Политика и политическая деятельность
Лекция Тимофея Сергейцева. Пункт 2. Политика и насилиеПункт 2. Политика и насилие
Сергейцев. Политика должна быть деятельностью, причем имеющей массовый характер. Это означает, что должны быть стандарты, нормы этой деятельности, чтобы не единицы, а многие могли ее осуществлять. Иначе она просто не будет конкурентоспособна по отношению к другим видам деятельности, несовременна.
Здесь возникает вопрос в том, как добиться, чтобы кто-то другой поставил цели. Заметьте – не ваши цели принял, не сказал, что он вас поддерживает. А свои цели поставил. Которые, может быть, окажутся совпадающими с вашими. А может, не окажутся. И здесь есть принципиальный момент – это делается насильно.
Ничего другого, кроме палки, для этого нет (я специально несколько прямолинейно рассуждаю). Но при этом насилие может быть очень тонко, гуманно и социально сложно организовано. Это не обязательно насилие в форме социальных репрессий – тюрьмы, армии, геноцида. Но - сначала люди попадают в систему образования, где им все объясняют.
И вот у нас с этим большая проблема, потому что та часть школьного образования, которая про формулы – химию, физику, математику, – нормальная. А там, где про общество… Я на днях вынужден был открыть школьный учебник по обществознанию, там понять ничего невозможно. Было бы честнее, чтобы учебника не было вообще, чем такой, как сейчас.
Есть такая тема – принудительность самоопределения. Как она будет развиваться, серьезно определит характер политики. И демократия – это особая, очень жесткая система принуждения к самоопределению. Есть, скажем, такая демократия, которая называется Кипр. Попробуйте там не пойти на выборы. У каждого есть специальная книжка, где ставятся отметки о том, что вы были на выборах. И если вы не придете, не выполните свой гражданский долг, вы получите штраф. Пять лет назад – минимум 100 фунтов (примерно 200 долларов). Это – довольно существенно для семейного бюджета.
Если вы начнете анализировать цензуру на уровне деятельности – не административных форм, а деятельности, то есть реальных требований что-то говорить или не говорить, вы обнаружите в демократических странах огромный цензурный аппарат. Это - система принуждения. Надо избавляться от иллюзий о том, что свобода – это возможность ничего не делать или делать что угодно.
Может, это банальная вещь. Но нам придется построить какую-то деятельностную систему принуждения к самоопределению, если мы занимаемся политикой. Вот какую – в этом вопрос. Диапазон большой – от прямых репрессий с лагерями и всем прочим до системы образования. Но когда посмотришь, что делается в системе образования, понимаешь, что получится скорее ближе к первому варианту.
Это уж, извините, как получится. Я тоже за образование – чтобы все палки, розги, на горох чтобы ставили в школе, а не в лагерях. Но чтобы человек понимал – если он не самоопределился, цели у него нет, все, конец ему, прямо на выходе.
Елена Гусева. Почему именно вас пригласили руководить избирательной кампанией Кучмы? Для себя вы это объяснили?
Сергейцев: Я считаю, у меня есть судьба. Чего мне этим дурацким вопросом заниматься? Пригласили, значит, надо. Я отношусь к этому как к вызову. У меня есть принцип – если есть вызов, значит, надо отвечать.
Вера Кеник: Я, конечно, порождение системы образования, но… Философий не две, а, как минимум, не меньше десятка.
Я хочу выразить тихий восторг по поводу самоопределения Кучмы. Имеется в виду онтологическая постановка самоопределения политического человека. Собственно, рассматривать политика, деятельного политика, занимающегося практической философией, в основании которой лежит все же некоторая онтологическая позиция. Может быть, осознанная, неосознанная – это зависит от силы воли человека. Кучма – волевой человек, он реализует эту позицию. Философ, интеллектуал – не волевой человек, он в другом образе реализует. Но при этом, к сожалению, на этот хорошо поставленный вопрос – «На основании какой своей жизненной позиции Кучма, не философ, сделал свой выбор?» – вы не ответили. Вы перескочили к другому вопросу.
Есть разница между свободой и вольницей. Вы как русский человек путаете эти два понятия. Вольница – это делаю, что хочу. А свобода – это осознанная необходимость. Каким образом разнообразие жизненных позиций перетекает в разнообразие жизненных деятельностей? И еще вопрос: если в политической деятельности целью является захват власти, то, по русской традиции, все остальные должны быть под корень выкошены? Или допускается существование некой оппозиции?
