Понятие региональной интеграции: новые подходыВторая половина ХХ века стала временем активного образования различных союзов, содружеств и сообществ, объединивших под эгидой тех или иных целей множество различных государств. Именно эти процессы дали основания говорить о региональной интеграции как характерной черте современного мира. Однако вплоть до настоящего времени главным критерием, по которому оценивался уровень подобных образований, оставалась преимущественно степень экономической интеграции. «Полит.ру» публикует статью Ольги Буториной «Понятие региональной интеграции: новые подходы», в которой автор предлагает новый взгляд на региональную интеграцию, сегодня уже неразрывно связанную с процессом глобализации. «Региональная интеграция представляет собой модель сознательного и активного участия группы стран в процессах стратификации мира, обусловленных глобализацией», - полагает автор. Именно этот подход позволяет выработать новый, более широкий взгляд на весьма непохожие интеграционные процессы во всем мире, а также рассматривать интеграцию как некую действующую модель, отражающую стратегическую устремления тех или иных государств. Статья опубликована в журнале «Космополис» (2005. № 3 (13)).
О возникновении региональной интеграции как явления можно говорить с момента окончания Второй мировой войны. Первыми на этот путь встали государства Западной Европы. В 1950 г. был образован Европейский платежный союз, в 1951 г. — Европейское объединение угля и стали (ЕОУС), в 1957 г. — Европейское экономическое сообщество (ЕЭС), в 1959 г. — Европейская ассоциация свободной торговли (ЕАСТ). В 1949 г. СССР и социалистические государства Центральной и Восточной Европы создали Совет экономической взаимопомощи (СЭВ), к которому позже присоединились Монголия, Куба и Вьетнам. В 1960–1970-е годы после распада колоний появились многочисленные объединения развивающихся стран Азии, Африки и Латинской Америки, в том числе наиболее крупные — Ассоциация стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН) и Экономическое сообщество государств Западной Африки (ЭКОВАС). На рубеже 1980–1990-х годов оформляются Североамериканская ассоциация свободной торговли (НАФТА), Южноамериканский общий рынок — Меркосур, а также Содружество независимых государств (СНГ) и несколько других объединений на пространстве бывшего СССР. Впоследствии наиболее значимым событием стало расширение Европейского союза, которое проходило в два этапа (последний — 1 мая 2004 г.) и привело к увеличению числа его членов с 12 до 25 государств.
Что общего между этими объединениями, столь непохожими друг на друга? Что дает нам основание говорить о региональной интеграции? Почему под понятие «региональная интеграция» подпадает и ЕС, дошедший в своем развитии до единой валюты и конституции (пусть не ратифицированной), и АСЕАН, не построившая за тридцать восемь лет своего существования даже примитивной зоны свободной торговли? Был ли интеграционным объединением социалистический СЭВ, если он распался от первого порыва нового политического ветра?
Все эти и многие другие вопросы можно свести к одному: что же такое региональная интеграция?[1]
Признаки региональной интеграции
Слово «интеграция» происходит от латинского слова «integer» — «целый». То есть, интеграция предполагает образование некой новой общности или новой совокупности отдельных частей, которые начинают проявлять себя как самостоятельное целое. Можно выделить пять основных признаков региональной интеграции.
Первый признак вытекает из наиболее общего понятия интеграции. По умолчанию предполагается, что объединение государств в интеграционную группировку рождает новое качество, которое было бы невозможно (или неизмеримо труднее) получить на индивидуальной основе. Интеграция представляется игрой с положительной суммой, что делает ее выгодной как для каждого участника, так и для группировки в целом. «Интеграция вообще, — утверждает М. Стрежнева, — это очень широкое понятие, приложимое к любому случаю, в отношении которого можно говорить о том, что рассматриваемое целое является чем-то большим, нежели сумма составляющих его частей» [Стрежнева 1999: 39]. Условием нормальной интеграции считается синергетический эффект, то есть получение такой силы, которая превышает сумму индивидуальных сил. Яркий пример подобного явления — единая европейская валюта. Сегодня она обладает большей устойчивостью и весом на международной арене, чем прежние национальные валюты вместе взятые. Колониальные империи не могут считаться интеграцией, поскольку их целью является извлечение выгоды только одной стороной — метрополией.
Второе отличие — новое объединение государств выделяется из остального мира и тем или иным образом обособляется от него. Так, создание таможенного союза предполагает устранение таможенных барьеров между странами-участницами и введение единого таможенного барьера по отношению к третьим государствам. Иными словами, либерализация торговли внутри региона сопровождается намеренной или невольной дискриминацией аутсайдеров. С таким положением дел вынуждена считаться даже ВТО: правила этой организации допускают, что режим наибольшего благоприятствования не учитывает условия торговли той или иной страны с ее партнерами по региональному объединению. Поэтому внутри Евросоюза торговля, например, пшеницей происходит без каких-либо ограничений, тогда как импорт зерна в ЕС из Канады или России облагается высоким налогом, а в отдельных случаях — запретительной антидемпинговой пошлиной. Обособление происходит и в других сферах жизни. Достаточно вспомнить провозглашенные в конституции ЕС европейские ценности (по сути, формирующие идеологический профиль этого объединения в мире) или Шенгенскую зону.
Третья характерная черта интеграции — добровольный и партнерский характер. Стихийное усиление взаимозависимости государств (например, вследствие активной внешней торговли, деятельности ТНК и финансовых групп) нельзя считать интеграцией. Как отмечает известный российский экономист, один из основателей отечественной школы интеграционных исследований Ю. Шишков, подписание соглашения о создании зоны свободной торговли в Северной Америке (1988) «явилось не столько началом интеграционного процесса, сколько первым широкомасштабным оформлением де-юре реального интегрирования США и Канады, которое де-факто… началось еще на заре индустриализации обеих стран в середине прошлого века» [Шишков 2001: 288–289]. Иными словами, интегрирование может быть как предпосылкой, так и следствием интеграции. Кроме того, интеграция — дело сугубо добровольное, на которое участники этого процесса идут сознательно. Поэтому силовое объединение территорий — захват колоний, учреждение протекторатов, создание империй, — не может называться интеграцией.
Четвертый признак — интеграция распространяется на различные области как внешней, так и внутренней политики стран-участниц. Этим она отличается от международных организаций и других форм международного сотрудничества. Последнее регулирует в основном те действия государств (или иных акторов), которые затрагивают интересы других членов мирового сообщества. Деятельность международных организаций ведет к возникновению международных режимов, например, в области нераспространения ядерного оружия или отмывания нелегальных доходов. Региональные объединения создают такие режимы и в сферах, традиционно входящих в национальную компетенцию. Так, в ЕС действуют собственные системы стандартов, общесоюзные правила конкуренции, не говоря уже о единой денежно-кредитной политике и единой валюте. Кроме того, международные организации (кроме региональных, которые остаются в подавляющем меньшинстве), как правило, занимаются одной сферой общественной жизни: МВФ — валютными отношениями, МАГАТЭ — ядерной энергетикой, ОПЕК — нефтью и т.п. Региональные же объединения всегда имеют политическую и экономическую составляющую, а также распространяют свою деятельность на другие области — право, экологию, миграцию населения, науку и технику, образование.
