Долгий Кабаков
Третья, последняя, часть московской ретроспективы Ильи и Эмилии Кабаковых открылась на Винзаводе. Заключение оказалось пронзительно, до неловкости, тоскливым
Ольга Кабанова
Ведомости
23.09.2008, №179 (2201)Какой именно будет ретроспектива художника, который ровно 20 лет назад покинул Москву и только сейчас впервые после отъезда туда приехал, решал он сам. По крайней мере, так можно было понять из слов Эмилии Кабаковой на первой пресс-конференции в Пушкинском музее. Тогда она сказала, что сделано многое, все не привезешь, надо было выбирать, и вот они выбрали — работы и места.
Из «Жизни мух»
Илья Кабаков
художник
Муха, вне сомнения, один из образов банальности. Одновременно она здесь претендует на художественный, что ли, экспонат.
Места им в Москве досталось много — три большие и значимые площадки, причем в Гараже и на Винзаводе Кабаковым было дано триумфально много места — никому из художников столько выставочного пространства одновременно никогда, кажется, не приходилось осваивать. Кабаковы освоили, не стали показывать много работ, но выбранные развернули не теснясь.
На Винзаводе стоят три инсталляции Кабаковых, формально две старые («Жизнь мух» и «Туалет») и одна новая («Игра в теннис»). Но инсталляция «Жизнь мух» так разрослась в щедро выделенном ей пространстве, что ее можно посчитать за новую — смотрится она совсем по-другому, чем раньше. Эпичнее и скучнее.
Прежние «Мухи» были скромнее — мушиный рой, как будто зависший в пространстве, сопровождался одним напечатанным на машинке псевдонаучным текстом. Текст был мило нелеп, а искусственные мухи на невидимых проволоках образовывали живописный колокол. Теперь же в просторном винзаводском Зале белого вина для «Мух» выстроен музей (который именно псевдомузей Кабакова — не сосчитаешь) в несколько скучных серых залов с плохим освещением, тексты разрослись — в них освещена роль мух в поэзии и музыке, их влияние на экономику, бизнес и философию. Прочесть все тексты невозможно и, наверно, не нужно. Или нужно, но невозможно. Запланированы Кабаковыми или не запланированы тоска и скука, напирающие на зрителя в этом мушином царстве, не понять.
Зато «Туалет» короток и впечатляет. В выстроенном как настоящий (многие посетители Винзавода его так ошибочно и воспринимают) сортире — две жилые комнаты со старомодной мебелью, детскими стираными вещичками, будильником и фотографиями. Если бы рядом с этим убогим уютом не зияли черные дыры выгребных ям, можно было бы и забыть, где находишься, но они зияют и наводят уже не тоску, как «Мухи», а мучительно стыдную неловкость.
Четырнадцать лет назад впервые показанный в Касселе «Туалет» произвел шок и читался даже не как метафора, а просто воссоздание советского образа жизни или поклеп на нее. Как к нему относиться сейчас, не знаю, Кабаков считает, что возможны любые интерпретации.
Илья Кабаков 20 лет назад покинул страну, которая вскоре после его отъезда перестала существовать, но он увез СССР с собой и воссоздавал сформировавшую его родину, быт и думы ее маленьких людей, советских акакиев акакиевичей, почти в каждой работе. Строил свои тотальные инсталляции — фиктивные музеи, библиотеки, каморки и сортиры. В этих инсталляциях тоска соединялась с нежностью, убогость — с милосердием, правда — с фикцией, изображения — с текстами, тексты — с подтекстами, собственные кабаковские страхи и мечты — с мечтаниями, маниями и фобиями придуманных им персонажей.
В лучших кабаковских инсталляциях сентиментальность и поэзия побеждали ужас и убогость, волшебство искусства — память о реальности, лукавство — пафос. Они иногда обретали общечеловеческий смысл, но все равно оставались до конца понятны только тем, у кого с Кабаковым одна родина.
Московская ретроспектива сделана по воле художника, размах и эпичность здесь победили лирику, чем больше пространства занимают инсталляции — тем больше в них формального искусства (это надо же написать столько картин за несуществующих художников, как в Гараже, и придумать столько текстов про мух) и тем меньше чувства, пленяющего сердце и память зрителей.
Завершающая ретроспективу «Игра в теннис» — Илья Кабаков и философ Борис Гройс на мониторах играют в теннис, а на черных досках мелом написаны их диалоги. Удивил только один — о том, что советские люди стояли в очереди за апельсинами от нечего делать, западный человек на их месте пообедал бы в фастфуде и пошел в офис. Что это, ошибка памяти или интеллектуальное наперсточничество?.
До 19 октября
www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2008/0...