"Переходный период" больше не нужен
Города и реформы. Взгляд социологаИдеологема переходного периода используется тогда, когда нужно обеспечить уход от наличного состояния дел, причем важность самого ухода выше, чем прибытие в определенную точку по окончании перехода (“хуже не будет – хуже некуда”). Идея перехода подразумевает необходимость знаний о двух точках – той, откуда, и той, куда осуществляется переход. Но наши знания об этих точках –принципиально разные: одно – знание о реальном, другое – знание о желаемом. Затушевывание этого различия и придание второму знанию того же статуса, которым обладает первое (например, за счет того, что вторая точка рассматривается как уже достигнутая кем-либо и, следовательно, столь же реально существующая, как и первая) позволяет достичь мощного мобилизующего эффекта – заставить обывателя принять риски, связанные с уходом из негативно оцениваемой определенности в полную неопределенность, поскольку уходящей начинает думать, что он не может не прийти в эту вторую точку. Одновременно идеологема переходного периода обладает анестезирующим эффектом: когда уход совершен, но достигнутое состояние принципиально отличается от желаемого в худшую сторону, организаторы ухода могут в оправдание этого ссылаться на то, что переход не завершен, что все это – временные трудности. И такие ссылки могут звучать в оправдание до тех пор, пока обыватели не привыкнут к сложившейся ситуации и не станут воспринимать ее как нормальную и единственно возможную реальность. Уход состоялся.
Организация ухода как отказа от существующей действительности и организация реформы как преобразования существующей действительности требуют от организаторов этих процессов действий в разной логике. Организатор ухода, прежде всего, идеологизирует потенциальных активистов и толкает их на действия вне зависимости от предсказуемости результата и характера самого результата, поскольку для него разрушение существующей реальности (в т.ч. и в представлениях самих потенциальных активистов) и есть самый ценный результат. И не имеет значения, осознает организатор ухода способ и цели своих действий или нет – его система приоритетов устроена именно так. Поэтому он способен заставить людей действовать вопреки их интересам – за счет вбрасывания заведомо утопических проектов. Когда уход начался и многих от старой системы уже тошнит (причем не только идеологически, но и, скажем, оттого, что мутит с голодухи), эти утопические проекты дают людям чувство опоры и уверенности без всякого соотнесения с реальностью. Поэтому в такой ситуации, в принципе, можно запускать реализацию любых проектов, правда, с совершенно непредсказуемыми шансами на успех.
Организация реформы как преобразования существующей действительности предполагает заинтересованность организатора в получении и закреплении определенного позитивного результата. Именно поэтому он вынужден работать не только с идеологемами (без них начать преобразование и удерживать его ориентацию невозможно), но и с интересами людей, построенными на понимании их социальных позиций и социокультурных ориентаций. И ограничивать свои устремления возможным, одновременно стремясь к расширению круга этого возможного. В этом смысле реформы проводятся с опорой на определенные социальные слои и группы, не просто заинтересованные в движении в данном направлении, но и имеющие ресурсы для того, чтобы этому движению содействовать (либо потенциально заинтересованные группы этими ресурсами обеспечиваются, см. вклад Бисмарка в становление германской социал-демократии в 60-е годы 19 века).
Переходный период в России завершился лет 6-7 назад, по крайней мере, для части населения – в том смысле, что многие социальные и профессиональные группы нашли и осознали свое место во вновь формирующихся отношениях, а главное, поняли, на какие ресурсы в этих отношениях опирается их новый статус. И стали действовать не идеологически, а исходя из своих интересов. То есть начали не ломать, а строить. Строить свой мир. Только свой!
Инициаторы и организаторы ухода (известные в России как реформаторы) находились в иной ситуации. Признать российскую действительность образца 1995 или 1998 года в качестве той, к которой и стремились, означало публично делегитимировать свои притязания на власть. Поэтому “реформаторы” были обречены продолжать игру в переходный период и выдвигать проекты сугубо идеологические. Но группы и корпорации, уже сформировавшие и осознавшие свои интересы, теперь должны были действовать в силу этих интересов. Они знают, чего хотят. И любые проекты, затеваемые из идеологических соображений, они вполне в состоянии адаптировать к своим интересам. Для этого у них есть все необходимые ресурсы – прежде всего, корпоративная сплоченность и организованность; встроенность в систему государственной и муниципальной власти, дающая возможность влиять на ее решения; и только в третью очередь – финансовые ресурсы, в т.ч. и возможность финансовой подпитки извне.