Пятая характеристика интеграции вытекает из четырех предыдущих (особенно из первой и второй) и имеет, на наш взгляд, ключевое значение для понимания сути этого явления. Как показывает мировой опыт, региональная интеграция строится на осознании ее участниками общности их будущей исторической судьбы. Конечно, оценивать степень общности народных судеб — занятие рискованное и неблагодарное. Почти в каждом случае находятся нескончаемые вереницы аргументов «за» и «против», позволяющие получать любой заранее заданный результат. В 1990-е годы мы наблюдали, как легко партнеры СССР по СЭВ и Варшавскому договору переходили под крыло НАТО и ЕС. Чего стоят разговоры о славянском единстве, скажут критики, после отделения Украины от России, мирного раздела Чехословакии и кровавого распада Югославии?
В региональной интеграции чувство политической общности направлено не в прошлое, а исключительно в будущее. Общие черты исторического развития важны для интеграции только с точки зрения их современных результатов. В остальном же они обычно берутся на вооружение политическими элитами как хорошо работающий агитационный прием. Конечно, для выработки регионального самосознания важно, чтобы объединяющиеся народы имели схожие политические и экономические модели, а также непротиворечивое течение религиозной и светской мысли. Однако этого явно недостаточно для возникновения региональной интеграции. Нужен еще один, стержневой, элемент — общее представление о настоящей и будущей глобальной идентичности.
Р. Шуман, один из отцов-основателей Европейских Сообществ, писал о послевоенной Западной Европе: «…счастливая или несчастная судьба одного народа не может оставить все другие народы равнодушными. Думающий европеец уже не может позволить себе макиавеллиевской радости по поводу неудачи соседа: у нас общая судьба (выделено мной. — Авт.). Удачи или неудачи соседей касаются нас всех». И далее: «Каждая европейская страна должна, так сказать, инстинктивно чувствовать свою включенность в общие связи и зависимости…Только так Европа и Запад смогут отстоять себя перед лицом враждебных коалиций, грозящих цивилизации. …Действовать надо без промедления. Каждый день события показывают нам, что мы не должны терять ни минуты. Все более явная неудача ООН требует, чтобы Европа добилась успеха» [Шуман 2002: 21, 64–65].
Тот же мотив звучал в учредительной декларации АСЕАН (1967): «Ассоциация представляет коллективную волю наций связать себя друг с другом дружбой и сотрудничеством и посредством совместных действий и жертв обеспечить своим народам и последующим поколениям благо мира, свободы и благополучия» [The ASEAN Declaration 1967].
Существующие определения интеграции
Определения региональной интеграции, принятые в современной науке, можно разделить на два вида. В первом случае в формулировке обобщается фактический опыт и проводится его экстраполяция, во втором — определение вытекает из готовой теоретической модели или конструкции, которая во многом «живет собственной жизнью» и лишь частично связана с реальностью.
Определения первого типа имеют много общего. Они получили наибольшее распространение благодаря своей эмпирической природе, ясности и заложенному в них здравому смыслу. Причем данные формулировки особенно характерны для описания экономической интеграции, с которой начинались объединительные процессы в Европе и которую гораздо легче измерить в количественном отношении, нежели интеграцию политическую или научно-техническую. Так, Ю. Шишков понимает под международным интегрированием наивысшую ступень интернационализации, при которой происходит «сращивание национальных рынков товаров, услуг, капиталов, рабочей силы и формирование целостного рыночного пространства с единой валютно-финансовой системой, единой в основном правовой системой и теснейшей координацией внутри- и внешнеэкономической политики» [Шишков 2001: 17].
Близкое по смыслу определение предлагают ученые из МГИМО Н. Ливенцев и В. Харламова: «…под региональной экономической интеграцией в самом общем виде понимается процесс постепенного хозяйственного объединения ряда стран. В результате формируется новый целостный хозяйственный организм — международный региональный комплекс». Авторы обращают внимание на то, что вследствие интеграции «создается новое качество международных экономических отношений» [Ливенцев, Харламова 2001: 323].
Известный голландский экономист В. Молле трактует экономическую интеграцию как «постепенное устранение экономических барьеров между независимыми государствами, в результате чего хозяйства этих стран начинают функционировать как единое целое. Экономическая интеграция не является целью сама по себе, а служит более высоким целям, как экономического, так и политического порядка». К ним причисляются благосостояние, мир, демократия и права человека. Высшей стадией интеграции Молле называет «полный союз», при котором происходит полное объединение хозяйств стран-участниц, в результате чего они фактически начинают действовать как федерация или конфедерация [Molle 2001: 4, 18].
Данный подход характерен и для политических наук. «Политическая интеграция между государствами есть формирование некоторого целостного комплекса на уровне их политических систем — точно так же, как экономическая интеграция есть процесс, осуществляющийся на уровне экономических систем нескольких государств», — утверждает В. Барановский.
Вторая группа определений неоднородна по своему составу, как неоднородны и теории интеграции. Для удобства анализа рассмотрим три наиболее развитые теоретические платформы модернистского содержания.
Европейский федерализм, вдохновленный мечтами о единой Европе, является первой по времени возникновения и самой известной в широких кругах концепцией интеграции. Данная концепция ставит перед интеграцией четкую стратегическую цель — объединение Европы путем образования сверхгосударства, которое будет функционировать на принципах разделения властей. Федералисты настаивают на создании наднациональных органов, которым государства-участники должны будут передать часть своего суверенитета. Идейной основой будущего объединения выбран федерализм, позволяющий адекватно распределить источники легитимности и полномочия между различными уровнями власти — местным, региональным, национальным и наднациональным. Гражданам мега-государства отводится та же роль, что и в национальном государстве. Они выбирают все находящиеся над ними уровни власти и получают от союзной власти свою первичную идентичность — равных перед законом и равных друг другу граждан союза.
Федералисты не считают интеграцией объединение, функционирующее исключительно на основе межгосударственного сотрудничества. Обязательным признаком интеграции, в их представлении, является наличие централизованного управления (в практике ЕС это называется коммунитарным принципом). Поэтому интеграция определяется как объединение с наднациональными органами управления. Соответственно, зрелость той или иной интеграционной группировки оценивается в зависимости от того, какая часть решений принимается на наднациональном уровне.
В теории коммуникации главный упор делается на контакты между социальными группами и индивидуумом в интеграционном объединении. Поскольку интенсивность этих контактов довольно легко поддается математической оценке (потоки товаров, капиталов, людей, патентов и т.п.), представители данного направления смогли сделать важные выводы о развитии интеграции в различных регионах мира и получили заслуженное признание. Отличительной чертой интеграции в теории коммуникации называется такое состояние, когда члены объединения имеют с партнерами по группировке более тесные связи, нежели с аутсайдерами, а отношения внутри группировки выделяются из других отношений того же порядка. Смыслом интеграции считается формирование сообщества безопасности, основанного на общих (либерально-демократических) ценностях. Особое значение в этом контексте придается развитию чувства совместной идентификации. Таким образом, теория коммуникации понимает интеграцию как сплоченное и безопасное сообщество, исповедующее общие ценности и ведущее к развитию совместной идентичности.