Сергейцев … Ну пусть философий и десять, но не миллион же. В этом был тезис – философий не много, не то чтобы у каждого, как считает тот молодой человек.
Вы, видимо, не услышали того, что я хотел сказать. Я хотел сформулировать некоторую проблему, парадокс политической деятельности. Я не собираюсь вам давать рецепт. Но мне нужны люди, формирующие политическое «мы», которые будут самоопределяться и ставить свои цели. Спрашивается, как этого добиться.
Причем мне не нужны те, кто будет поддерживать меня. Потому что современный мир заполнен управленческой деятельностью, и того, что нужно мне, я без них добьюсь. Ни сторонники, ни противники в управленческой деятельности не нужны - я займу управленческую позицию и добьюсь всего. Более того, я сделаю так, чтобы никто не узнал, что я занял эту управленческую позицию. С теми, кто тебя поддерживает, еще надо что-то делать. Гораздо удобнее, эффективнее, когда эти управляемые люди и не знают, что ими управляют. Но это все не имеет отношения к политике.
Тот, кто подвластен, знает, что он подвластен. Это его добровольный акт, хотя и являющийся результатом принуждения. Власть не будет властью, если она не будет принята добровольно. Но чтобы она была принята добровольно, сначала надо избить до полусмерти. А вот тем, кем управляют, не объясняют, что ими управляют. И никакого согласия на это от них получать не надо. И современный мир пронизан системами управления, они часто расширяются за счет сферы политики, съедая ее пространство и ресурсы. А управленческой деятельности политика вообще не нужна, достаточно одного управления. Все остальное - сплошная декорация. Хотите – живите в декорации.
Теперь насчет власти. Не нужна политику власть. И нет никакой борьбы за власть. Потому что власть – это структура, а политика – это процесс. Да, когда политика закончилась, начинается эффект власти. Тот, кто имеет цели, является субъектом, он имеет, в конечном счете, власть. А все остальные к нему присоединяются. Но это означает, что в этот момент политический процесс закончился.
Вы меня спросите, нужна ли власть. Я скажу - нужна. С политикой есть проблема – чем больше политики, тем меньше власти.
Олег Кулда: У меня вопрос к первой части. Уточните свою позицию: с вашей точки зрения, политик всегда стремится ассимилировать представителей других культур? Или он оставляет пространство для их существования?
Сергейцев: Боюсь, что нет. Не оставляет. Они подлежат истреблению. Но при этом может состояться конструктивный спор. Для культуры это полезно, чтобы прежде чем достать пистолеты, обменяться аргументами и контраргументами. Для разнообразия конкретных целей противоречия возможны внутри одной философии. Она же потому и философия, что создает определенную емкость. А другая философия всегда враждебна.
Мостовой: На самом деле в диалоге нуждаются культуры как всеобъемлющие системы восприятия мира и действия в нем. А философия может существовать только в рамках одной культуры. В другой культуре – другие философии.
Сергейцев: Сама суть философского действия содержится в самообосновании. Вы сами должны спорить со своей философией, а не дядя. Причем здесь диалог с другим? Ваша философия ни черта не будет стоить, если вы после собственного тезиса не будете строить его опровержение. Потому что только вы знаете всю его смысловую глубину. И в этом особенность этого способа работы. Она же порождает и замкнутость систем философии и политики, войны как цивилизационного явления, а не как недоразумения и злого умысла.
Соколова: Вы в порядке примера привели кипрскую избирательную систему. Но, мне кажется, приводить в пример кипрскую систему как способ стимулирования к самоопределению может только политтехнолог. Потому что сущностный эффект от этой системы сугубо политтехнологический.
Сергейцев: Я мог бы и не приводить этот пример насилия, принуждения, ограничиться лишь самим утверждением о насилии и самоопределении. Но для кипрского крестьянина совершенно не важно, эффективна эта система или нет. Для него 100 фунтов – большие деньги, а зачем ему идти голосовать, он не понимает.
Соколова: Эта система понуждает людей просто прийти и поставить галочку в бюллетене. Но это не есть акт самоопределения, когда человек формально приходит и ставит галочку. Он может даже не читать, что в бюллетене написано. Но это не является сущностным стимулом самоопределения.
Сергейцев: Сущностным стимулом самоопределения является только одно – действия на реальное уничтожение будущего субъекта самоопределения. Причем угрозу можно растянуть сколь угодно долго. Я соглашусь, что система принуждения неэффективна, но альтернативы нет.
