Политика и политическая деятельность
Лекция Тимофея СергейцеваМы публикуем полную стенограмму лекции философа, специалиста по выборным и иным политическим проектам Тимофея Сергейцева, прочитанной 8 июня 2006 года в клубе – литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции «Полит.ру».
Жанр данной лекции – не вполне обычен, в ней нет «академического» разделения на доклад и обсуждение, чего потребовал и сам запрос организаторов к лекции. В теме «политика и политическая деятельность» любое отдельное высказывание (например, о партиях, об "олигархах", о власти) может заполнить все пространство обсуждения, запутать и закрыть саму возможность общей беседы и понимания.
Впрочем, для философии как раз жанр «диалогов» - классический, и постоянные участники наших лекций уже видели способы работы философа в публичной аудитории. См., например, лекции Александра Пятигорского «Мифология и сознание современного человека» и Олега Генисаретского «Проект и традиция в России», отчасти пересекающиеся по теме и жанру.
Тимофей Сергейцев представляет традицию т.н. «деятельностного» подхода в отечественной мысли, предложенного в первой половине 1950-х Александром Зиновьевым (1922-2006) и разработанного Георгием Щедровицким (1929-1994) и Московским методологическим кружком. В публичной лекции 1989 года в театре "На досках" для не специальной аудитории Георгий Щедровицкий так формулировал данную мировоззренческую позицию: «… есть мир, и задача состоит в том, чтобы его переделывать. И вот тут вроде бы многие из вас должны воскликнуть: "Да идите вы вообще подальше! Хватит нам тех, которые переделывают мир… надоело вот как!" Я понимаю этот тезис, с одной стороны, поскольку действительно противно. Но – с другой, уважаемые коллеги, нельзя не переделывать мир… этот принцип… остается одним из фундаментальных положений европейской культуры вообще».
Текст состоит из стенограммы лекции-обсуждения, разделенной на три части: «Политика и свобода», «Политика и насилие», «Политика и Россия», а также включает письменный ответ Тимофея Сергейцева на вопрос ведущего «Что это было?», заданный уже после лекции.
Лекция-обсуждение
Виталий Лейбин. На многих лекциях у нас подчас складывались ситуации, когда мы вплотную подходили к разговору о политике и политической деятельности. И возникала ситуация интеллектуального ступора: есть представления о должном, есть некоторое понимание реальности, в которой возможны реформы, управление и пр., но непонятно, кто и почему будет что-то делать. Часто в качестве последней инстанции упоминается президент, многие говорили о том, что власть должна иметь политическую волю. Но это отстранение от проблемы политики – перенос ответственности по начальству. И нам показалось, что важно обсудить само понятие «политическая деятельность», разобраться в том, что именно мы обсуждаем, говоря о политике. Хотелось бы, чтобы разговор помог нам разобраться в том, какую политику можно делать в России и кто может этим заниматься.
Сергейцев: Я попробую прямо ответить на вопрос. То есть поработать в жанре организации понимания.
За рождение политической воли я отвечать не собираюсь, потому что мне моей собственной воли достаточно. Но что касается политики, то, наверное, надо разобраться, чего нам не хватает и того ли мы хотим, что нам нужно.
Поскольку это публичная лекция, а не пространный доклад, я позволю себе не придерживаться жесткой последовательности в рассуждениях. Вполне возможно, что некоторые вещи прозвучат банально. Но мне кажется, что иногда как раз в том, что мы считаем банальностью, кроется непонимание.
Пункт 1. Политика и свобода
Сергейцев: Для меня политика – это практика свободного человека, которая невозможна без философии. Это банальность, наверное, но тезис очень важен. Если мы его не понимаем, то ничего о политике и политической деятельности сказать не сможем.
Философия трактует мир и делает возможным для человека этим миром овладеть. Не зависеть ни от кого и ни от чего другого, кроме как от этого самого мира. В принципе – это все. Можно было бы здесь остановиться и приступить к вопросам и обсуждению…
Любая выдержавшая испытание временем политика опиралась на определенную философию. Не в смысле школьного обучения людей, работающих в политике. А в смысле того, что было содержанием этой политики.
Когда у нас была марксистско-ленинская философия, у нас была политика, которую мы формировали в советский период. Сейчас эта философия утрачена. И никакой политики у нас нет, потому что мы не знаем, какую философию мы исповедуем. Соответственно, мы не можем ответить на вопросы «Кто мы?», «Где мы?», «Зачем мы?». Или, как говорят некоторые поэты, мы не знаем, кто мы такие и куда мы идем. А также - идем ли. Пока мы не организуемся и не ответим на вопрос, что именно мы можем сказать всерьез о мире, никакой политики у нас не будет.
Также мы ничего не сможем сказать и о политической деятельности, то есть о том, как политику можно осуществлять как деятельность (а не от раза к разу, когда удаётся). Для этого нужны способы, методы и понимание того, как это делать. Если мы понимаем, в чем содержание политики, то ответим и на вопрос, как это делать систематически.
Что для этого нужно? На мой взгляд, политическая деятельность предполагает вовлечение других людей в процесс самоопределения и целеопределения. Если мы умеем это делать систематически, то можем осуществлять и политическую деятельность.
Поясню. Недавно в Москве выступал один голландский профессор, [Франклин Рудольф]Анкерсмит. Он задавал российским политическим экспертам вопрос, есть ли будущее у представительной демократии. Они в Голландии этим очень обеспокоены. Я же на это могу ответить так: будущее у демократии, конечно же, есть. Но вот кто при ней будет жить, и у кого она будет – это больший вопрос. И это - вопрос политический: либо такой субъект появится, и у него будет демократия, либо она будет у кого-то другого. Наша страна будет принадлежать либо нам, либо кому-то другому.
Это все о политике и политической деятельности. И этого, в общем-то, достаточно для анализа нашей ситуации – как российской, так и более широкой.
А в рамках анализа ситуации могу сказать: да, у нас есть проблемы с политической деятельностью. Мы ее то ли подзабыли, то ли не осуществляли никогда. Но, значит, надо подучиться.
Лейбин. Такое введение в понятие политики можно понять. Но что с ним теперь делать? Что это все значит на нашем материале, ситуации в России?
Сергейцев: А вы что считаете материалом?
Лейбин: Например, идеологически – в рассмотрении разрыва преемственности и отсутствия норм политической деятельности. Как создание этих норм может происходить, откуда они берутся? Можно ли с этими понятиями работать в жанре прогноза, оценки, помогают ли они политическому самоопределению? Как именно можно пользоваться так именно введенными понятиями политики и политической деятельности?