Неофункционалисты полагают, что интеграция помогает удовлетворению определенных потребностей, возникающих у тех или иных социальных групп. В отличие от федералистов, они не ставят перед интеграцией никакой стратегической цели (как и представители коммуникационного подхода). Согласно данной концепции, интеграция развивается благодаря тому, что все сферы современного общества тесно связаны между собой. Поэтому решение одной, даже узкой, задачи интеграционным методом требует взаимосвязанных действий в других областях. Это приводит к «переливу» («spillover») процесса интеграции из экономики в политику, право, науку, образование и т.д. По мнению последователей неофункционализма, интеграция предполагает, что национальные власти делегируют центральным органам союза исполнительные полномочия, необходимые для решения конкретных задач. При этом передача государственного суверенитета не предусматривается. Поскольку новые центры власти оказываются весьма полезными для населения, оно начинает проявлять двойную или множественную лояльность — по отношению как к национальным, так и наднациональным органам управления. В рамках данной концепции интеграция определяется как процесс формирования нового, полезного для его членов сообщества с центральными органами власти, пользующимися лояльностью наряду с другими властными структурами.
Новый взгляд на сущность интеграции
Как видим, все приведенные выше определения рассматривают интеграцию как «вещь в себе». Это притом, что о взаимной связи и взаимной обусловленности интеграции и глобализации говорят постоянно. На необходимость укрепления международных позиций Западной Европы указывали все вдохновители и деятели европейского строительства от Черчилля до Делора. Европейский союз реализовал за свою историю серию масштабных международных проектов, начиная от Яундских конвенций 1960-х годов (учреждавших преференциальные отношения между европейскими странами и их бывшими колониями) и заканчивая расширением на восток в 2004 г. В недавнем аналитическом обзоре «Дойче Банка» его эксперты прямо заявили: «Введение евро стало европейским ответом на вызовы глобализации. Это было в основном политическое решение, принятое ради укрепления политической сплоченности стран-членов Европейского экономического и валютного союза и одновременно в целях усиления глобальной роли Европы в валютных и других вопросах» [Walter, Becker 2005: 3].
Бывший вице-президент Европейского центрального банка Т. Падоа-Шиоппа в своей книге «Европа — общественная сила» рассматривает историю Евросоюза как отражение общемировой послевоенной истории. Пользуясь, казалось бы, сухими экономическими фактами, он доказывает, что Сообщества сталкивались с теми же вызовами, что и остальной мир, но только во многих случаях находили на них более адекватные ответы благодаря целенаправленной работе и благоприятным условиям, создаваемым региональной интеграцией. «Опыт Европейского союза, — заключает автор, — дает пример того, как должен был бы развиваться мир, пусть в идеале, чтобы огромные перемены в уровне жизни, производимые глобализацией, не ставились под угрозу из-за недостаточного развития внеэкономических сфер. Сокращение этого разрыва [между развитием экономики и других сфер], необходимое для развития здоровых процессов глобализации, является задачей нынешнего и последующих поколений» [Padoa-Schioppa 2004: 173].
Тематика глобализации давно присутствует и в российской школе интеграции. Более двадцати лет назад В. Барановский подчеркивал, что «…при теоретическом исследовании интеграции совершенно необходимо учитывать ее соотношение с другими явлениями международной жизни» [Барановский 1983: 125]. «Интеграция, — указывает М. Лебедева, — является лишь частью процесса глобализации, пусть и одной из наиболее значительных» [Лебедева 2003: 122]. В исследовании ученых Института Латинской Америки РАН читаем: «…развитие интеграции в Западном полушарии связано с тем, что государства региона рассматривали интеграцию как дополнительный способ ускорения процесса структурных реформ в эпоху высоко конкурентной глобализации, путь к большему участию в мировой экономике, стимулированию инвестиций и экономического роста» [Лавут 2004: 25].
Тот же смысл можно обнаружить в официальных документах многих, если не всех, интеграционных объединений. Так, страны Меркосур заявляют, что «учреждение Общего Рынка является адекватным ответом на происходящую в мире консолидацию крупных экономических пространств и на необходимость добиться соответствующего вовлечения в международные дела (adecuada insercion internacional)» [см.: http://www.guia-mercosur.com].
На наш взгляд, региональная интеграция — не просто «подразделение» глобализации или географический участок, где глобализация проявляет себя в наиболее развитом виде. Восприятие интеграции как «передового отряда» глобализации не отражает всей сути явления. Ведь в таком случае и глобализация, и интеграция рассматриваются только с одной их стороны — консолидирующей. Речь идет о либерализации всевозможных потоков (товаров, капиталов, людей, информации, технологий) и обусловленного этим усиления взаимозависимости различных стран и сфер человеческой жизни. Однако и у глобализации, и у интеграции есть другая неотъемлемая функция — разделительная. Глобализация неизбежно ведет к стратификации[2] мира, а региональная интеграция, как уже отмечалось, к обособлению от третьих стран.
Британские исследователи Д. Хелд, Д. Гольдблатт, Э. Макгрю и Дж. Перратон прослеживают в своей работе процессы стратификации мира от древнейших времен до конца XX в. Стратификацию в новейшее время они описывают следующим образом. В период «холодной войны» в политической и военной сферах сохранялась жесткая иерархия. Окончание «холодной войны» открыло путь к многополярной стратификации. В сфере экономики доминируют страны ОЭСР, притом, что значение США снижается, и возрастает вес новых индустриальных государств. Культурную стратификацию авторы называют крайне несправедливой, так как в области массовой культуры неоспоримо доминирование Соединенных Штатов и английского языка. Экологическая стратификация также резко выражена, поскольку между Севером и Югом наблюдаются серьезные различия в уровне потребления природных ресурсов, а для всего мира характерна неравномерная скорость распространения экологических угроз [см.: Хелд и др. 2004: 511–515].
Понимание интеграции как проявления глобализации дает основание полагать, что глубинной движущей силой региональной интеграции является стремление стран-участниц попасть в лучшую страту (или совместно сформировать лучшую страту), нежели та, к которой они объективно принадлежали бы без интеграции. Недаром объединительные процессы в Европе начинаются тогда, когда ослабевают и распадаются Британская и другие колониальные империи, задававшие направление стратификации в предыдущую историческую эпоху. Послевоенное возвышение США и Советского Союза, формирование новой иерархии международных отношений означало утрату Западной Европой ее прежней роли мирового лидера (со всеми вытекающими преимуществами). Поэтому перед западноевропейской элитой стояла задача обеспечить этому региону возможно более высокую (в тех условиях) позицию в мировой иерархи и исключить вероятность его дрейфа в сторону периферии. Интеграция в этом смысле — весьма эффективное средство: она стимулирует внутреннее развитие региона, а также позволяет максимально использовать преимущества глобализации, одновременно ограничивая ее негативное воздействие.