Соколова: Я и хотела бы спросить, нет ли более эффективного стимула, цивилизованного…
Сергейцев: А вы понимаете, что обозначает слово «стимул»? Острые палочки, длиной около метра, которыми можно ткнуть куда надо. Так что - не изобретено. Дальше начинается всякая мифология, что якобы есть цивилизованные способы принуждения и нецивилизованные.
Но никто не может сказать, насколько это эффективно. Потому что даже замечательное европейское сообщество, пытаясь принудить голосовать за Конституцию, занимается фальсификацией и подтасовками. То есть созданием фикции. Ничего нового они не придумали. А тех, кто думает, будут они обогащать уран или нет, стимулируют очень просто – посмотрите на соседнюю страну - может, и не надо, чтобы у вас было, как в Ираке.
Вы, кстати, знаете, что значит слово «цивилизация». Если нас здесь в раз десять, в сто раз больше соберется в этой комнате, чем сейчас, и нам бы пришлось жить вместе с месяц, никуда не выходя, то нам как раз и понадобится цивилизация – искусство жить в городах, в скоплении народа, где люди целиком зависят не от природы, а от других людей.
У меня нет решения. Я сегодня обязан рассказать о проблеме. Если мы хотим создать политическую деятельность, нам придется создать систему принуждения. И вся болтология про цивилизованный или нецивилизованный метод нам мало чем поможет. Я говорил о том, что экономическое принуждение может быть гораздо более жестоким, чем неэкономическое. А иначе оно не будет эффективным.
Лейбин: Есть люди, и я бы хотел отнести себя к их числу, которые готовы даже пожертвовать чем-то, сделать нечто, чтобы система социального принуждения в России была скорее образовательной или экономической, а не опять репрессивной. Достаточно ли таких позиций для того, чтобы из них могла возникнуть политика? Уж не знаю, мировоззрение это или нет. Правильно ли я понял, что такого желания мало, надо, чтобы стать в политическую позицию, сказать, ради чего, ради какой веры должно быть принуждение?
Сергейцев: От этого вопроса я могу перейти к третьей части. Я пытаюсь построить некую топику. По-простому, набор тем, которые надо проработать. Например, есть интересная тема - феномен принуждения, приводящего к свободе.
Пункт 3. Политика и Россия
Сергейцев: Теперь, если взять политику, которую проводят по отношению к нам. Там есть такой контекст: мы должны еще подучиться. Нам предлагают образовательный процесс: давайте вы подучитесь демократии. И придется делать выбор – либо учиться как предлагают, либо проходить курс обучения уже при помощи экспедиционных корпусов.
Но мы живем уникальным способом – жить хотим сами, а культуру заимствовать. А по ту сторону границы, откуда мы все это завозим, искренне считают: ребята, пока вы не побываете у нас под началом, пока мы вас реально, исторически не завоюем и не организуем ваш материал, ни у вас самих ничего не получится, ни у нас с вами. Наш «софт» не подходит под ваш «хард», поэтому должен быть перестроен ваш «хард».
И действительно, мы отдельная часть Европы, нас со стороны Рима и Лондона никогда не завоевывали, хотя многократно пытались. Завоевывали с той стороны, где сейчас Китай, но этот период мало что оставил в нашей культуре. И из-за этой отдельности, «незавоёванности», с западной точки зрения, у нас нет никакой дисциплины и понимания, как пользоваться всеми правилами политической деятельности.
Поэтому два пути – создать политику самим или пользоваться плодами внешнего насилия.
Однако, если мы решаем, что строить будем сами и наша страна нам нужна, то мы оказываемся в неизбежной позиции необходимости «цивилизационного», культурного завоевания собственного населения. Необходимость насилия никуда не пропадает, просто меняется инстанция. Отсюда российская проблематика войны власти с собственным населением, кризиса власти, недоверия к государству и т.д. Мы внутри страны переживаем историю для европейских стран межстрановую, имперскую, континентальную и межконтинентальную. Так что наша политическая деятельность очень точно должна поставить цели для следующего цивилизационного шага – тогда это и будет наша, российская демократия, на которую мы имеем полное право, т.к. имели собственные революции.
Кеник: Вы как постмарксист должны понимать: есть третий путь, экономический. Средний класс не будет кого-то слушаться, он выработает что-то свое.
Сергейцев: Вы высказали суждение факта, социологическое утверждение, не предъявив оснований. Средний класс, может, и был там, где все это придумали, – в замечательные 60-е годы ХХ века. Но все давно закончилось. Он не нужен больше.