Сергейцев: Как люди учатся плавать? Им показывают: делайте руками вот так, а ногами так. А потом надо плыть – когда известно, как руками и ногами работать.
Мне кажется, у вас в самом вопросе есть непроясненная проблема вашего собственного самоопределения. Вы чего хотите?
Есть потребность в определенного типа субъектах, и их, наверное, должна производить политическая деятельность. Это субъекты, которым нужна страна с названием «Россия». Если вы про российский «материал» говорите.
Предположения, что страна обязательно кому-то нужна, неочевидны. Населению она точно не нужна. Кстати, при Советском Союзе это было не так, потому что в то время она была нужна населению. Было известно, зачем жителю деревни или города страна. Сейчас у нас с этим есть проблема. В 90-е у нас был политический проект, который предполагал, что такие субъекты могут быть созданы на базе частной собственности и денег. Больших денег. Но он оказался несостоятельным. Или, наоборот, слишком состоятельным. Но тогда надо отвечать на вопрос, что он дал.
Ни бизнес в широком его понимании - ни «класс собственников», ни «олигархи» - не дошли до политического самоопределения, они не встали в позицию, в которой им была бы нужна страна. Поскольку страна – это есть тот регион в мире, который мы можем освоить как данность мира для нас, как базу нашей свободы. Собственно, с этим был связан кризис режима Ельцина. Так что вопрос остается.
Но если вы меня спросите, как это делать, я не будут отвечать. Для этого нужно другое обсуждение, которое будет носить проектный, а не понятийный характер. Я не смогу ответить, как устроена наша политическая деятельность, пока мы ее не построим. Вот когда она получится, можно будет описывать ее устройство. А пока это преждевременно.
Нам нужно создавать класс субъектов. Наверное, если его как-то называть, можно сказать, что это должен быть политический, или правящий класс. В противном случае исторический процесс ликвидации России продолжится.
Александр Гловели: Это должны быть профессиональные люди? Нужно ли идти в партии?
Сергейцев: Да я не против. Пускай они будут профессиональные. В принципе, любая деятельность может иметь профессиональную составляющую. Но меня любые устроят.
Головели: При нынешнем политическом режиме в России…
Сергейцев: В России нет никакого собственного политического режима, и это следовало из моего первого тезиса. Или вы не согласны с ним? Мы живем во внешнем политическим режиме. То есть политическая деятельность есть, но не у нас. Она не наша. Режим тоже есть, но и он не наш.
Гловели: Давайте возьмем партийную систему в нынешнем ее виде. Это может быть прообразом формирования профессиональных политических элит? У нас много партий, есть одна очень большая партия, которая является правящей де-факто и может, хочет ею стать де-юре…
Сергейцев: Я еще раз хочу вам сказать: я не обсуждаю то, что обсуждаете вы. Потому что это никакого отношения к делу не имеет. Мы деятельность обсуждаем – то есть то, что я делаю, вы делаете, они делают. Или не делают. А не то, как я, вы или они это оформляют.
Если я (вы, они) действительно занимаюсь политической деятельностью, то тогда возможны политические партии или любая другая форма организации. А если я не занимаюсь этим, то вопрос этот не имеет смысла. Я утверждаю, что политическая деятельность у нас не развита, она свернута. Хотите, называйте это кризисом или дефицитом – как угодно. Но этого нет, поскольку мы потеряли мировоззрение и потеряли представление о том, что такое страна как освоенная нами проекция мира. Нельзя ответить на вопрос, нужна ли мне страна, не понимая, что это такое. А на этот вопрос нельзя ответить, не имея маломальского мировоззрения. И что дальше, какая в этом случае политика возможна?
Хотя, конечно, усилия в этом направлении предпринимаются, но все они очень первоначальные. Но к партиям и всему остальному это вообще не имеет отношения. К примеру, принято ходить в костюме, носить галстук или хотя бы надевать брюки и рубашку. Я же не в плавках пришел. Но к делу это не имеет никакого отношения. Если бы мы с вами жили в жаркой стране и температура была 40 градусов, то мы, наверное, собрались бы в плавках. Но к делу это тоже не имело бы отношения. Так и с партиями. Такие партии или другие – какая разница.
Гловели: Насколько я понял, основную проблему вы видите в том, что народ не является политическим субъектом…
Сергейцев: Вообще нет субъекта с целями такого типа, которые были бы соразмерны стране и которым страна была бы нужна для чего-то. Как средство, объект или каком-либо ином качестве. Правда, можно предположить, что сейчас что-то такое опять начнет формироваться – вроде очередного проекта. Так что, может, такой субъект все-таки будет. А может, дело через 5 – 10 лет кончится тем, что он так и не появится.
Но почему это обязательно должен быть «народ»? Вы бы тогда пояснили, что это такое, или кто, и может ли он быть субъектом.
Гловели: Проведем мысленный эксперимент. Вы говорите, что мы вследствие утери идеологии и мировоззрения…
Сергейцев: Не идеологии, а действительного философского утверждения о сущности мира. Онтологии, а не идеологии. Бог с ней, с идеологией. Это инструментальный способ объяснять онтологические обстоятельства.
Головели: Но онтология – это же такое… экзистенциальное измерение. А если брать социальное?
Сергейцев: Какое же оно экзистенциальное? Что-то существует, что-то не существует – в мире. Это и есть отология. До тех пор пока я не знаю, что именно существует, я и цели-то поставить не могу. Потому что все время будет оказываться, что цели мои обозначают виртуальный, несуществующий объект. Он не существует вовсе, а я его стараюсь создать. Вот вам и все.
У нас была очень определенная философская концепция, для своего времени передовая. Марксизм-ленинизм, или просто марксизм, не важно. Ленин кое-что от себя добавил. Он был все-таки реальным проектировщиком. Но мы от этого отказались, и теперь будем на всякие глупости, которые нам рассказывают из других университетов, говорить: "Да, дяденька, у нас ничего из того, о чем вы говорите, нету".
Санёк Мишулин: Я бы хотел, чтобы вы, говоря о жизненной философии, говорили только за себя. Вы говорите – мы потеряли. Это вы потеряли…
Сергейцев: А политик не может говорить «я». Потому что это деятельность коллективная…
Мишулин: Но вы говорите, у нас нет никакой политической деятельности…
Сергейцев: У нас! В том-то и дело, у нас. У меня, например, есть.
Мишулин: Так и говорите за себя…
Сергейцев: Нет, я говорю за нас. Вот и вы скажите, какая она у нас есть. Потому что если вы скажете, какая у вас есть, то это и будет только у вас.