Если реформы эпохи ухода, первой половины 90-х годов проводились в социальной пустыне, исключительно аморфной социальной среде, то во второй половине 90-х ситуация была уже иной. Произошло очень специфическое расслоение российского общества – по степени его структурированности. И группы и корпорации, занявшие определенные, вполне сложившиеся места в формирующейся социальной системе и осознавшие вытекающие из этих мест интересы и возможности, получили решающее преимущество перед теми, кто остался в аморфно-недееспособном состоянии. Они – строители нового общества, а все остальное – частично материал для строительства, частично просто “навоз истории”. Но это преимущество – временное. А потому им надо воспользоваться сполна. Поэтому именно эти, сложившиеся группы и корпорации будут самыми активными участниками любых затеваемых в России реформ – для них это единственный способ адаптировать эти реформы под себя и использовать их для закрепления своих преимуществ. Благо, все остальные не способны сопротивляться этому. Пока.
Именно такие корпорации и группы и сформировались в трех из четырех рассмотренных нами секторов – строительстве, ЖКХ и здравоохранении. Точнее, их костяк сформировался еще в советское время и не был разрушен бурным потоком начала 90-х. Более того, именно в этот период они смогли срастись со структурами муниципальной и, частично, региональной власти, получив решающие организационные преимущества, которые активно используют сейчас. В значительной степени это произошло потому, что муниципалитеты были брошены на произвол судьбы как государством (пока Центр боролся с регионами за свое существование), так и гражданским обществом (которое попросту обнаружило свое отсутствие). Экспансия этих корпораций и групп в муниципальные структуры и фактическая приватизация их оказалась возможной именно потому, что не встретила никакого сопротивления. Организационный ресурс достался тому, кто хоть как-то умел и хотел его использовать. Пусть даже и в сугубо групповых целях.
Ситуация в образовании оказалась иной из-за специфики образовательных услуг. В отличие от строительных, жилищно-эксплуатационных и медицинских, они не требуют для своего оказания единой инфраструктуры. Кроме того, сколь учителей или преподавателей не собирай вместе, они работают все равно поодиночке. Поэтому учителя и преподаватели начали выживать в одиночку или, в крайнем случае, мелкими группами. Корпоративного сообщества в образовании не сложилось за пределами собственно чиновной структуры. Это обусловило замедленность и меньшую мощность процессов, происходивших в образовании на муниципальном уровне по сравнению с ЖКХ и т.п. Учитывая тягу чиновничества к централизованным формам организации, можно предположить, что, в отличие ЖКХ, строительства и здравоохранения, в образовании начавшаяся реформа приведет к сложению единой корпоративной структуры всероссийского масштаба, эксплуатирующей привилегированное положение этого чиновничества в организации образования.
Нынешняя ситуация в разбираемых секторах не устраивает всех, кроме тех образований (являющихся одновременно кланами и профессиональными корпорациями “по-постсоветски”), которые наладили ее эксплуатацию. Но она не случайна. А потому ставить в качестве цели просто борьбу с ней бессмысленно. Для того, чтобы сломать ее, нужна очень сильная политическая воля в сочетании с альтернативными проектами, а у правительства нет ни того, ни другого, ни союзников в игре “на слом”. Но возможна и иная стратегия – стратегия минимизации изъянов и максимизации достоинств сформировавшихся постсоциалистических хозяйственных систем. При таком подходе и сами профессионально-клановые сообщества могут хотя бы до известной степени быть заинтересованными в собственной трансформации. Но для того, чтобы такой подход оказался возможен, необходимо самое тщательное изучение реально сложившихся хозяйственных систем мезо- и макроуровня (именно того, как они устроены, функционируют и воспроизводятся на самом деле, а не того, что прописано в нормативных документах) с целью понять возможные направления и границы внутренне приемлемой трансформации этих систем. А для этого необходима деидеологизация отношения к такого рода образованиям.
Данный текст - это заключительная глава из книги “Города и реформы” (Города и реформы / А.М. Борисов, А.В. Васютичев, Н.В. Головнина, П.А. Ореховский, Д.А. Слесарев, Е.В. Слесарева; Под общей редакцией П.А. Ореховского. Обнинск: Институт муниципального управления, 2002), написанную известным экономистом и социологом, специалистом по проблемам экономической теории и муниципальной экономики Петром Ореховским и политологом Андреем Борисовым.