Кеник: Извините, сейчас как раз мелкий буржуа и начинает процветать. Я не говорю, что средний класс есть, он растет. Откуда демократия выросла на Западе? Эволюционным путем.
Сергейцев: Эволюция бывает, но следует помнить, в каких масштабах времени происходит эволюция, а в каких - жизнь отдельной популяции. Эволюция все-таки заявлялась как рамка для истории, а не наоборот.
Мне кажется более реалистичной следующая картина. Советским людям Советский Союз был нужен, СССР был политическим проектом. Ленин создал этот проект. Советский Союз держался на прямом насилии, репрессиях, прежде всего по отношению к правящему классу, самой компартии, а также на вертикальных социальных лифтах, когда целые поколения меняли способ своего социального, культурного, исторического бытия, из неграмотных крестьян и рабочих становились врачами, учителями, инженерами. Главным эффектом была гомогенизация населения, массовый сдвиг его качества. Это собственно политическая характеристика. Тот же эффект гомогенности, однородности населения, достигнут и в США. На однородных обществах возможны политические феномены и демократии, и тоталитаризма. Европа отставала от этого процесса. Сословные и групповые границы в ней значительно сильнее, чем в США и, тем более, в СССР. Но Европейский союз идет тем же путем, догоняет. Предсказал это тот же Ленин, говоря о т.н. «Соединенных штатах Европы».
Средний же класс – это конкретная инструментальная концепция возможной формы организации этой однородности. Идея среднего класса – в полном удовлетворении материальных потребностей, насыщении дефицита, материальной достаточности, приводящей к одинаковости социального поведения. Она в этом своем целевом качестве ничем не отличается от концепции социального благополучия людей труда при социализме. Актуальны обе концепции для общества, где производство и получение прибыли – основной процесс.
А теперь общественно и экономически освоено пере-пере-перепроизводство. Прибыль не может быть источником никакого развития, только сверхприбыль. Современный мир избыточен в производственном смысле. Советский Союз рухнул, потому что не стало проблемы удовлетворить материальные потребности, они уже пере-пере-переудовлетворены. Блага, которыми пользуются социальные группы принципиально разного достатка, в сущности - одни и те же. Разница – в знаковом их оформлении. Все давным-давно переведено в знаковую плоскость. И живут эти группы в одной коммуникации, в одном информационном поле. Они могут быть гомогенным обществом при любой разнице в социальном обеспечении, т.к. разница - знаковая.
Средний класс как вид гомогенизации общества вымирает везде. Богатые стали астрономически богатыми. А бедные стали еще более бедными. Но разница между ними… Социально-экономическая «середина» очень неустойчива, и ее всячески подпирают. В Европе ситуация немного другая, потому что там, в целом, осталось сословное деление. Кто был графом, тот графом и остался, и он не ровня всяким там «средним».
Средний класс – это была огромная пирамида, в том числе финансовая. «Средние» должны были покупать американские акции и брать американские же кредиты, должны были быть по уши в системе. Но эта система переживает кризис.
Поскольку с Советским Союзом нет нужды более идеологически спорить (а спор был только идеологическим), то социальные программы в Европе, конечно, будут сброшены. Вот и голландский профессор Анкерсмит приехал к Глебу Павловскому и сказал: "Мы дошли до того же, до чего дошли вы. Мы пришли к тому, что государство должно сбросить с себя социальные функции". Правильно, потому что они были нужны только тогда, когда существовала конкуренция систем. А теперь ее нет.
Если вы думаете, что у нас средний класс зарождается, то вы ошибаетесь. И даже эксперты от этой социологической гипотезы отказываются. А если вы имеете в виду просто обеспеченность, то да, она есть, потому что перепроизводство, вот все и обеспечены.
Кеник: Я дам определение буржуа не политическое, а социальное…
Лейбин. Разве нам чем-то помогут определения?
Сергейцев: Вот Лейбин вам уже сказал, что дело не в определениях. Но у вас был и тезис, который можно обсудить. Вы пытались мне показать, что есть другой путь, что что-то может естественно зародиться. Я говорю, что такого пути нет. И те, кто эту политику осуществляет, никакого сценария нам не приготовили.
Гловели. А вот у нас некто, решивший самоопределиться и заняться целеполаганием, теперь занимается журналистикой в одной из колоний.
