Взрыв из прошлого
Бывший госсекретарь США Мадлен Олбрайт с пессимизмом оценивает сегодняшнюю ситуацию в мире и с нежностью вспоминает о Билле Клинтоне и его президентстве
Невысокая женщина в модном голубом костюме легкой походкой поднимается по ступеням отеля Dorchester и решительным шагом пересекает холл. Мне предстоит говорить с человеком, который в течение нескольких лет был одним из самых могущественных политиков в мире.
Первое впечатление оказывается необычайно сильным. Мадлен Олбрайт — живое напоминание о временах, которые сейчас кажутся полными надежд, о временах, когда для решения самых сложных мировых проблем нужно было, казалось, всего лишь протянуть руку.
Восемь лет президентства Клинтона, в течение которых Олбрайт сначала была постоянным представителем США в ООН, а затем госсекретарем, — эпоха больших ожиданий: что палестино-израильский конфликт вот-вот окончательно разрешится, что с Северной Кореей удастся договориться, что США смогут наладить отношения с Ираном.
Ничто не сбылось. Самой известной женщиной эры Клинтона осталась Моника Левински, а что касается Мадлен Олбрайт, то многие помнят прежде всего ее прямолинейность, ставшую причиной конфликта с Колином Пауэллом. Помнят, как она обвинила кубинское правительство в том, что у него “нет яиц”, и как настояла на военной операции в Косове.
Обменявшись приветствиями, мы направляемся в ресторан отеля. Я предлагаю, чтобы завтрак заказала она, и это слегка озадачивает Олбрайт: ей явно не сообщили, что читателям Financial Times интересно, что и как именно она ест. Зачем ей идти в ресторан, если она уже поклевала кое-чего перед интервью BBC, которое успела дать утром?
Ситуация выглядит тем более нелепой, что ресторан Grill Room — довольно причудливое место: стены расписаны сценами из шотландской жизни в пастельных тонах, а меню отчаянно изображает “британскость”: овсянка с малиной и свежевыпеченный хлеб с сыром стилтон.
Хотя сама Олбрайт считает себя “типичным экстравертом”, она кажется довольно чопорной, когда сидит на огромном, похожем на трон диване с царственной красной спинкой, которая вздымается чуть не до середины стены. “Я буду только кофе и воду, — говорит она, начиная беседу. — Но у нас с вами совершенно разный режим, так что вам следовало бы попробовать здесь что-нибудь вкусненькое”.
После моих уговоров она сдается и откусывает от сосиски, которую объявляет превосходной. Я заказываю половинку омлета и семгу. Ее помощник решительно выигрывает у нас обоих — он успешно расправляется с целой батареей сладостей, выстроившихся перед ним на столе.
Мы говорим о Лондоне — городе, где Олбрайт впервые оказалась в двухлетнем возрасте, когда ее семья бежала из родной Праги в 1939 году. (Они вернулись в Чехословакию после войны, но, когда в стране пришли к власти коммунисты, окончательно эмигрировали в США.) Олбрайт вспоминает: именно Вторая мировая война дала ей ощущение, что “участие США в международных делах чрезвычайно важно, а власть Америки — благо”.
Десять лет назад ее родителей сильно ругали в прессе: они в свое время не рассказали Мадлен, что она еврейка и что две ее бабки и дед погибли в нацистских лагерях. (Она узнала об этом только накануне своего назначения на должность госсекретаря после расследования, проведенного газетой The Washington Post.)
“Самое тяжелое из всего этого — обвинения в адрес моих родителей, это просто сводило меня с ума, — говорит она. — Они были такими любящими, так защищали меня… Никому не дано права судить других людей. Особенно, если они не сделали ничего плохого и к тому же не могут ничего сказать в свою защиту”.
Между прочим, отец Мадлен, Йозеф Корбел — связующее звено между ней и нынешним госсекретарем США Кондолизой Райс: он преподавал международные отношения в Денверском университете, и Кондолиза была его любимой студенткой.
В своей автобиографии Олбрайт вспоминает, с каким изумлением узнала 18 лет назад, что Райс — республиканка. “Как это может быть? — спрашивала она Кондолизу, — ведь у нас с вами один и тот же отец!” “Не могу сказать, что на самом деле ощущаю с ней родство, — говорит она о своей младшей коллеге. — Мы связаны только через моего отца, и она не раз с благодарностью говорила о роли, которую он сыграл в ее жизни”.
Как, на ее взгляд, справляется Кондолиза Райс со своей работой? “Я думаю, что ей приходилось не раз удивляться, как обернулось дело, — говорит Олбрайт, явно намекая на Ирак. — Война в Косове была довольно короткой — 78 дней, и то я каждую ночь терзалась, правильно ли мы поступаем… И я уверена, что сейчас Райс точно так же переживает из-за Ирака”.
Похоже, что в жизни Олбрайт было два больших разочарования. Первое — то, что, по ее мнению, администрация Джорджа Буша на глазах делает мир гораздо хуже, чем он был раньше. И второе — что она больше не у власти.