16 июня 2006, 09:24
Андрей Борисов
Петр Ореховский
http://www.polit.ru/analytics/2006/06/16/soc.html
Города и реформы. Взгляд социологаИдеологема переходного периода используется тогда, когда нужно обеспечить уход от наличного состояния дел, причем важность самого ухода выше, чем прибытие в определенную точку по окончании перехода (“хуже не будет – хуже некуда”). Идея перехода подразумевает необходимость знаний о двух точках – той, откуда, и той, куда осуществляется переход. Но наши знания об этих точках –принципиально разные: одно – знание о реальном, другое – знание о желаемом. Затушевывание этого различия и придание второму знанию того же статуса, которым обладает первое (например, за счет того, что вторая точка рассматривается как уже достигнутая кем-либо и, следовательно, столь же реально существующая, как и первая) позволяет достичь мощного мобилизующего эффекта – заставить обывателя принять риски, связанные с уходом из негативно оцениваемой определенности в полную неопределенность, поскольку уходящей начинает думать, что он не может не прийти в эту вторую точку. Одновременно идеологема переходного периода обладает анестезирующим эффектом: когда уход совершен, но достигнутое состояние принципиально отличается от желаемого в худшую сторону, организаторы ухода могут в оправдание этого ссылаться на то, что переход не завершен, что все это – временные трудности. И такие ссылки могут звучать в оправдание до тех пор, пока обыватели не привыкнут к сложившейся ситуации и не станут воспринимать ее как нормальную и единственно возможную реальность. Уход состоялся.
Организация ухода как отказа от существующей действительности и организация реформы как преобразования существующей действительности требуют от организаторов этих процессов действий в разной логике. Организатор ухода, прежде всего, идеологизирует потенциальных активистов и толкает их на действия вне зависимости от предсказуемости результата и характера самого результата, поскольку для него разрушение существующей реальности (в т.ч. и в представлениях самих потенциальных активистов) и есть самый ценный результат. И не имеет значения, осознает организатор ухода способ и цели своих действий или нет – его система приоритетов устроена именно так. Поэтому он способен заставить людей действовать вопреки их интересам – за счет вбрасывания заведомо утопических проектов. Когда уход начался и многих от старой системы уже тошнит (причем не только идеологически, но и, скажем, оттого, что мутит с голодухи), эти утопические проекты дают людям чувство опоры и уверенности без всякого соотнесения с реальностью. Поэтому в такой ситуации, в принципе, можно запускать реализацию любых проектов, правда, с совершенно непредсказуемыми шансами на успех.
Организация реформы как преобразования существующей действительности предполагает заинтересованность организатора в получении и закреплении определенного позитивного результата. Именно поэтому он вынужден работать не только с идеологемами (без них начать преобразование и удерживать его ориентацию невозможно), но и с интересами людей, построенными на понимании их социальных позиций и социокультурных ориентаций. И ограничивать свои устремления возможным, одновременно стремясь к расширению круга этого возможного. В этом смысле реформы проводятся с опорой на определенные социальные слои и группы, не просто заинтересованные в движении в данном направлении, но и имеющие ресурсы для того, чтобы этому движению содействовать (либо потенциально заинтересованные группы этими ресурсами обеспечиваются, см. вклад Бисмарка в становление германской социал-демократии в 60-е годы 19 века).
Переходный период в России завершился лет 6-7 назад, по крайней мере, для части населения – в том смысле, что многие социальные и профессиональные группы нашли и осознали свое место во вновь формирующихся отношениях, а главное, поняли, на какие ресурсы в этих отношениях опирается их новый статус. И стали действовать не идеологически, а исходя из своих интересов. То есть начали не ломать, а строить. Строить свой мир. Только свой!
Инициаторы и организаторы ухода (известные в России как реформаторы) находились в иной ситуации. Признать российскую действительность образца 1995 или 1998 года в качестве той, к которой и стремились, означало публично делегитимировать свои притязания на власть. Поэтому “реформаторы” были обречены продолжать игру в переходный период и выдвигать проекты сугубо идеологические. Но группы и корпорации, уже сформировавшие и осознавшие свои интересы, теперь должны были действовать в силу этих интересов. Они знают, чего хотят. И любые проекты, затеваемые из идеологических соображений, они вполне в состоянии адаптировать к своим интересам. Для этого у них есть все необходимые ресурсы – прежде всего, корпоративная сплоченность и организованность; встроенность в систему государственной и муниципальной власти, дающая возможность влиять на ее решения; и только в третью очередь – финансовые ресурсы, в т.ч. и возможность финансовой подпитки извне.