Таким образом, создаваемая региональной интеграцией целостность — это целостность группы акторов, действующих воедино в процессе глобализации. Отсюда правомерна следующая формулировка: региональная интеграция представляет собой модель сознательного и активного участия группы стран в процессах стратификации мира, обусловленных глобализацией.
Предлагаемое определение[3] приводит к крамольному для исследователя интеграции, особенно экономиста, утверждению о том, что интенсификация связей между участниками, сращивание их экономических или политических систем не является целью региональной интеграции. Такое взаимопроникновение, в действительности, — инструмент и/или продукт интеграции. То же относится к формированию центральных органов власти или федералистской структуры региона. Главная же цель интеграции состоит в образовании максимально успешной глобальной страты.
Под успешностью мы понимаем не получение максимального количества очков во всемирном многоборье, а укрепление позиций региона в наиболее важных для данного этапа стратификации областях или в областях, где у региона имеются для этого наибольшие возможности. Так, современные интеграционные группировки почти не занимаются вопросами языковой стратификации. Но, если бы язык приобрел такой же вес, как экономика, тогда, вероятно, Меркосур начал бы ограничивать применение английского языка, а Евросоюз создал бы европейский вариант эсперанто.
Выдвинутая нами трактовка понятия региональной интеграции обладает несколькими новыми с научной точки зрения качествами.
Во-первых, она позволяет выработать более широкий взгляд на весьма непохожие интеграционные процессы, происходящие в различных регионах мира, и снять вопрос о взаимодействии политических и экономических элементов интеграции. До сих пор все региональные объединения препарируются инструментами экономического детерминизма, главный из которых — известная шкала Белы Балаши 1961 г. Согласно ей, интеграция поднимается от зоны свободной торговли к таможенному союзу, далее перерастает в общий рынок и затем превращается в экономический и валютный союз. С этой точки зрения, НАФТА беспомощно застряла на начальном этапе, а АСЕАН только приближается к нему. Зато Меркосур находится на второй ступени, а африканское ЭКОВАС продвигается к третьей. Да, АСЕАН сделала для региона большое дело, значительно укрепив его внутреннюю и внешнюю безопасность, однако в схеме Балаши за это очки не начисляются.
А что, если странам НАФТА — США, Канаде и Мексике — не нужно создавать общий рынок, чтобы увеличить свое влияние в мире и эффективнее использовать глобализацию (пользоваться выгодами от нее и сокращать издержки)? Может быть, Соединенным Штатам, при их нынешнем весе в мире, достаточно иметь с соседями неполную зону свободной торговли, чтобы минимальными усилиями получить дополнительные точки опоры в переговорах ВТО? То, что США не нуждаются в единой североамериканской валюте, понятно и без специального анализа.
Во-вторых, новое определение дает ответ на вопрос, что такое интеграция — состояние или процесс? Берусь утверждать, что не то, не другое. Вернее, она — и состояние, и процесс в той мере, в какой ими является действующая модель. Политические элиты приводят свои страны в интеграционные объединения не столько ради того, чтобы активизировать обмен с соседями (хотя это весьма полезно), сколько ради благоприятной стратегической перспективы. А какими средствами она реализуется — унификацией денежно-кредитной политики или введением стандартов на размер моркови, — не так важно. Страны Центральной Европы потратили огромные средства на подготовку к вступлению в Евросоюз. Когда эти затраты окупятся, неизвестно, тем более что сейчас большинство новых членов имеют отрицательный баланс расчетов с бюджетом ЕС. Однако это не мешает бывшим социалистическим государствам быть энтузиастами европейской интеграции. Для них членство в ЕС — наилучшая модель существования в современном мире, а к модели не подходят с позиций бухучета. Ее также неправомерно оценивать в параметрах альпинистского восхождения: у модели не может быть вершины.
В-третьих, предложенная формулировка меняет представление о показателях развития интеграции. Существующие методы оценки интенсивности внутрирегиональных обменов, синхронизации колебаний макроэкономических показателей, распространения наднациональных (в противовес межгосударственным) способов принятия решений, общественной поддержки интеграции и т.п. не теряют актуальности, но превращаются в дополнительные характеристики интеграции. Ведь главное ее содержание перемещается из сугубо внутренней, региональной сферы в сферу отношений «регион — мир». Как в таком случае измерять успешность объединительных процессов, пока сказать трудно. Вероятно, новые критерии окажутся менее прямолинейными и потому более сложными в применении, чем существующие. В любом случае для их разработки требуются серьезные размышления и дополнительные исследования.
Примечания
Барановский В.Г. 1983. Политическая интеграция в Западной Европе. Некоторые вопросы теории и практики. М.: Наука.
Лавут А.А. 2004. Развитие региональной интеграции в Западном полушарии // Интеграция в Западном полушарии и Россия. М.: Институт Латинской Америки.
Лебедева М.М. 2003. Мировая политика. Учебник. М.: Аспект Пресс.
Ливенцев Н.Н., Харламова В.Н. 2001. Международная региональная экономическая интеграция // Международные экономические отношения. Учебник. М.: РОССПЭН.
Стрежнева М.В. 1999. ЕС и СНГ: сравнительный анализ институтов. М.
Хелд Д., Гольдблатт Д., Макгрю Э., Перратон Дж. 2004. Глобальные трансформации. Политика, экономика и культура. М.: Праксис.
Шишков Ю.В. 2001. Интеграционные процессы на пороге XXI века. Почему не интегрируются страны СНГ. М.: НП «III Тысячелетие».
Шуман Р. 2002. За Европу. М.: Московская школа политических исследований.
Etzioni A. 1962. A Paradigm for the Study of Political Unification // «World Politics», vol. 15, № 1.
Molle W. 2001. The Economics of European Integration. Theory, Practice, Policy. Aldershot, Ashgate.
Padoa-Schioppa T. 2004. Europe, a Civil Power. Lessons from EU Experience. London: Federal Trust for Education and Research.
The ASEAN Declaration. 1967. Bangkok, 08.08.: http://www.aseansec.org
Walter N., Becker W. 2005. The Euro: Well Established as a Reserve Currency // «EU Monitor», № 28. Deutsche Bank Research, 08.09.
[1] В 2004/2005 учебном году кафедра европейской интеграции МГИМО(У) МИД России провела серию научных заседаний, в ходе которых выделялись признаки интеграции, проводились границы между различными международными объединениями, обсуждались цели и содержание интеграционных процессов. Представленные в настоящей статье положения и выводы во многом обязаны своим появлением той творческой атмосфере, которую создали и поддерживают специалисты кафедры. — Прим. авт.
[2] Страта (от лат. «stratum» — слой) — группа, объединенная общими социальными, экономическими, политическими и другими признаками. В отдельной стране страта представляет собой слой или группу людей, в мировом сообществе — группу государств или иных акторов международных отношений. Стратификация — процесс образования и взаимодействия страт. От простого расслоения стратификация отличается тем, что она создает устойчивую структуру, которая обусловливает восходящие и нисходящие потоки. — Прим. авт.
