеря настолько близко, чтобы увидеть в каждом индивидуальность, отдельного живого человека. Ведь очень легко поверить в истории, которые рассказывали в СС. СС говорило, что это очень опасные элементы, что они нечеловеческие, что с ними так и надо обращаться, как со зверьем. Но те охранники, которые не убивали, были гораздо ближе к заключенным, Я провел это исследование, когда я был студентом, но до сих пор это помню. И люди-не убийцы говорили: «Да, нам довелось увидеть фотографию, где мы видели дом в Белграде, жену, и все это очень мило», – т.е. у этого «вонючего» человека было видно человеческое лицо. Но ни один из «убийц», которых я интервьюировал, никогда не видел ни одного нормального фото своих заключенных, они никогда не были настолько близки с заключенными, чтобы у них был хотя бы шанс обменяться этими фотографиями, замечаниями, что-то спросить.
Сейчас мы возвращаемся к России и Скандинавии. Обе страны сейчас находятся в ситуации, когда идет расширение низшего класса и одновременно определенные граждане как в моей стране, так и в вашей становятся неимоверно богатыми. В среднем, наверное, большинство людей живет получше, чем раньше. Но значительное количество людей «проваливаются» ниже того уровня, который в нашей стране рассматривается как приемлемый, разумный уровень благосостояния. И, с точки зрения богатой верхушки, нужно держать низ низших классов под контролем. Представьте, что вам нечего терять, – на вас не подействуют угрозы, что у вас что-то отнимут. И, к сожалению, заключение в тюрьму кажется естественным ответом на такую ситуацию. С ними это тоже происходит, но, конечно, мы отталкиваемся от другого, начального уровня.
Стандартная мера числа заключенных – это количество заключенных на 100 тыс. населения. В Скандинавии на 100 тыс. населения – «сидит» 60-70 человек. В Западной Европе – около 100 человек. Это было в Западной Европе, за исключением Великобритании, т.е. Англии и Уэльса, – к их стыду, поскольку они более, чем в 2 раза превышают скандинавский показатель, – около 150 человек на 100 тыс. населения. А вы знаете, сколько у вас в России? Эта цифра сильно увеличилась, за последние два года опять выросла до 600 человек (вместо 60!) на каждые 100 тыс. населения. Я считаю, что это моральная катастрофа. Почему у вас должно быть так много заключенных? Может быть, вы знаете, только одна страна обогнала вас в этом – США. У них 730 заключенных на 100 тыс. населения.
Мой вопрос: как вы считаете, это то лицо России, какое вы хотели бы видеть, какое считаете подобающим, чтобы представлять Россию? Вы можете легко ответить: «У нас много преступлений, высокий уровень преступности!» Но (и здесь я хочу быть авторитарным и жестким) я заявляю, что преступления не существует, или же можно сказать, что все является преступлением. Преступление – это понятие, которое очень легко уводит нас от реальности того, что происходит. Реально, когда что-то происходит, мы вешаем на это абстрактное понятие – «преступление». Но что следует сделать – так это посмотреть, что действительно произошло, кто это сделал, почему и как, и является ли единственным выходом запереть человека в тюрьму. Я имею в виду, что я возвращаюсь к ситуации с преступлением, смотрю на то, что произошло, что было причиной и следствием исполнения этого.
И здесь я опять возвращаюсь к моим охранникам, которые охраняли югославов в Норвегии во время войны. Убийцы – видели ли они себя в качестве таковых? Нет, конечно. Они уничтожали опасных животных. Но мой человек, который сказал «У меня есть спички», в какой-то момент перестал быть животным, убить его – значило уже убить. Т.е. это действие приобрело другой смысл, поскольку они увидели его как обычного человека, а обычно норвежцы не убивают друг друга. Вы видите, какой работает механизм.
Представьте себе, механизм, который работал в норвежских лагерях, характерен: точно так же он действует здесь. Например, кто-то из вас сидел бы с большим бокалом пива. Мне очень захотелось бы пить, и я подошел бы и взял этот бокал. Как бы вы это расценивали, как кражу или нет? У нас открытая ситуация, вы поняли бы, что я просто очень хотел пить, что мне этот стакан очень нужен и т.д. Расценили бы вы это как кражу? Или другой пример. Иногда дети дерутся, бьют друг друга в школьном дворе. Мы это можем воспринимать как жестокость, насилие – тогда преступление, но мы также можем воспринять это как педагогическую проблему, как конфликт – и можно обратиться к детям, чтобы они разобрались, сами привели в порядок эту ситуацию.