Я принадлежу к постмарксистскому течению философской мысли. И у меня с этим все давно решено. В этом смысле меня давно пора хоронить. С вами не знаю как, скажите сами. Вы скажите, что у нас есть.
Мишулин: Что касается философии, я считаю, что у каждого человека она есть. То есть повальное понятие о том, что у нас была марксистская философия, – это только потому, что она насаждалась. Всех, кто мыслил не по-марксистски, убирали прочь. Сейчас у каждого человека есть своя философия. Она не марксистская, она может не иметь четкого определения, но она есть…
Сергейцев: Вы передернули карту. Я не говорил ничего о жизненной философии. Я в нее вообще не верю. Но философий не так много. Кстати, все они насаждаются. В первую очередь за счет системы образования, в том числе элитного. Куда каждый рвется попасть, чтобы там его изнасиловали и что-то там ему насадили. И он еще 100 тысяч в год за это платит.
Конечно, насаждается. Это насильственное действие. Вы приходите, ничего не знаете. Вы ведь не Платон, и не Сократ, и не Аристотель. Сами вы это все не исследуете. А вам рассказывают: вот Бог, а вот порог. И если вы это не сдадите на экзамене, диплома вам не дадут. И значит, не видать вам ни должности никакой, ни власти, ни политики, как своих ушей. Вот где вы будете со своей жизненной философией – в заднице.
Философий всего несколько штук есть. Мы находились в векторе немецкой, континентальной философии. Есть еще британская, англо-саксонская, более эмпирическая. И все. Ну, может, вы еще что накопаете…
Мишулин: Потому что мы не придумали их?
Сергейцев: Да не придумали, конечно. Две тысячи лет всего прошло, семьдесят поколений. Что могут семьдесят поколений? Их собрать можно в одной комнате. То есть, сколько нас здесь сегодня есть, это и вся мощность человечества. Я не знаю, была ли философия в Египте, Индии, ничего не хочу сказать про Тибет, тоже не знаю. Это что-то вообще другое. Но у нас, у европейцев, этих философий – раз, два и обчелся. Так что вы или одной учитесь, или другой. И, соответственно, примыкаете или к одному сообществу, или к другому. А потом воюете.
Мишулин: А разве я не могу иметь право на личное мнение, изучая философию и добавляя в нее что-то свое?
Сергейцев: На мнение вы право имеете. Но только помните, что этому мнению есть одно применение – голосование. То есть вас там, таких баранов с мнением, будет полный зал, и на что повлияет ваше мнение – не известно. А философия рассказывает о знании. О том, что может и один человек иметь знание, и это на всех повлияет. Даже если они проголосуют против.
Мишулин: Мне кажется, странно понимать философию как аксиому. Философия – она на то и философия, что каждый вкладывает в нее что-то свое.
Сергейцев: Аксиома – это то, что принимается без доказательства. А истина это или нет - неизвестно. Я не говорил об аксиомах.
Петр Мостовой: Тимофей, ты абсолютно верно сказал, что не так много философий успели создать. Но все-таки больше, чем одну. В начале своего выступления ты сказал: была у нас марксистко-ленинская философия в советское время, и такая была политическая деятельность. Но по моему личному опыту, даже в достаточно давнее советское время, 60-70-е годы, марксистко-ленинская философия была не более чем языком для донесения всех философий, которые создала европейская часть человечества.
Поскольку это был, с одной стороны, официоз, а с другой – это действительно была философия с известной традицией и развитым языком. Этим языком и пользовались, чтобы донести все философии, которыми владело европейское человечество. И, соответственно, все они употреблялись. В том числе и реально существовавшими тогда субъектами политической деятельности. Они употреблялись все, не только марксистская. И подозреваю, что марксистская философия вообще не употреблялась в этом качестве. Вопрос следующий: философский плюрализм практически любого организованного человеческого сообщества…
Сергейцев: Вот я в него и не верю. Ты точно увидел, не верю. Потому что никакой другой цели, кроме как завоевать мир, политическая деятельность не придумала. То есть мир должен быть объяснен определенным образом. Если ты его объяснишь плюралистически, завоевать его не удастся. Ты обратился к опыту – передавали, преподавали. Но это процесс ретрансляции. А что было реализовано? Я обсуждаю реализацию, а не трансляцию. Я не про язык сейчас говорю…
Мостовой: Я говорю о другом. В любом обществе, где политическая деятельность существует, она базируется не на единственной философии, а на целом ряде версий этого мира. Их немного. И есть сообщества приверженцев определённой концепции, которая их удовлетворяет практически. И в одном сообществе это разные политики, разные способы осуществлять политическую деятельность у этих сообществ. Или же есть общая политическая деятельность. Тогда как она соотносится с плюрализмом философии?
Сергейцев: Тогда ты со мной не споришь. Потому что я утверждал одно. Для того чтобы осуществлять политику, то есть быть свободным ото всех, насколько это возможно, и быть, вообще говоря, человеком с осмысленностью своего существования, необходимо мировоззрение…
Мостовой: Я задал вопрос. Могло показаться, что ты утверждаешь, что каждое сообщество имеет специфический для него конкретно способ политической деятельности…
Сергейцев: Я это действительно утверждал. Но не в дискурсе, а в анализе ситуации, то есть в инструментальной части. Конечно, я могу быть и не прав - и это тоже мое утверждение.
Вообще-то я считаю, что при всей эклектике и плюрализме определенные группы все равно захватывают доминантную позицию и они исповедуют, в общем-то, некоторую достаточно конвергентную философию, и они воюют с другими группами.
А как это применять к анализу… Я думаю, что, обсуждая советский период, некорректно выбирать какой-то момент – 60-е или 40-е годы. Это был сознательный проект, его делали. И это был не язык, это были мысли. Общество состоит из классов, а не из чего-то другого. И так далее. И мы из этого исходим, совершая действия.
Мостовой: Но как раз это утверждение, которое рассматривалось как аксиома, оно-то постоянно и усомневалось, исходя из практики.
Сергейцев: Да любая философия занимается усомнением своих собственных положений. Но она от другой философии отличается именно тем, что усомневает эти положения, а не какие-то другие. Потому что чтобы что-то усомневать, надо сначала что-то полагать. Усомневать что-то – это вернейший способ это полагать.
Григорий Чудновский: Я затрудняюсь обсуждать ту философскую парадигму, которую вы предложили. Ницше или Платон в основе этих философий…
Сергейцев: Я ничего такого не говорил. Философия принадлежит тем, кто философствует. Те, кто действительно обладает властью, занимается политической деятельностью, борется с властью – они философствуют. И у них есть их философия. Другое дело, она перетекает из великих или не очень великих источников, воспроизводится. Может быть, с какими-то изменениями, вкраплениями. Но это их философия. Вы ее можете не видеть, не замечать, но она есть…
Это не философия Ницше или Платона, они-то давно умерли…
Чудновский: Я осведомлен, что они не живые.