[3] Из известных автору трактовок интеграции к предлагаемому здесь определению ближе всех оказывается определение А. Этциони, который понимал под интеграцией «способность единицы или системы поддерживать самое себя перед лицом внутренних и внешних вызовов» [Etzioni 1962: 44; см.: Барановский 1983: 128]. — Прим. авт.
10 апреля 2006, 06:10 Ольга Буторина
http://www.polit.ru/research/2006/04/10/butorina.html
О возникновении региональной интеграции как явления можно говорить с момента окончания Второй мировой войны. Первыми на этот путь встали государства Западной Европы. В 1950 г. был образован Европейский платежный союз, в 1951 г. — Европейское объединение угля и стали (ЕОУС), в 1957 г. — Европейское экономическое сообщество (ЕЭС), в 1959 г. — Европейская ассоциация свободной торговли (ЕАСТ). В 1949 г. СССР и социалистические государства Центральной и Восточной Европы создали Совет экономической взаимопомощи (СЭВ), к которому позже присоединились Монголия, Куба и Вьетнам. В 1960–1970-е годы после распада колоний появились многочисленные объединения развивающихся стран Азии, Африки и Латинской Америки, в том числе наиболее крупные — Ассоциация стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН) и Экономическое сообщество государств Западной Африки (ЭКОВАС). На рубеже 1980–1990-х годов оформляются Североамериканская ассоциация свободной торговли (НАФТА), Южноамериканский общий рынок — Меркосур, а также Содружество независимых государств (СНГ) и несколько других объединений на пространстве бывшего СССР. Впоследствии наиболее значимым событием стало расширение Европейского союза, которое проходило в два этапа (последний — 1 мая 2004 г.) и привело к увеличению числа его членов с 12 до 25 государств.
Что общего между этими объединениями, столь непохожими друг на друга? Что дает нам основание говорить о региональной интеграции? Почему под понятие «региональная интеграция» подпадает и ЕС, дошедший в своем развитии до единой валюты и конституции (пусть не ратифицированной), и АСЕАН, не построившая за тридцать восемь лет своего существования даже примитивной зоны свободной торговли? Был ли интеграционным объединением социалистический СЭВ, если он распался от первого порыва нового политического ветра?
Все эти и многие другие вопросы можно свести к одному: что же такое региональная интеграция?[1]
Признаки региональной интеграции
Слово «интеграция» происходит от латинского слова «integer» — «целый». То есть, интеграция предполагает образование некой новой общности или новой совокупности отдельных частей, которые начинают проявлять себя как самостоятельное целое. Можно выделить пять основных признаков региональной интеграции.
Первый признак вытекает из наиболее общего понятия интеграции. По умолчанию предполагается, что объединение государств в интеграционную группировку рождает новое качество, которое было бы невозможно (или неизмеримо труднее) получить на индивидуальной основе. Интеграция представляется игрой с положительной суммой, что делает ее выгодной как для каждого участника, так и для группировки в целом. «Интеграция вообще, — утверждает М. Стрежнева, — это очень широкое понятие, приложимое к любому случаю, в отношении которого можно говорить о том, что рассматриваемое целое является чем-то большим, нежели сумма составляющих его частей» [Стрежнева 1999: 39]. Условием нормальной интеграции считается синергетический эффект, то есть получение такой силы, которая превышает сумму индивидуальных сил. Яркий пример подобного явления — единая европейская валюта. Сегодня она обладает большей устойчивостью и весом на международной арене, чем прежние национальные валюты вместе взятые. Колониальные империи не могут считаться интеграцией, поскольку их целью является извлечение выгоды только одной стороной — метрополией.
Второе отличие — новое объединение государств выделяется из остального мира и тем или иным образом обособляется от него. Так, создание таможенного союза предполагает устранение таможенных барьеров между странами-участницами и введение единого таможенного барьера по отношению к третьим государствам. Иными словами, либерализация торговли внутри региона сопровождается намеренной или невольной дискриминацией аутсайдеров. С таким положением дел вынуждена считаться даже ВТО: правила этой организации допускают, что режим наибольшего благоприятствования не учитывает условия торговли той или иной страны с ее партнерами по региональному объединению. Поэтому внутри Евросоюза торговля, например, пшеницей происходит без каких-либо ограничений, тогда как импорт зерна в ЕС из Канады или России облагается высоким налогом, а в отдельных случаях — запретительной антидемпинговой пошлиной. Обособление происходит и в других сферах жизни. Достаточно вспомнить провозглашенные в конституции ЕС европейские ценности (по сути, формирующие идеологический профиль этого объединения в мире) или Шенгенскую зону.
Третья характерная черта интеграции — добровольный и партнерский характер. Стихийное усиление взаимозависимости государств (например, вследствие активной внешней торговли, деятельности ТНК и финансовых групп) нельзя считать интеграцией. Как отмечает известный российский экономист, один из основателей отечественной школы интеграционных исследований Ю. Шишков, подписание соглашения о создании зоны свободной торговли в Северной Америке (1988) «явилось не столько началом интеграционного процесса, сколько первым широкомасштабным оформлением де-юре реального интегрирования США и Канады, которое де-факто… началось еще на заре индустриализации обеих стран в середине прошлого века» [Шишков 2001: 288–289]. Иными словами, интегрирование может быть как предпосылкой, так и следствием интеграции. Кроме того, интеграция — дело сугубо добровольное, на которое участники этого процесса идут сознательно. Поэтому силовое объединение территорий — захват колоний, учреждение протекторатов, создание империй, — не может называться интеграцией.
Четвертый признак — интеграция распространяется на различные области как внешней, так и внутренней политики стран-участниц. Этим она отличается от международных организаций и других форм международного сотрудничества. Последнее регулирует в основном те действия государств (или иных акторов), которые затрагивают интересы других членов мирового сообщества. Деятельность международных организаций ведет к возникновению международных режимов, например, в области нераспространения ядерного оружия или отмывания нелегальных доходов. Региональные объединения создают такие режимы и в сферах, традиционно входящих в национальную компетенцию. Так, в ЕС действуют собственные системы стандартов, общесоюзные правила конкуренции, не говоря уже о единой денежно-кредитной политике и единой валюте. Кроме того, международные организации (кроме региональных, которые остаются в подавляющем меньшинстве), как правило, занимаются одной сферой общественной жизни: МВФ — валютными отношениями, МАГАТЭ — ядерной энергетикой, ОПЕК — нефтью и т.п. Региональные же объединения всегда имеют политическую и экономическую составляющую, а также распространяют свою деятельность на другие области — право, экологию, миграцию населения, науку и технику, образование.