Поэтому я и говорю, что преступлений, преступности не существует. Каждый раз мы должны найти смысл и понимание того, что произошло реально, чтобы найти рациональный, разумный способ, как с этим произошедшим обращаться.
Или можно обратиться к еще одному событию, мы это сегодня обсуждали с моим другом. С тех пор как я сюда приехал, я уже, наверное, сто раз слышал слово «коррупция». И я бы хотел узнать, что на самом деле стоит за этим общим понятием. Например, Людмила. Она очень заботлива, она старалась, чтобы мы пришли сюда вовремя, вложила в это определенные силы. Это уже коррупция или еще нет? А может быть, что кто-то мне звонит и говорит: «Вот у меня такой хороший родственник, он занимается криминологией, такой умный мальчик (или девочка). Может, вы можете помочь ему, как-то приглядеть за ним…» - это уже коррупция или нет? А может быть, он пришлет конверт, и там будут деньги, чтобы я мог лучше заботиться об этом родственнике. Все вы знаете, что это так или иначе где-то в жизни происходит.
И тогда я бы мог сказать, если посмотреть на это, что я не хотел бы жить в обществе, в котором полностью отсутствует коррупция, в обществе, в котором никто не пытается помогать своим родственникам. С другой стороны, я не хотел бы, чтобы и у меня не было бы никаких родственников, готовых помочь. И где мы находимся, когда общие универсальные законы уже больше не действуют, мы становимся конкретными, подробными. И что еще важно, где мы находимся, когда деньги заменяют и замещают те отношения, которые существуют исконно между людьми? Это очень интересно. Т.е. если действительна та картина, которая встает из всех рассказов, которые я здесь слышу, то большинство людей в России – преступники. Но это не очень способствует развитию, если мы будем многих симпатичных людей определять как преступников.
Может быть, в этом заключается общий серьезный урок. Надо быть очень осторожным и избегать этих огромные пустых категорий. Может быть, надо стараться действовать подобно писателям. Может быть, было бы лучше, если бы социологи, криминологи и все люди, занимающиеся социальными науками, рассуждали не абстрактно, а, скорее, рассказывали бы истории. Может быть, стоит приостановить выпуск огромного числа абстрактных экспертов, лучше иметь больше писателей, поэтов, публицистов, художников, чтобы люди отталкивались от реальности. Может быть, это не совсем верная социальная цель государства, когда мы переоцениваем, завышаем ценность высшего образования, может быть, это надо снизить, не нужно всех загонять в высшее образование. Может быть, для социальной структуры важнее научиться беседовать за кухонным столом, чем обсуждать высокие абстракции. Я очень люблю понятие «взаимопонимание за кухонным столом». И если уж я упомянул Ивана Иллича (это тоже известный автор и ученый), то хочу сказать, что я с ним согласен. Он тоже считает, что преобладание высшего образования несколько пугает. Он боялся бы общества, в котором все люди имели бы высшее образование. Гораздо важнее, может быть, развивать понимание - обычное, самих себя, ближнего, окружающей обстановки, жизни, реальное понимание.
Я уже подхожу к концу, но скажу, что Центр содействия реформе уголовного правосудия издал еще одну мою книжку - «Контроль за преступностью как индустрия». Может быть, эти высокие показатели по тюремному заключению происходят из-за того, что борьба с преступностью является индустрией, и есть определенные, огромные, группы людей, которые заинтересованы в том, чтобы эта индустрия существовала. Они поощряют это и производят. И это слабенькое государство, кто провоцирует нас и подвигает к тому, чтобы думать о преступности, вместо того чтобы обращаться к реальным человеческим ценностям. И такая неблагополучная ситуация ведет к тому, что все больше и больше поступков, которые неприятны, неудобны обществу, будут расцениваться как преступление.
http://polit.ru/lectures/2006/10/18/kristi.html