Сергейцев: А говорите, как о живых.
Чудновский: Может так представляться. Как Ленин – живее всех живых…
Сергейцев: Нет, не так. Почему Ленин лежит на Красной площади? Потому что Сталин хотел, чтобы все знали, что Ленин умер. Потому что Сталин свою философию развивал, сталинизм. Насколько она соответствует строгим критериям мышления – другое дело. Но у него было какое-то мировоззрение, и поэтому все должны были знать, что Ленин был великим, но он умер. Кто не верит – пусть пойдет в Мавзолей и посмотрит.
Не забудьте, они все были материалисты. Есть такая русская традиция – царь исчез, значит, он где-то жив, в деревню ушел, может вернуться. Так вот, Ленин умер, поэтому он лежит на Красной площади.
Чудновский: Позвольте все-таки задать вопрос. Я соблазнился прийти на лекцию, потому что в анонсе было сказано, что вы занимались практическими политтехнологиями. Не могли бы вы на понятийном уровне перечислить небольшой список видов политической деятельности в России из вашего личного опыта. А в нем пояснить, что такое самоопределение, целеполагание. Может, это позволит понять, что вы под политической деятельностью имеете в виду.
Сергейцев: Список не поможет. Я понимаю вопрос как просьбу привести пример.
Вот президент Кучма имел возможность отдать Украину или России, или Америке. У него была ситуация выбора. Он совершил политическое действие. Даже переставая быть президентом, он имел возможность осуществить самое большое политическое действие в своей жизни. И он принял такое решение, осознанно принял. Вы можете сказать, что он опирался на корыстные интересы – свои, семьи, что он не политик никакой. А можете потребовать от него и от аналитиков ответить на вопрос, в чем были основания этого решения. Если вы выберете способ интерпретации по первому варианту, вы вне политики и вы не политичны. То есть, говоря по-гречески, вы «идиот», человек, не разбирающийся в политике. А человек только потому и человек, что он - «политическое животное». Либо вы ответите на вопрос, в чем причина такого решения, правильное оно или нет, либо – вы за пределами политики. Вы – не Кучма, он свой выбор уже сделал. И когда вы ответили на вопрос - вы попадаете в поле политики. Дальше вы должны решить, хотите ли вы участвовать в политике. Потому что это, в общем, не обязательно.
Но это именно пример.
Чудновский: Может, что-то о философии Кучмы скажете, какой он философией руководствовался – марксистско-ленинской…
Сергейцев: О, на 100 процентов…
Чудновский: То есть это ответ. Марксистско-ленинской, и все. И никакой смеси, ничего нового после того, как рухнул СССР, у него не появилось? В его философии? Семья, это не часть его философии – сломанного, искореженного? Или вы держитесь каких-то стандартов философии, которых в природе уже ни у кого нет. Только в Академии наук и в учебном учреждении остались…
Сергейцев: Я полагаю, у вас есть основания так говорить. Но я это трактую как нигилизм. Конечно, если вы так к этому относитесь, никогда вам не попасть в политическую деятельность, и не понять вам, что с вами будут делать. С вами-то будут обходиться по вашей вере. Раз вы верите, что этого нет, значит, для вас этого и не будет.
Вы поймите правильно, я не к вам лично это отношу. Если вы выйдете в коммуникацию или во взаимодействие с людьми, номинированными на участие в политической деятельности… не депутатами. Члены партии такой лицензии не имеют – член партии, который пошел заниматься политической деятельностью, тут же получит по башке и другим частям тела от самой же партии. Но кое у кого такая «лицензия» есть, есть люди, которые все-таки получили «лицензию» на политику. Купили, или им повезло, или им ее дали. Такое тоже может быть. Дальше вопрос – что им делать? Это интересно, потому что основания для этого действия вообще-то не вытекают из их потребностей или корысти. Откуда-то должны взяться основания. И тут вновь: по вере вашей вам будет дано и с вас взыскано.
Во что верить? Верить можно только в то, что существует. И религия, и теология, и философия в данном разговоре – одно и то же, основания практического мировоззрения. Вопрос в том, во что мы верим. Но как верим – не глупо. Нельзя верить во все, что угодно. Нам же надо по вере и какие-то действия совершать.
Чем пример Кучмы хорош? Хочешь второй срок – пожалуйста. «Криворожсталь» – пожалуйста. Нет проблем. Только потом политику осуществи! Экономическая награда-то преходяща, любые деньги можно потратить, а при желании можно и отнять. Другое дело политический поступок, который имеет длительные последствия, исторически необратим.
Лейбин: Я бы хотел обратить внимание на то, что в вопросе о Кучме была еще одна часть. Есть такая деятельность, «политтехнологическая», о которой много мифов и «трезвых» представлений. Что и как при вашем требовании к политической деятельности можно делать в позиции «технолога»?
Сергейцев: Ничего. Это не вопрос деятельности технолога. Это вопрос того, что вы хотите. Если вы хотите использовать любую работу для политизации общества, то придется и в нее прийти с мировоззрением и некоторыми концепциями мироустройства. То есть не только ответить на вопрос, какие цели у тебя, но и какие цели могут появиться у других. Поэтому это про «мы», а не про «я». Вопрос в том, какие мы ставим коллективные цели. То есть свою цель надо иметь, но надо ответить на вопрос, как других подвигнуть это сделать. Без некоторого онтологического утверждения это сделать невозможно.
Евдокимова: Вы назвали свою философию постмарксистской. Но в советское время свободы выбора не было. Мы не выбирали между философиями, мы кушали то, что нам положили. В чем все-таки «пост-» вашей философии…
Сергейцев: Свобода выбора потом появляется. Если вы во что-то верите, а обстоятельства «вынуждают» пойти против веры. Можете ли вы быть свободны от того, во что верите? А если вы ни во что не верите, никакой проблемы вообще нет.
Выяснить невозможно, свободен ли человек, если у него нет позиции и нет цели. Человек без цели, самоопределения не то что несвободен и свободен, он просто вне поля этого обсуждения.
Я убежден, что в смысле социальной практики, если взять и британский империализм, а не только советский, то выяснится, что там тоже всем объясняют, как должно быть, как правильно, как мир устроен. Можно заняться реконструкцией того, как это именно объясняют. Я, собственно, от этого вопроса могу перейти ко второму пункту.
http://www.polit.ru/lectures/2006/06/18/sergeitzev.html
Лекция Тимофея СергейцеваМы публикуем полную стенограмму лекции философа, специалиста по выборным и иным политическим проектам Тимофея Сергейцева, прочитанной 8 июня 2006 года в клубе – литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции «Полит.ру».