Пятая характеристика интеграции вытекает из четырех предыдущих (особенно из первой и второй) и имеет, на наш взгляд, ключевое значение для понимания сути этого явления. Как показывает мировой опыт, региональная интеграция строится на осознании ее участниками общности их будущей исторической судьбы. Конечно, оценивать степень общности народных судеб — занятие рискованное и неблагодарное. Почти в каждом случае находятся нескончаемые вереницы аргументов «за» и «против», позволяющие получать любой заранее заданный результат. В 1990-е годы мы наблюдали, как легко партнеры СССР по СЭВ и Варшавскому договору переходили под крыло НАТО и ЕС. Чего стоят разговоры о славянском единстве, скажут критики, после отделения Украины от России, мирного раздела Чехословакии и кровавого распада Югославии?
В региональной интеграции чувство политической общности направлено не в прошлое, а исключительно в будущее. Общие черты исторического развития важны для интеграции только с точки зрения их современных результатов. В остальном же они обычно берутся на вооружение политическими элитами как хорошо работающий агитационный прием. Конечно, для выработки регионального самосознания важно, чтобы объединяющиеся народы имели схожие политические и экономические модели, а также непротиворечивое течение религиозной и светской мысли. Однако этого явно недостаточно для возникновения региональной интеграции. Нужен еще один, стержневой, элемент — общее представление о настоящей и будущей глобальной идентичности.
Р. Шуман, один из отцов-основателей Европейских Сообществ, писал о послевоенной Западной Европе: «…счастливая или несчастная судьба одного народа не может оставить все другие народы равнодушными. Думающий европеец уже не может позволить себе макиавеллиевской радости по поводу неудачи соседа: у нас общая судьба (выделено мной. — Авт.). Удачи или неудачи соседей касаются нас всех». И далее: «Каждая европейская страна должна, так сказать, инстинктивно чувствовать свою включенность в общие связи и зависимости…Только так Европа и Запад смогут отстоять себя перед лицом враждебных коалиций, грозящих цивилизации. …Действовать надо без промедления. Каждый день события показывают нам, что мы не должны терять ни минуты. Все более явная неудача ООН требует, чтобы Европа добилась успеха» [Шуман 2002: 21, 64–65].
Тот же мотив звучал в учредительной декларации АСЕАН (1967): «Ассоциация представляет коллективную волю наций связать себя друг с другом дружбой и сотрудничеством и посредством совместных действий и жертв обеспечить своим народам и последующим поколениям благо мира, свободы и благополучия» [The ASEAN Declaration 1967].
Существующие определения интеграции
Определения региональной интеграции, принятые в современной науке, можно разделить на два вида. В первом случае в формулировке обобщается фактический опыт и проводится его экстраполяция, во втором — определение вытекает из готовой теоретической модели или конструкции, которая во многом «живет собственной жизнью» и лишь частично связана с реальностью.
Определения первого типа имеют много общего. Они получили наибольшее распространение благодаря своей эмпирической природе, ясности и заложенному в них здравому смыслу. Причем данные формулировки особенно характерны для описания экономической интеграции, с которой начинались объединительные процессы в Европе и которую гораздо легче измерить в количественном отношении, нежели интеграцию политическую или научно-техническую. Так, Ю. Шишков понимает под международным интегрированием наивысшую ступень интернационализации, при которой происходит «сращивание национальных рынков товаров, услуг, капиталов, рабочей силы и формирование целостного рыночного пространства с единой валютно-финансовой системой, единой в основном правовой системой и теснейшей координацией внутри- и внешнеэкономической политики» [Шишков 2001: 17].
Близкое по смыслу определение предлагают ученые из МГИМО Н. Ливенцев и В. Харламова: «…под региональной экономической интеграцией в самом общем виде понимается процесс постепенного хозяйственного объединения ряда стран. В результате формируется новый целостный хозяйственный организм — международный региональный комплекс». Авторы обращают внимание на то, что вследствие интеграции «создается новое качество международных экономических отношений» [Ливенцев, Харламова 2001: 323].
Известный голландский экономист В. Молле трактует экономическую интеграцию как «постепенное устранение экономических барьеров между независимыми государствами, в результате чего хозяйства этих стран начинают функционировать как единое целое. Экономическая интеграция не является целью сама по себе, а служит более высоким целям, как экономического, так и политического порядка». К ним причисляются благосостояние, мир, демократия и права человека. Высшей стадией интеграции Молле называет «полный союз», при котором происходит полное объединение хозяйств стран-участниц, в результате чего они фактически начинают действовать как федерация или конфедерация [Molle 2001: 4, 18].
Данный подход характерен и для политических наук. «Политическая интеграция между государствами есть формирование некоторого целостного комплекса на уровне их политических систем — точно так же, как экономическая интеграция есть процесс, осуществляющийся на уровне экономических систем нескольких государств», — утверждает В. Барановский.
Вторая группа определений неоднородна по своему составу, как неоднородны и теории интеграции. Для удобства анализа рассмотрим три наиболее развитые теоретические платформы модернистского содержания.
Европейский федерализм, вдохновленный мечтами о единой Европе, является первой по времени возникновения и самой известной в широких кругах концепцией интеграции. Данная концепция ставит перед интеграцией четкую стратегическую цель — объединение Европы путем образования сверхгосударства, которое будет функционировать на принципах разделения властей. Федералисты настаивают на создании наднациональных органов, которым государства-участники должны будут передать часть своего суверенитета. Идейной основой будущего объединения выбран федерализм, позволяющий адекватно распределить источники легитимности и полномочия между различными уровнями власти — местным, региональным, национальным и наднациональным. Гражданам мега-государства отводится та же роль, что и в национальном государстве. Они выбирают все находящиеся над ними уровни власти и получают от союзной власти свою первичную идентичность — равных перед законом и равных друг другу граждан союза.
Федералисты не считают интеграцией объединение, функционирующее исключительно на основе межгосударственного сотрудничества. Обязательным признаком интеграции, в их представлении, является наличие централизованного управления (в практике ЕС это называется коммунитарным принципом). Поэтому интеграция определяется как объединение с наднациональными органами управления. Соответственно, зрелость той или иной интеграционной группировки оценивается в зависимости от того, какая часть решений принимается на наднациональном уровне.
В теории коммуникации главный упор делается на контакты между социальными группами и индивидуумом в интеграционном объединении. Поскольку интенсивность этих контактов довольно легко поддается математической оценке (потоки товаров, капиталов, людей, патентов и т.п.), представители данного направления смогли сделать важные выводы о развитии интеграции в различных регионах мира и получили заслуженное признание. Отличительной чертой интеграции в теории коммуникации называется такое состояние, когда члены объединения имеют с партнерами по группировке более тесные связи, нежели с аутсайдерами, а отношения внутри группировки выделяются из других отношений того же порядка. Смыслом интеграции считается формирование сообщества безопасности, основанного на общих (либерально-демократических) ценностях. Особое значение в этом контексте придается развитию чувства совместной идентификации. Таким образом, теория коммуникации понимает интеграцию как сплоченное и безопасное сообщество, исповедующее общие ценности и ведущее к развитию совместной идентичности.