“Мы очень сильно испортили нашу репутацию, — говорит она. — Ирак может оказаться самой ужасной катастрофой для американской внешней политики. Ирак снова и снова доказывает, что он еще хуже Вьетнама… И при этом находится в сердце самого нестабильного региона в мире”.
Олбрайт только что выпустила свою новую книгу “The Mighty and the Almighty” (“Могущественный и Всемогущий”), в которой пишет, что правительство не уделяет должного внимания религии. Олбрайт утверждает, что СССР и США в свое время недооценили роль религии в таких странах, как Афганистан и Иран. И что великие державы в будущем должны в большей степени учитывать фактор религии в своих политических схемах.
“Я слишком долго строила карьеру и не готова вот так просто сдаться, — говорит она. — Так что я занимаюсь множеством разных вещей”. Сейчас Олбрайт все силы вкладывает в продвижение своей книги. В ближайшие дни она собирается посетить несколько европейских стран и возвращается в Вашингтон, только чтобы переодеться.
Кажется, на самом деле Олбрайт строила множество карьер одновременно. Она профессор в Джорджтаунском университете, выступает в качестве консультанта, возглавляет комиссию по борьбе с бедностью и Национальный демократический институт международных отношений.
И в этой гиперактивности нет ничего нового или необычного. Когда она была госсекретарем, у нее настолько не хватало времени, что ее частной жизнью управляла дочь. Она частенько ворчала на мать за то, что та опять ездила в горячие точки на Балканах или потратила слишком много денег на туфли.
Хотелось бы ей вернуться в Госдеп? Конечно, отвечает 69-летняя Олбрайт. “Мне нравилось быть госсекретарем. Честно говоря, мне не доводилось делать в жизни ничего лучшего… Но дважды в одну реку не войдешь”.
Бывший госсекретарь подвигается ближе к столу и придирчиво изучает кекс. “Я решительно не могу это есть, — говорит она, откусив кусочек. — Это же шоколад! А я его не выношу. Я уже давно не ем шоколад!”
Может быть, круассан?
“Нет”, — отказывается Олбрайт, и в голосе ее звучит металл.
И с той же металлической ноткой она пресекает мою попытку поговорить о Монике Левински. “Что же касается политики Билла Клинтона, то с каждым днем он все больше будет понят так, как он этого заслуживает — как великий американский президент. Клинтон — великая стихия… Невероятно умный человек”. Она вспоминает, как ее раздражало, что он разгадывает кроссворды во время совещаний, — а потом каждый раз оказывалось, что он не пропустил ни единого слова из речей.
Но ведь его наследие совсем не похоже на то, что он обещал? Несмотря на активные переговоры, никакого исторического договора ни по Ближнему Востоку, ни по Корее так и не было заключено?
Но в ее новой книге говорится, что схема раздела Иерусалима, которую предлагал Клинтон, поразительно похожа на ту, что король Ричард Львиное Сердце придумал еще в 1192 году. И, возможно, должно пройти еще много столетий, прежде чем в регионе установятся мир и спокойствие.
“Мы допустили ошибку, когда позволили [покойному лидеру Палестинской автономии Ясиру] Арафату самому определять границы автономии. Он, конечно, был избранным лидером, но отнюдь не единственным человеком в арабском мире, уполномоченным принимать решения о статусе святых мест ислама. А когда мы начали говорить об этом людям, было уже поздно”.
С точки зрения сегодняшнего дня, говорит Олбрайт, Клинтону лучше было бы поехать в Северную Корею, чем провести последние дни своего президентства в Кемп-Дэвиде, пытаясь заключить соглашение по Ближнему Востоку. Еще один повод для сожалений — Иран. Клинтон надеялся, что в конце 90-х сможет установить взаимопонимание с относительно либеральным правительством Мохаммеда Хатами, и даже однажды пытался пожать руку Хатами на ассамблее ООН. Однако обоюдное недоверие и ограниченные возможности иранского президента сделали невозможным какой-либо прорыв в отношениях. Сейчас Иран из-за своей ядерной программы противостоит крупнейшим мировым державам. Олбрайт, как и любой нормальный человек, нервничает по этому поводу и спрашивает меня, не за то ли был отправлен в отставку Джек Стро, бывший министр иностранных дел Великобритании, что возражал против применения военной силы в отношении Ирана.
В целом Мадлен Олбрайт с пессимизмом оценивает сегодняшнюю ситуацию в мире. Чтобы приободрить ее, я говорю, что Европа сейчас вроде бы устроена гораздо более разумно, чем во время холодной войны. Она фыркает: ей совсем не нравится правое польское правительство и беспокоит неспособность Европы справиться с огромным количеством иммигрантов с юга.
На этой не слишком обнадеживающей ноте мы заканчиваем завтрак. Олбрайт встает: “Пожалуйста, не пишите, что этот столик выбрала я”, — говорит она, кивая на нелепый красный диван, который кажется ей слишком уж роскошным. “Не буду”, — обещаю я. И Мадлен Олбрайт уходит: столь же энергичная и целеустремленная, как и в те дни, когда держала в руках власть. (FT, 24.06.2006, Майя Балабанова)
http://www.vedomosti.ru/newspaper/a...06/08/04/110517