Жанр данной лекции – не вполне обычен, в ней нет «академического» разделения на доклад и обсуждение, чего потребовал и сам запрос организаторов к лекции. В теме «политика и политическая деятельность» любое отдельное высказывание (например, о партиях, об "олигархах", о власти) может заполнить все пространство обсуждения, запутать и закрыть саму возможность общей беседы и понимания.
Впрочем, для философии как раз жанр «диалогов» - классический, и постоянные участники наших лекций уже видели способы работы философа в публичной аудитории. См., например, лекции Александра Пятигорского «Мифология и сознание современного человека» и Олега Генисаретского «Проект и традиция в России», отчасти пересекающиеся по теме и жанру.
Тимофей Сергейцев представляет традицию т.н. «деятельностного» подхода в отечественной мысли, предложенного в первой половине 1950-х Александром Зиновьевым (1922-2006) и разработанного Георгием Щедровицким (1929-1994) и Московским методологическим кружком. В публичной лекции 1989 года в театре "На досках" для не специальной аудитории Георгий Щедровицкий так формулировал данную мировоззренческую позицию: «… есть мир, и задача состоит в том, чтобы его переделывать. И вот тут вроде бы многие из вас должны воскликнуть: "Да идите вы вообще подальше! Хватит нам тех, которые переделывают мир… надоело вот как!" Я понимаю этот тезис, с одной стороны, поскольку действительно противно. Но – с другой, уважаемые коллеги, нельзя не переделывать мир… этот принцип… остается одним из фундаментальных положений европейской культуры вообще».
Текст состоит из стенограммы лекции-обсуждения, разделенной на три части: «Политика и свобода», «Политика и насилие», «Политика и Россия», а также включает письменный ответ Тимофея Сергейцева на вопрос ведущего «Что это было?», заданный уже после лекции.
Лекция-обсуждение
Виталий Лейбин. На многих лекциях у нас подчас складывались ситуации, когда мы вплотную подходили к разговору о политике и политической деятельности. И возникала ситуация интеллектуального ступора: есть представления о должном, есть некоторое понимание реальности, в которой возможны реформы, управление и пр., но непонятно, кто и почему будет что-то делать. Часто в качестве последней инстанции упоминается президент, многие говорили о том, что власть должна иметь политическую волю. Но это отстранение от проблемы политики – перенос ответственности по начальству. И нам показалось, что важно обсудить само понятие «политическая деятельность», разобраться в том, что именно мы обсуждаем, говоря о политике. Хотелось бы, чтобы разговор помог нам разобраться в том, какую политику можно делать в России и кто может этим заниматься.
Сергейцев: Я попробую прямо ответить на вопрос. То есть поработать в жанре организации понимания.
За рождение политической воли я отвечать не собираюсь, потому что мне моей собственной воли достаточно. Но что касается политики, то, наверное, надо разобраться, чего нам не хватает и того ли мы хотим, что нам нужно.
Поскольку это публичная лекция, а не пространный доклад, я позволю себе не придерживаться жесткой последовательности в рассуждениях. Вполне возможно, что некоторые вещи прозвучат банально. Но мне кажется, что иногда как раз в том, что мы считаем банальностью, кроется непонимание.
Пункт 1. Политика и свобода
Сергейцев: Для меня политика – это практика свободного человека, которая невозможна без философии. Это банальность, наверное, но тезис очень важен. Если мы его не понимаем, то ничего о политике и политической деятельности сказать не сможем.
Философия трактует мир и делает возможным для человека этим миром овладеть. Не зависеть ни от кого и ни от чего другого, кроме как от этого самого мира. В принципе – это все. Можно было бы здесь остановиться и приступить к вопросам и обсуждению…
Любая выдержавшая испытание временем политика опиралась на определенную философию. Не в смысле школьного обучения людей, работающих в политике. А в смысле того, что было содержанием этой политики.
Когда у нас была марксистско-ленинская философия, у нас была политика, которую мы формировали в советский период. Сейчас эта философия утрачена. И никакой политики у нас нет, потому что мы не знаем, какую философию мы исповедуем. Соответственно, мы не можем ответить на вопросы «Кто мы?», «Где мы?», «Зачем мы?». Или, как говорят некоторые поэты, мы не знаем, кто мы такие и куда мы идем. А также - идем ли. Пока мы не организуемся и не ответим на вопрос, что именно мы можем сказать всерьез о мире, никакой политики у нас не будет.
Также мы ничего не сможем сказать и о политической деятельности, то есть о том, как политику можно осуществлять как деятельность (а не от раза к разу, когда удаётся). Для этого нужны способы, методы и понимание того, как это делать. Если мы понимаем, в чем содержание политики, то ответим и на вопрос, как это делать систематически.
Что для этого нужно? На мой взгляд, политическая деятельность предполагает вовлечение других людей в процесс самоопределения и целеопределения. Если мы умеем это делать систематически, то можем осуществлять и политическую деятельность.
Поясню. Недавно в Москве выступал один голландский профессор, [Франклин Рудольф]Анкерсмит. Он задавал российским политическим экспертам вопрос, есть ли будущее у представительной демократии. Они в Голландии этим очень обеспокоены. Я же на это могу ответить так: будущее у демократии, конечно же, есть. Но вот кто при ней будет жить, и у кого она будет – это больший вопрос. И это - вопрос политический: либо такой субъект появится, и у него будет демократия, либо она будет у кого-то другого. Наша страна будет принадлежать либо нам, либо кому-то другому.
Это все о политике и политической деятельности. И этого, в общем-то, достаточно для анализа нашей ситуации – как российской, так и более широкой.
А в рамках анализа ситуации могу сказать: да, у нас есть проблемы с политической деятельностью. Мы ее то ли подзабыли, то ли не осуществляли никогда. Но, значит, надо подучиться.
Лейбин. Такое введение в понятие политики можно понять. Но что с ним теперь делать? Что это все значит на нашем материале, ситуации в России?
Сергейцев: А вы что считаете материалом?
Лейбин: Например, идеологически – в рассмотрении разрыва преемственности и отсутствия норм политической деятельности. Как создание этих норм может происходить, откуда они берутся? Можно ли с этими понятиями работать в жанре прогноза, оценки, помогают ли они политическому самоопределению? Как именно можно пользоваться так именно введенными понятиями политики и политической деятельности?