Если реформы эпохи ухода, первой половины 90-х годов проводились в социальной пустыне, исключительно аморфной социальной среде, то во второй половине 90-х ситуация была уже иной. Произошло очень специфическое расслоение российского общества – по степени его структурированности. И группы и корпорации, занявшие определенные, вполне сложившиеся места в формирующейся социальной системе и осознавшие вытекающие из этих мест интересы и возможности, получили решающее преимущество перед теми, кто остался в аморфно-недееспособном состоянии. Они – строители нового общества, а все остальное – частично материал для строительства, частично просто “навоз истории”. Но это преимущество – временное. А потому им надо воспользоваться сполна. Поэтому именно эти, сложившиеся группы и корпорации будут самыми активными участниками любых затеваемых в России реформ – для них это единственный способ адаптировать эти реформы под себя и использовать их для закрепления своих преимуществ. Благо, все остальные не способны сопротивляться этому. Пока.
Именно такие корпорации и группы и сформировались в трех из четырех рассмотренных нами секторов – строительстве, ЖКХ и здравоохранении. Точнее, их костяк сформировался еще в советское время и не был разрушен бурным потоком начала 90-х. Более того, именно в этот период они смогли срастись со структурами муниципальной и, частично, региональной власти, получив решающие организационные преимущества, которые активно используют сейчас. В значительной степени это произошло потому, что муниципалитеты были брошены на произвол судьбы как государством (пока Центр боролся с регионами за свое существование), так и гражданским обществом (которое попросту обнаружило свое отсутствие). Экспансия этих корпораций и групп в муниципальные структуры и фактическая приватизация их оказалась возможной именно потому, что не встретила никакого сопротивления. Организационный ресурс достался тому, кто хоть как-то умел и хотел его использовать. Пусть даже и в сугубо групповых целях.
Ситуация в образовании оказалась иной из-за специфики образовательных услуг. В отличие от строительных, жилищно-эксплуатационных и медицинских, они не требуют для своего оказания единой инфраструктуры. Кроме того, сколь учителей или преподавателей не собирай вместе, они работают все равно поодиночке. Поэтому учителя и преподаватели начали выживать в одиночку или, в крайнем случае, мелкими группами. Корпоративного сообщества в образовании не сложилось за пределами собственно чиновной структуры. Это обусловило замедленность и меньшую мощность процессов, происходивших в образовании на муниципальном уровне по сравнению с ЖКХ и т.п. Учитывая тягу чиновничества к централизованным формам организации, можно предположить, что, в отличие ЖКХ, строительства и здравоохранения, в образовании начавшаяся реформа приведет к сложению единой корпоративной структуры всероссийского масштаба, эксплуатирующей привилегированное положение этого чиновничества в организации образования.
Нынешняя ситуация в разбираемых секторах не устраивает всех, кроме тех образований (являющихся одновременно кланами и профессиональными корпорациями “по-постсоветски”), которые наладили ее эксплуатацию. Но она не случайна. А потому ставить в качестве цели просто борьбу с ней бессмысленно. Для того, чтобы сломать ее, нужна очень сильная политическая воля в сочетании с альтернативными проектами, а у правительства нет ни того, ни другого, ни союзников в игре “на слом”. Но возможна и иная стратегия – стратегия минимизации изъянов и максимизации достоинств сформировавшихся постсоциалистических хозяйственных систем. При таком подходе и сами профессионально-клановые сообщества могут хотя бы до известной степени быть заинтересованными в собственной трансформации. Но для того, чтобы такой подход оказался возможен, необходимо самое тщательное изучение реально сложившихся хозяйственных систем мезо- и макроуровня (именно того, как они устроены, функционируют и воспроизводятся на самом деле, а не того, что прописано в нормативных документах) с целью понять возможные направления и границы внутренне приемлемой трансформации этих систем. А для этого необходима деидеологизация отношения к такого рода образованиям.
Данный текст - это заключительная глава из книги “Города и реформы” (Города и реформы / А.М. Борисов, А.В. Васютичев, Н.В. Головнина, П.А. Ореховский, Д.А. Слесарев, Е.В. Слесарева; Под общей редакцией П.А. Ореховского. Обнинск: Институт муниципального управления, 2002), написанную известным экономистом и социологом, специалистом по проблемам экономической теории и муниципальной экономики Петром Ореховским и политологом Андреем Борисовым.
16 июня 2006, 09:24
Андрей Борисов
Петр Ореховский
http://www.polit.ru/analytics/2006/06/16/soc.html