Неофункционалисты полагают, что интеграция помогает удовлетворению определенных потребностей, возникающих у тех или иных социальных групп. В отличие от федералистов, они не ставят перед интеграцией никакой стратегической цели (как и представители коммуникационного подхода). Согласно данной концепции, интеграция развивается благодаря тому, что все сферы современного общества тесно связаны между собой. Поэтому решение одной, даже узкой, задачи интеграционным методом требует взаимосвязанных действий в других областях. Это приводит к «переливу» («spillover») процесса интеграции из экономики в политику, право, науку, образование и т.д. По мнению последователей неофункционализма, интеграция предполагает, что национальные власти делегируют центральным органам союза исполнительные полномочия, необходимые для решения конкретных задач. При этом передача государственного суверенитета не предусматривается. Поскольку новые центры власти оказываются весьма полезными для населения, оно начинает проявлять двойную или множественную лояльность — по отношению как к национальным, так и наднациональным органам управления. В рамках данной концепции интеграция определяется как процесс формирования нового, полезного для его членов сообщества с центральными органами власти, пользующимися лояльностью наряду с другими властными структурами.
Новый взгляд на сущность интеграции
Как видим, все приведенные выше определения рассматривают интеграцию как «вещь в себе». Это притом, что о взаимной связи и взаимной обусловленности интеграции и глобализации говорят постоянно. На необходимость укрепления международных позиций Западной Европы указывали все вдохновители и деятели европейского строительства от Черчилля до Делора. Европейский союз реализовал за свою историю серию масштабных международных проектов, начиная от Яундских конвенций 1960-х годов (учреждавших преференциальные отношения между европейскими странами и их бывшими колониями) и заканчивая расширением на восток в 2004 г. В недавнем аналитическом обзоре «Дойче Банка» его эксперты прямо заявили: «Введение евро стало европейским ответом на вызовы глобализации. Это было в основном политическое решение, принятое ради укрепления политической сплоченности стран-членов Европейского экономического и валютного союза и одновременно в целях усиления глобальной роли Европы в валютных и других вопросах» [Walter, Becker 2005: 3].
Бывший вице-президент Европейского центрального банка Т. Падоа-Шиоппа в своей книге «Европа — общественная сила» рассматривает историю Евросоюза как отражение общемировой послевоенной истории. Пользуясь, казалось бы, сухими экономическими фактами, он доказывает, что Сообщества сталкивались с теми же вызовами, что и остальной мир, но только во многих случаях находили на них более адекватные ответы благодаря целенаправленной работе и благоприятным условиям, создаваемым региональной интеграцией. «Опыт Европейского союза, — заключает автор, — дает пример того, как должен был бы развиваться мир, пусть в идеале, чтобы огромные перемены в уровне жизни, производимые глобализацией, не ставились под угрозу из-за недостаточного развития внеэкономических сфер. Сокращение этого разрыва [между развитием экономики и других сфер], необходимое для развития здоровых процессов глобализации, является задачей нынешнего и последующих поколений» [Padoa-Schioppa 2004: 173].
Тематика глобализации давно присутствует и в российской школе интеграции. Более двадцати лет назад В. Барановский подчеркивал, что «…при теоретическом исследовании интеграции совершенно необходимо учитывать ее соотношение с другими явлениями международной жизни» [Барановский 1983: 125]. «Интеграция, — указывает М. Лебедева, — является лишь частью процесса глобализации, пусть и одной из наиболее значительных» [Лебедева 2003: 122]. В исследовании ученых Института Латинской Америки РАН читаем: «…развитие интеграции в Западном полушарии связано с тем, что государства региона рассматривали интеграцию как дополнительный способ ускорения процесса структурных реформ в эпоху высоко конкурентной глобализации, путь к большему участию в мировой экономике, стимулированию инвестиций и экономического роста» [Лавут 2004: 25].
Тот же смысл можно обнаружить в официальных документах многих, если не всех, интеграционных объединений. Так, страны Меркосур заявляют, что «учреждение Общего Рынка является адекватным ответом на происходящую в мире консолидацию крупных экономических пространств и на необходимость добиться соответствующего вовлечения в международные дела (adecuada insercion internacional)» [см.: http://www.guia-mercosur.com].
На наш взгляд, региональная интеграция — не просто «подразделение» глобализации или географический участок, где глобализация проявляет себя в наиболее развитом виде. Восприятие интеграции как «передового отряда» глобализации не отражает всей сути явления. Ведь в таком случае и глобализация, и интеграция рассматриваются только с одной их стороны — консолидирующей. Речь идет о либерализации всевозможных потоков (товаров, капиталов, людей, информации, технологий) и обусловленного этим усиления взаимозависимости различных стран и сфер человеческой жизни. Однако и у глобализации, и у интеграции есть другая неотъемлемая функция — разделительная. Глобализация неизбежно ведет к стратификации[2] мира, а региональная интеграция, как уже отмечалось, к обособлению от третьих стран.
Британские исследователи Д. Хелд, Д. Гольдблатт, Э. Макгрю и Дж. Перратон прослеживают в своей работе процессы стратификации мира от древнейших времен до конца XX в. Стратификацию в новейшее время они описывают следующим образом. В период «холодной войны» в политической и военной сферах сохранялась жесткая иерархия. Окончание «холодной войны» открыло путь к многополярной стратификации. В сфере экономики доминируют страны ОЭСР, притом, что значение США снижается, и возрастает вес новых индустриальных государств. Культурную стратификацию авторы называют крайне несправедливой, так как в области массовой культуры неоспоримо доминирование Соединенных Штатов и английского языка. Экологическая стратификация также резко выражена, поскольку между Севером и Югом наблюдаются серьезные различия в уровне потребления природных ресурсов, а для всего мира характерна неравномерная скорость распространения экологических угроз [см.: Хелд и др. 2004: 511–515].
Понимание интеграции как проявления глобализации дает основание полагать, что глубинной движущей силой региональной интеграции является стремление стран-участниц попасть в лучшую страту (или совместно сформировать лучшую страту), нежели та, к которой они объективно принадлежали бы без интеграции. Недаром объединительные процессы в Европе начинаются тогда, когда ослабевают и распадаются Британская и другие колониальные империи, задававшие направление стратификации в предыдущую историческую эпоху. Послевоенное возвышение США и Советского Союза, формирование новой иерархии международных отношений означало утрату Западной Европой ее прежней роли мирового лидера (со всеми вытекающими преимуществами). Поэтому перед западноевропейской элитой стояла задача обеспечить этому региону возможно более высокую (в тех условиях) позицию в мировой иерархи и исключить вероятность его дрейфа в сторону периферии. Интеграция в этом смысле — весьма эффективное средство: она стимулирует внутреннее развитие региона, а также позволяет максимально использовать преимущества глобализации, одновременно ограничивая ее негативное воздействие.
Таким образом, создаваемая региональной интеграцией целостность — это целостность группы акторов, действующих воедино в процессе глобализации. Отсюда правомерна следующая формулировка: региональная интеграция представляет собой модель сознательного и активного участия группы стран в процессах стратификации мира, обусловленных глобализацией.