Сергейцев: Как люди учатся плавать? Им показывают: делайте руками вот так, а ногами так. А потом надо плыть – когда известно, как руками и ногами работать.
Мне кажется, у вас в самом вопросе есть непроясненная проблема вашего собственного самоопределения. Вы чего хотите?
Есть потребность в определенного типа субъектах, и их, наверное, должна производить политическая деятельность. Это субъекты, которым нужна страна с названием «Россия». Если вы про российский «материал» говорите.
Предположения, что страна обязательно кому-то нужна, неочевидны. Населению она точно не нужна. Кстати, при Советском Союзе это было не так, потому что в то время она была нужна населению. Было известно, зачем жителю деревни или города страна. Сейчас у нас с этим есть проблема. В 90-е у нас был политический проект, который предполагал, что такие субъекты могут быть созданы на базе частной собственности и денег. Больших денег. Но он оказался несостоятельным. Или, наоборот, слишком состоятельным. Но тогда надо отвечать на вопрос, что он дал.
Ни бизнес в широком его понимании - ни «класс собственников», ни «олигархи» - не дошли до политического самоопределения, они не встали в позицию, в которой им была бы нужна страна. Поскольку страна – это есть тот регион в мире, который мы можем освоить как данность мира для нас, как базу нашей свободы. Собственно, с этим был связан кризис режима Ельцина. Так что вопрос остается.
Но если вы меня спросите, как это делать, я не будут отвечать. Для этого нужно другое обсуждение, которое будет носить проектный, а не понятийный характер. Я не смогу ответить, как устроена наша политическая деятельность, пока мы ее не построим. Вот когда она получится, можно будет описывать ее устройство. А пока это преждевременно.
Нам нужно создавать класс субъектов. Наверное, если его как-то называть, можно сказать, что это должен быть политический, или правящий класс. В противном случае исторический процесс ликвидации России продолжится.
Александр Гловели: Это должны быть профессиональные люди? Нужно ли идти в партии?
Сергейцев: Да я не против. Пускай они будут профессиональные. В принципе, любая деятельность может иметь профессиональную составляющую. Но меня любые устроят.
Головели: При нынешнем политическом режиме в России…
Сергейцев: В России нет никакого собственного политического режима, и это следовало из моего первого тезиса. Или вы не согласны с ним? Мы живем во внешнем политическим режиме. То есть политическая деятельность есть, но не у нас. Она не наша. Режим тоже есть, но и он не наш.
Гловели: Давайте возьмем партийную систему в нынешнем ее виде. Это может быть прообразом формирования профессиональных политических элит? У нас много партий, есть одна очень большая партия, которая является правящей де-факто и может, хочет ею стать де-юре…
Сергейцев: Я еще раз хочу вам сказать: я не обсуждаю то, что обсуждаете вы. Потому что это никакого отношения к делу не имеет. Мы деятельность обсуждаем – то есть то, что я делаю, вы делаете, они делают. Или не делают. А не то, как я, вы или они это оформляют.
Если я (вы, они) действительно занимаюсь политической деятельностью, то тогда возможны политические партии или любая другая форма организации. А если я не занимаюсь этим, то вопрос этот не имеет смысла. Я утверждаю, что политическая деятельность у нас не развита, она свернута. Хотите, называйте это кризисом или дефицитом – как угодно. Но этого нет, поскольку мы потеряли мировоззрение и потеряли представление о том, что такое страна как освоенная нами проекция мира. Нельзя ответить на вопрос, нужна ли мне страна, не понимая, что это такое. А на этот вопрос нельзя ответить, не имея маломальского мировоззрения. И что дальше, какая в этом случае политика возможна?
Хотя, конечно, усилия в этом направлении предпринимаются, но все они очень первоначальные. Но к партиям и всему остальному это вообще не имеет отношения. К примеру, принято ходить в костюме, носить галстук или хотя бы надевать брюки и рубашку. Я же не в плавках пришел. Но к делу это не имеет никакого отношения. Если бы мы с вами жили в жаркой стране и температура была 40 градусов, то мы, наверное, собрались бы в плавках. Но к делу это тоже не имело бы отношения. Так и с партиями. Такие партии или другие – какая разница.
Гловели: Насколько я понял, основную проблему вы видите в том, что народ не является политическим субъектом…
Сергейцев: Вообще нет субъекта с целями такого типа, которые были бы соразмерны стране и которым страна была бы нужна для чего-то. Как средство, объект или каком-либо ином качестве. Правда, можно предположить, что сейчас что-то такое опять начнет формироваться – вроде очередного проекта. Так что, может, такой субъект все-таки будет. А может, дело через 5 – 10 лет кончится тем, что он так и не появится.
Но почему это обязательно должен быть «народ»? Вы бы тогда пояснили, что это такое, или кто, и может ли он быть субъектом.
Гловели: Проведем мысленный эксперимент. Вы говорите, что мы вследствие утери идеологии и мировоззрения…
Сергейцев: Не идеологии, а действительного философского утверждения о сущности мира. Онтологии, а не идеологии. Бог с ней, с идеологией. Это инструментальный способ объяснять онтологические обстоятельства.
Головели: Но онтология – это же такое… экзистенциальное измерение. А если брать социальное?
Сергейцев: Какое же оно экзистенциальное? Что-то существует, что-то не существует – в мире. Это и есть отология. До тех пор пока я не знаю, что именно существует, я и цели-то поставить не могу. Потому что все время будет оказываться, что цели мои обозначают виртуальный, несуществующий объект. Он не существует вовсе, а я его стараюсь создать. Вот вам и все.
У нас была очень определенная философская концепция, для своего времени передовая. Марксизм-ленинизм, или просто марксизм, не важно. Ленин кое-что от себя добавил. Он был все-таки реальным проектировщиком. Но мы от этого отказались, и теперь будем на всякие глупости, которые нам рассказывают из других университетов, говорить: "Да, дяденька, у нас ничего из того, о чем вы говорите, нету".
Санёк Мишулин: Я бы хотел, чтобы вы, говоря о жизненной философии, говорили только за себя. Вы говорите – мы потеряли. Это вы потеряли…
Сергейцев: А политик не может говорить «я». Потому что это деятельность коллективная…
Мишулин: Но вы говорите, у нас нет никакой политической деятельности…
Сергейцев: У нас! В том-то и дело, у нас. У меня, например, есть.
Мишулин: Так и говорите за себя…
Сергейцев: Нет, я говорю за нас. Вот и вы скажите, какая она у нас есть. Потому что если вы скажете, какая у вас есть, то это и будет только у вас.
