Правоприменение: Почему России не нужны юристы
Кирилл Титаев
01.03.2010, 35 (2553)
Некоторое время назад в журнале «Восточно-Европейское конституционное обозрение» чешско-австралийский ученый Авиезер Такер опубликовал короткую статью «Воспроизводство некомпетентности», посвященную чешскому высшему образованию. В ней он описывает родовые пороки образовательной системы, которая на постсоветском этапе пошла по пути медленных изменений, а не радикальной ломки. Это привело к фантастическому снижению качества образования и росту коррупции. Коррупция и некомпетентность выпускаемых специалистов — это две стороны одной медали. За взятки мы вынуждены выдавать дипломы плохим специалистам, а если мы не можем подготовить хорошего специалиста, то мы завлекаем абитуриента тем, что за взятки он гарантированно получит диплом.
В качестве самого яркого примера коррупции автор выбрал юридический факультет Карлова университета в Праге. Для социолога образования здесь нет ничего неожиданного. Такая же закономерность распространяется и на Россию. Какой бы город ни изучали, все начинается с рассказа о том, что более коррумпированного факультета, чем юридический, нет. Подтвердить это количественными данными не всегда возможно, но единодушие экспертов — это тоже повод для размышления.
Юрфаки оказываются на первом месте в рейтинге коррумпированности в силу специфики профессии. Юридическая профессия относится к тем, которые американские социологи называют «классическими» или «идеальными» профессиями. Это значит, что профессиональное сообщество является корпорацией, которая монополизировала определенную сферу деятельности. Только корпорация может объявить кого-то компетентным в сфере своей монополии. К таким профессиям, кроме юристов, относятся, например, врачи.
Важнейшим следствием такого устройства оказывается то, что извне никто не вправе оценить качество знаний и действий человека, которого специально уполномоченные люди назвали юристом. Казалось бы, все правильно. Однако такая система хорошо работает ровно до тех пор, пока внутри профессии сохраняется жесткая конкуренция. Если я, будучи, к примеру, французским юристом, вижу серьезную ошибку коллеги, то я сообщу об этом в соответствующую инспекцию или ассоциацию. Потому что чем меньше людей в профессии, тем выше моя зарплата. Конечно, мной могут руководить и «высокие мотивы» — желание предотвратить преступление или что-либо подобное. Но экономисты доказали, что с исчезновением конкуренции «высокие мотивы» исчезают в профессиональном сообществе за одно десятилетие.
Российские юристы никогда не станут писать письмо в ассоциацию, увидев, к примеру, что в тексте договора полностью перепутаны положения различных отраслей права. Соответственно, возникает ситуация, в которой монополия есть, а внутреннего контроля нет. Снаружи никто не имеет права оценить качество специалиста, а изнутри никто этого не делает. Почему возникает такая ситуация? Почему российские юристы не борются с некомпетентными коллегами, «купившими» диплом?
Контроль исчезает в тот момент, когда исчезает внятный образец «правильного действия». У врачей для каждого типового заболевания есть «правильное» лечение. В случае каких-либо сомнений собирается консилиум и проверяет, правильно ли действовал врач. Точно так же есть требования к доказательствам вины, которые должны фигурировать в процессе. При этом лечение может не помочь пациенту, а доказательства вины могут быть признаны недостаточными. Но они собраны в соответствии с образцом, именно поэтому специалист считается компетентным. В западных системах таким образцом является закон или судебный прецедент (в зависимости от того, на что опирается правовая система этой страны). Суд устанавливает в первую очередь, соблюдены ли требования, установленные законом для конкретного документа (будь то договор или протокол допроса подозреваемого). Если требования не соблюдены, то юрист некомпетентен.
В советской модели юрист ориентировался не на закон, а на правоприменительную практику. Грубо говоря, закона как такового не существовало. Закон можно было отменить, изменить или проигнорировать в любой момент. Легитимность решения или текста создавалась и контролировалась не юристами, а партийными руководителями. Указ «о колосках» противоречил УК-26, но был предложен лично Сталиным. Закон о тунеядстве противоречил Конституции, но был инициирован Хрущевым. Соответственно, ключевой задачей юриста в то время было понять, на какой закон, указ или лозунг нужно опираться здесь и сейчас. Если образцы «правильного поведения» постоянно меняются, значит, их нет.
Юрист для советской страны и для несоветской должен обладать разными навыками, и советская система подготовки юристов сильно отличалась от западной. В СССР и братских странах много рассказывали про «принципы права» и мало — про конкретные законы. Потому что законы изменятся быстро и внезапно, а «ключевые принципы» останутся.
Что же происходит сегодня в тех странах, которые не рискнули сразу и полностью уничтожить советскую образовательную систему, а пошли по пути постепенных изменений? Раньше надо было научить человека принимать и понимать команды власти. А теперь жесткой системы команд нет. Но и ориентироваться на западную практику никто не мог, так как не было специалистов по собственно праву.
Сообщество юристов и хотело бы создать систему контроля качества специалистов. Но образцов, на которые можно было бы ориентироваться, нет. Никто не знает, как правильно. Монополия остается, а система внутреннего контроля исчезает, и в первую очередь она исчезает на самых ранних этапах профессиональной социализации — в вузах.
Профессиональные критерии, которые должны быть главными при отборе студентов, достойных диплома, не могут быть использованы. Потому что этих критериев нет. Они заменяются чем-нибудь другим. В нашем (и чешском) случае — деньгами и связями
www.vedomosti.ru/newspaper/article/2010/03/01/2...