Предлагаемое определение[3] приводит к крамольному для исследователя интеграции, особенно экономиста, утверждению о том, что интенсификация связей между участниками, сращивание их экономических или политических систем не является целью региональной интеграции. Такое взаимопроникновение, в действительности, — инструмент и/или продукт интеграции. То же относится к формированию центральных органов власти или федералистской структуры региона. Главная же цель интеграции состоит в образовании максимально успешной глобальной страты.
Под успешностью мы понимаем не получение максимального количества очков во всемирном многоборье, а укрепление позиций региона в наиболее важных для данного этапа стратификации областях или в областях, где у региона имеются для этого наибольшие возможности. Так, современные интеграционные группировки почти не занимаются вопросами языковой стратификации. Но, если бы язык приобрел такой же вес, как экономика, тогда, вероятно, Меркосур начал бы ограничивать применение английского языка, а Евросоюз создал бы европейский вариант эсперанто.
Выдвинутая нами трактовка понятия региональной интеграции обладает несколькими новыми с научной точки зрения качествами.
Во-первых, она позволяет выработать более широкий взгляд на весьма непохожие интеграционные процессы, происходящие в различных регионах мира, и снять вопрос о взаимодействии политических и экономических элементов интеграции. До сих пор все региональные объединения препарируются инструментами экономического детерминизма, главный из которых — известная шкала Белы Балаши 1961 г. Согласно ей, интеграция поднимается от зоны свободной торговли к таможенному союзу, далее перерастает в общий рынок и затем превращается в экономический и валютный союз. С этой точки зрения, НАФТА беспомощно застряла на начальном этапе, а АСЕАН только приближается к нему. Зато Меркосур находится на второй ступени, а африканское ЭКОВАС продвигается к третьей. Да, АСЕАН сделала для региона большое дело, значительно укрепив его внутреннюю и внешнюю безопасность, однако в схеме Балаши за это очки не начисляются.
А что, если странам НАФТА — США, Канаде и Мексике — не нужно создавать общий рынок, чтобы увеличить свое влияние в мире и эффективнее использовать глобализацию (пользоваться выгодами от нее и сокращать издержки)? Может быть, Соединенным Штатам, при их нынешнем весе в мире, достаточно иметь с соседями неполную зону свободной торговли, чтобы минимальными усилиями получить дополнительные точки опоры в переговорах ВТО? То, что США не нуждаются в единой североамериканской валюте, понятно и без специального анализа.
Во-вторых, новое определение дает ответ на вопрос, что такое интеграция — состояние или процесс? Берусь утверждать, что не то, не другое. Вернее, она — и состояние, и процесс в той мере, в какой ими является действующая модель. Политические элиты приводят свои страны в интеграционные объединения не столько ради того, чтобы активизировать обмен с соседями (хотя это весьма полезно), сколько ради благоприятной стратегической перспективы. А какими средствами она реализуется — унификацией денежно-кредитной политики или введением стандартов на размер моркови, — не так важно. Страны Центральной Европы потратили огромные средства на подготовку к вступлению в Евросоюз. Когда эти затраты окупятся, неизвестно, тем более что сейчас большинство новых членов имеют отрицательный баланс расчетов с бюджетом ЕС. Однако это не мешает бывшим социалистическим государствам быть энтузиастами европейской интеграции. Для них членство в ЕС — наилучшая модель существования в современном мире, а к модели не подходят с позиций бухучета. Ее также неправомерно оценивать в параметрах альпинистского восхождения: у модели не может быть вершины.
В-третьих, предложенная формулировка меняет представление о показателях развития интеграции. Существующие методы оценки интенсивности внутрирегиональных обменов, синхронизации колебаний макроэкономических показателей, распространения наднациональных (в противовес межгосударственным) способов принятия решений, общественной поддержки интеграции и т.п. не теряют актуальности, но превращаются в дополнительные характеристики интеграции. Ведь главное ее содержание перемещается из сугубо внутренней, региональной сферы в сферу отношений «регион — мир». Как в таком случае измерять успешность объединительных процессов, пока сказать трудно. Вероятно, новые критерии окажутся менее прямолинейными и потому более сложными в применении, чем существующие. В любом случае для их разработки требуются серьезные размышления и дополнительные исследования.
Примечания
Барановский В.Г. 1983. Политическая интеграция в Западной Европе. Некоторые вопросы теории и практики. М.: Наука.
Лавут А.А. 2004. Развитие региональной интеграции в Западном полушарии // Интеграция в Западном полушарии и Россия. М.: Институт Латинской Америки.
Лебедева М.М. 2003. Мировая политика. Учебник. М.: Аспект Пресс.
Ливенцев Н.Н., Харламова В.Н. 2001. Международная региональная экономическая интеграция // Международные экономические отношения. Учебник. М.: РОССПЭН.
Стрежнева М.В. 1999. ЕС и СНГ: сравнительный анализ институтов. М.
Хелд Д., Гольдблатт Д., Макгрю Э., Перратон Дж. 2004. Глобальные трансформации. Политика, экономика и культура. М.: Праксис.
Шишков Ю.В. 2001. Интеграционные процессы на пороге XXI века. Почему не интегрируются страны СНГ. М.: НП «III Тысячелетие».
Шуман Р. 2002. За Европу. М.: Московская школа политических исследований.
Etzioni A. 1962. A Paradigm for the Study of Political Unification // «World Politics», vol. 15, № 1.
Molle W. 2001. The Economics of European Integration. Theory, Practice, Policy. Aldershot, Ashgate.
Padoa-Schioppa T. 2004. Europe, a Civil Power. Lessons from EU Experience. London: Federal Trust for Education and Research.
The ASEAN Declaration. 1967. Bangkok, 08.08.: http://www.aseansec.org
Walter N., Becker W. 2005. The Euro: Well Established as a Reserve Currency // «EU Monitor», № 28. Deutsche Bank Research, 08.09.
[1] В 2004/2005 учебном году кафедра европейской интеграции МГИМО(У) МИД России провела серию научных заседаний, в ходе которых выделялись признаки интеграции, проводились границы между различными международными объединениями, обсуждались цели и содержание интеграционных процессов. Представленные в настоящей статье положения и выводы во многом обязаны своим появлением той творческой атмосфере, которую создали и поддерживают специалисты кафедры. — Прим. авт.
[2] Страта (от лат. «stratum» — слой) — группа, объединенная общими социальными, экономическими, политическими и другими признаками. В отдельной стране страта представляет собой слой или группу людей, в мировом сообществе — группу государств или иных акторов международных отношений. Стратификация — процесс образования и взаимодействия страт. От простого расслоения стратификация отличается тем, что она создает устойчивую структуру, которая обусловливает восходящие и нисходящие потоки. — Прим. авт.
[3] Из известных автору трактовок интеграции к предлагаемому здесь определению ближе всех оказывается определение А. Этциони, который понимал под интеграцией «способность единицы или системы поддерживать самое себя перед лицом внутренних и внешних вызовов» [Etzioni 1962: 44; см.: Барановский 1983: 128]. — Прим. авт.
10 апреля 2006, 06:10 Ольга Буторина
http://www.polit.ru/research/2006/04/10/butorina.html