Я принадлежу к постмарксистскому течению философской мысли. И у меня с этим все давно решено. В этом смысле меня давно пора хоронить. С вами не знаю как, скажите сами. Вы скажите, что у нас есть.
Мишулин: Что касается философии, я считаю, что у каждого человека она есть. То есть повальное понятие о том, что у нас была марксистская философия, – это только потому, что она насаждалась. Всех, кто мыслил не по-марксистски, убирали прочь. Сейчас у каждого человека есть своя философия. Она не марксистская, она может не иметь четкого определения, но она есть…
Сергейцев: Вы передернули карту. Я не говорил ничего о жизненной философии. Я в нее вообще не верю. Но философий не так много. Кстати, все они насаждаются. В первую очередь за счет системы образования, в том числе элитного. Куда каждый рвется попасть, чтобы там его изнасиловали и что-то там ему насадили. И он еще 100 тысяч в год за это платит.
Конечно, насаждается. Это насильственное действие. Вы приходите, ничего не знаете. Вы ведь не Платон, и не Сократ, и не Аристотель. Сами вы это все не исследуете. А вам рассказывают: вот Бог, а вот порог. И если вы это не сдадите на экзамене, диплома вам не дадут. И значит, не видать вам ни должности никакой, ни власти, ни политики, как своих ушей. Вот где вы будете со своей жизненной философией – в заднице.
Философий всего несколько штук есть. Мы находились в векторе немецкой, континентальной философии. Есть еще британская, англо-саксонская, более эмпирическая. И все. Ну, может, вы еще что накопаете…
Мишулин: Потому что мы не придумали их?
Сергейцев: Да не придумали, конечно. Две тысячи лет всего прошло, семьдесят поколений. Что могут семьдесят поколений? Их собрать можно в одной комнате. То есть, сколько нас здесь сегодня есть, это и вся мощность человечества. Я не знаю, была ли философия в Египте, Индии, ничего не хочу сказать про Тибет, тоже не знаю. Это что-то вообще другое. Но у нас, у европейцев, этих философий – раз, два и обчелся. Так что вы или одной учитесь, или другой. И, соответственно, примыкаете или к одному сообществу, или к другому. А потом воюете.
Мишулин: А разве я не могу иметь право на личное мнение, изучая философию и добавляя в нее что-то свое?
Сергейцев: На мнение вы право имеете. Но только помните, что этому мнению есть одно применение – голосование. То есть вас там, таких баранов с мнением, будет полный зал, и на что повлияет ваше мнение – не известно. А философия рассказывает о знании. О том, что может и один человек иметь знание, и это на всех повлияет. Даже если они проголосуют против.
Мишулин: Мне кажется, странно понимать философию как аксиому. Философия – она на то и философия, что каждый вкладывает в нее что-то свое.
Сергейцев: Аксиома – это то, что принимается без доказательства. А истина это или нет - неизвестно. Я не говорил об аксиомах.
Петр Мостовой: Тимофей, ты абсолютно верно сказал, что не так много философий успели создать. Но все-таки больше, чем одну. В начале своего выступления ты сказал: была у нас марксистко-ленинская философия в советское время, и такая была политическая деятельность. Но по моему личному опыту, даже в достаточно давнее советское время, 60-70-е годы, марксистко-ленинская философия была не более чем языком для донесения всех философий, которые создала европейская часть человечества.
Поскольку это был, с одной стороны, официоз, а с другой – это действительно была философия с известной традицией и развитым языком. Этим языком и пользовались, чтобы донести все философии, которыми владело европейское человечество. И, соответственно, все они употреблялись. В том числе и реально существовавшими тогда субъектами политической деятельности. Они употреблялись все, не только марксистская. И подозреваю, что марксистская философия вообще не употреблялась в этом качестве. Вопрос следующий: философский плюрализм практически любого организованного человеческого сообщества…
Сергейцев: Вот я в него и не верю. Ты точно увидел, не верю. Потому что никакой другой цели, кроме как завоевать мир, политическая деятельность не придумала. То есть мир должен быть объяснен определенным образом. Если ты его объяснишь плюралистически, завоевать его не удастся. Ты обратился к опыту – передавали, преподавали. Но это процесс ретрансляции. А что было реализовано? Я обсуждаю реализацию, а не трансляцию. Я не про язык сейчас говорю…
Мостовой: Я говорю о другом. В любом обществе, где политическая деятельность существует, она базируется не на единственной философии, а на целом ряде версий этого мира. Их немного. И есть сообщества приверженцев определённой концепции, которая их удовлетворяет практически. И в одном сообществе это разные политики, разные способы осуществлять политическую деятельность у этих сообществ. Или же есть общая политическая деятельность. Тогда как она соотносится с плюрализмом философии?
Сергейцев: Тогда ты со мной не споришь. Потому что я утверждал одно. Для того чтобы осуществлять политику, то есть быть свободным ото всех, насколько это возможно, и быть, вообще говоря, человеком с осмысленностью своего существования, необходимо мировоззрение…
Мостовой: Я задал вопрос. Могло показаться, что ты утверждаешь, что каждое сообщество имеет специфический для него конкретно способ политической деятельности…
Сергейцев: Я это действительно утверждал. Но не в дискурсе, а в анализе ситуации, то есть в инструментальной части. Конечно, я могу быть и не прав - и это тоже мое утверждение.
Вообще-то я считаю, что при всей эклектике и плюрализме определенные группы все равно захватывают доминантную позицию и они исповедуют, в общем-то, некоторую достаточно конвергентную философию, и они воюют с другими группами.
А как это применять к анализу… Я думаю, что, обсуждая советский период, некорректно выбирать какой-то момент – 60-е или 40-е годы. Это был сознательный проект, его делали. И это был не язык, это были мысли. Общество состоит из классов, а не из чего-то другого. И так далее. И мы из этого исходим, совершая действия.
Мостовой: Но как раз это утверждение, которое рассматривалось как аксиома, оно-то постоянно и усомневалось, исходя из практики.
Сергейцев: Да любая философия занимается усомнением своих собственных положений. Но она от другой философии отличается именно тем, что усомневает эти положения, а не какие-то другие. Потому что чтобы что-то усомневать, надо сначала что-то полагать. Усомневать что-то – это вернейший способ это полагать.
Григорий Чудновский: Я затрудняюсь обсуждать ту философскую парадигму, которую вы предложили. Ницше или Платон в основе этих философий…
Сергейцев: Я ничего такого не говорил. Философия принадлежит тем, кто философствует. Те, кто действительно обладает властью, занимается политической деятельностью, борется с властью – они философствуют. И у них есть их философия. Другое дело, она перетекает из великих или не очень великих источников, воспроизводится. Может быть, с какими-то изменениями, вкраплениями. Но это их философия. Вы ее можете не видеть, не замечать, но она есть…
Это не философия Ницше или Платона, они-то давно умерли…
Чудновский: Я осведомлен, что они не живые.
Сергейцев: А говорите, как о живых.
Чудновский: Может так представляться. Как Ленин – живее всех живых…
Сергейцев: Нет, не так. Почему Ленин лежит на Красной площади? Потому что Сталин хотел, чтобы все знали, что Ленин умер. Потому что Сталин свою философию развивал, сталинизм. Насколько она соответствует строгим критериям мышления – другое дело. Но у него было какое-то мировоззрение, и поэтому все должны были знать, что Ленин был великим, но он умер. Кто не верит – пусть пойдет в Мавзолей и посмотрит.
Не забудьте, они все были материалисты. Есть такая русская традиция – царь исчез, значит, он где-то жив, в деревню ушел, может вернуться. Так вот, Ленин умер, поэтому он лежит на Красной площади.
Чудновский: Позвольте все-таки задать вопрос. Я соблазнился прийти на лекцию, потому что в анонсе было сказано, что вы занимались практическими политтехнологиями. Не могли бы вы на понятийном уровне перечислить небольшой список видов политической деятельности в России из вашего личного опыта. А в нем пояснить, что такое самоопределение, целеполагание. Может, это позволит понять, что вы под политической деятельностью имеете в виду.
Сергейцев: Список не поможет. Я понимаю вопрос как просьбу привести пример.
Вот президент Кучма имел возможность отдать Украину или России, или Америке. У него была ситуация выбора. Он совершил политическое действие. Даже переставая быть президентом, он имел возможность осуществить самое большое политическое действие в своей жизни. И он принял такое решение, осознанно принял. Вы можете сказать, что он опирался на корыстные интересы – свои, семьи, что он не политик никакой. А можете потребовать от него и от аналитиков ответить на вопрос, в чем были основания этого решения. Если вы выберете способ интерпретации по первому варианту, вы вне политики и вы не политичны. То есть, говоря по-гречески, вы «идиот», человек, не разбирающийся в политике. А человек только потому и человек, что он - «политическое животное». Либо вы ответите на вопрос, в чем причина такого решения, правильное оно или нет, либо – вы за пределами политики. Вы – не Кучма, он свой выбор уже сделал. И когда вы ответили на вопрос - вы попадаете в поле политики. Дальше вы должны решить, хотите ли вы участвовать в политике. Потому что это, в общем, не обязательно.
Но это именно пример.
Чудновский: Может, что-то о философии Кучмы скажете, какой он философией руководствовался – марксистско-ленинской…
Сергейцев: О, на 100 процентов…
Чудновский: То есть это ответ. Марксистско-ленинской, и все. И никакой смеси, ничего нового после того, как рухнул СССР, у него не появилось? В его философии? Семья, это не часть его философии – сломанного, искореженного? Или вы держитесь каких-то стандартов философии, которых в природе уже ни у кого нет. Только в Академии наук и в учебном учреждении остались…
Сергейцев: Я полагаю, у вас есть основания так говорить. Но я это трактую как нигилизм. Конечно, если вы так к этому относитесь, никогда вам не попасть в политическую деятельность, и не понять вам, что с вами будут делать. С вами-то будут обходиться по вашей вере. Раз вы верите, что этого нет, значит, для вас этого и не будет.
Вы поймите правильно, я не к вам лично это отношу. Если вы выйдете в коммуникацию или во взаимодействие с людьми, номинированными на участие в политической деятельности… не депутатами. Члены партии такой лицензии не имеют – член партии, который пошел заниматься политической деятельностью, тут же получит по башке и другим частям тела от самой же партии. Но кое у кого такая «лицензия» есть, есть люди, которые все-таки получили «лицензию» на политику. Купили, или им повезло, или им ее дали. Такое тоже может быть. Дальше вопрос – что им делать? Это интересно, потому что основания для этого действия вообще-то не вытекают из их потребностей или корысти. Откуда-то должны взяться основания. И тут вновь: по вере вашей вам будет дано и с вас взыскано.
Во что верить? Верить можно только в то, что существует. И религия, и теология, и философия в данном разговоре – одно и то же, основания практического мировоззрения. Вопрос в том, во что мы верим. Но как верим – не глупо. Нельзя верить во все, что угодно. Нам же надо по вере и какие-то действия совершать.
Чем пример Кучмы хорош? Хочешь второй срок – пожалуйста. «Криворожсталь» – пожалуйста. Нет проблем. Только потом политику осуществи! Экономическая награда-то преходяща, любые деньги можно потратить, а при желании можно и отнять. Другое дело политический поступок, который имеет длительные последствия, исторически необратим.
Лейбин: Я бы хотел обратить внимание на то, что в вопросе о Кучме была еще одна часть. Есть такая деятельность, «политтехнологическая», о которой много мифов и «трезвых» представлений. Что и как при вашем требовании к политической деятельности можно делать в позиции «технолога»?
Сергейцев: Ничего. Это не вопрос деятельности технолога. Это вопрос того, что вы хотите. Если вы хотите использовать любую работу для политизации общества, то придется и в нее прийти с мировоззрением и некоторыми концепциями мироустройства. То есть не только ответить на вопрос, какие цели у тебя, но и какие цели могут появиться у других. Поэтому это про «мы», а не про «я». Вопрос в том, какие мы ставим коллективные цели. То есть свою цель надо иметь, но надо ответить на вопрос, как других подвигнуть это сделать. Без некоторого онтологического утверждения это сделать невозможно.
Евдокимова: Вы назвали свою философию постмарксистской. Но в советское время свободы выбора не было. Мы не выбирали между философиями, мы кушали то, что нам положили. В чем все-таки «пост-» вашей философии…
Сергейцев: Свобода выбора потом появляется. Если вы во что-то верите, а обстоятельства «вынуждают» пойти против веры. Можете ли вы быть свободны от того, во что верите? А если вы ни во что не верите, никакой проблемы вообще нет.
Выяснить невозможно, свободен ли человек, если у него нет позиции и нет цели. Человек без цели, самоопределения не то что несвободен и свободен, он просто вне поля этого обсуждения.
Я убежден, что в смысле социальной практики, если взять и британский империализм, а не только советский, то выяснится, что там тоже всем объясняют, как должно быть, как правильно, как мир устроен. Можно заняться реконструкцией того, как это именно объясняют. Я, собственно, от этого вопроса могу перейти ко второму пункту.
http://www.polit.ru/lectures/2006/06/18/sergeitzev.html