Сергейцев: Да, у нас идет борьба. Даже если принять тезис, что у нас почти так же, как «у них», разница есть. Мы отличаемся от них тем, что мы сидим и ждем своего приговора истории, а там – пожизненное заключение дают за экономические преступления. Но поймите меня правильно, я не маркирую в сегодняшнем разговоре варианты как хорошие и плохие. Может, и хорошо, если нас завоюют. Я совершенно не хочу сказать, что такое хорошо, а что такое плохо, я не Маяковский.
Гловели. А что, нас хотят завоевать?
Сергейцев: Ну да, нас хотят завоевать – и раньше хотели, и сейчас хотят.
Гловели: А почему не завоеваны Соединенные Штаты?
Сергейцев: А их уже завоевали - британцы. Америка давно завоевана. И местных индейцев пришлось уничтожить, потому что они были слишком самостоятельны в плане культуры и веры, а главное – свободолюбивы и не хотели подчиняться. А вот негры сумели ассимилироваться - через рабство – и всего за сто с небольшим лет…
Гловели: Вы пытаетесь доказать, что земля – переходный кубок в соревновании народов, рас…
Сергейцев: Нет, извините. Уж какая там раса у американцев – одни черные, другие белые, третьи зеленые вообще. Не расы. Расизм был ошибкой, он ничего не дает. Гитлер потому и проиграл, что расизм был ошибкой. Существенна не раса, а, в первую очередь, культура и определенная философия. И определенный тип политики. Успешный тип в случае США, поскольку он способен завоевать большое пространство, переварить континент за полторы сотни лет. Причем вместе с населением, привезенным из Африки.
Вопрос из зала: Вы сказали, что цель политики есть захват мира. Что власть есть придаток политики – когда заканчивается политика, начинается власть. Зачем захватывать мир, если вам не нужна власть? Может, она и не нужна?
Сергейцев: Хороший вопрос. Но мир значительно интереснее, обладание миром. А власть – всего лишь обладание другим человеком, а не миром. Целью обладания миром является личная свобода, а обладание другим человеком ее лишает. Легко заметить, что напрашивается подмена, что часто и случается. Те же, кто понимает функцию власти, как правило, всего лишь служат в ней.
Гусева: Верно ли сказать, что на Западе есть внешняя свобода, но нет внутренней? А у нас нет внешней свободы, но внутреннюю мы тоже еще не наработали?
Сергейцев: Я не очень верю в это различение. Это как про рыбу второй свежести. Если у меня есть свобода, то она всякая.
Пока что у нас есть страна. Благодаря историческим усилиям предшествующих поколений. Сегодня возникает вопрос, нужна ли она нам. Потому что если мы согласны пойти учиться и поставить над собой руководителя (потому что учитель безраздельно владеет учеником), то тогда нам эта страна пока не нужна. А если она не нужна «пока», то, боюсь, это навсегда. «Пока» в таких делах не бывает.
Гусева: А компот не получится? Россияне владели большими территориями, ресурсами. А Западная Европа – это небольшие территории, ресурсы. И там сформировалось более жестокое отношение друг к другу – надо захватить, не отдавать. А у нас некоторая леность возникла.
Сергейцев: Европа - это не маленькое пространство. Оно, по большому счету, всегда было единым. А то, что воевали, так это и было осуществлением политики. Там всегда были ресурсы, необходимые для жизни, – теплый климат, плодородие. А посмотреть на Россию – так за Уралом ничего и нет почти.
Надежда Солнышко: Вы сказали, что прибыль менее тысячи процентов никого не интересует. А можно привести примеры прибыли, которая интересует?
Сергейцев: Нефть, все, что делают крупнейшие технологичные корпорации. Финансы: через финансовые технологии берется страна и выкачиваются все ее деньги. Аргентина, например, или Россия начала 90-х. Все ресурсы были переведены в Федеральную резервную систему США.
Мостовой. Я бы сказал: только природные ресурсы и финансы. Высокие технологии не входят.
Сергейцев: Наверное, но, заметьте, я не говорю, что это плохо или хорошо. Мне надо для начала определить характеристики этого явления. И все эти процессы проходят достаточно быстро, они ускорились. Переливание финансовой крови происходит мгновенно.
Гловели. Ну, может, это и не плохо для Аргентины.
Сергейцев: Я и не говорю, что это плохо. И для России, наверное, хорошо – какой опыт исторический, мы выжили, стали крепче, что-то поняли. Вы все время пытаетесь подвести какую-то мораль в мое рассуждение, но это неверно. Политика не вытекает из морали.
Куликов: Мне кажется, то непонимание, которое демонстрируют коллеги, связано с одной вещью – либо вы поймете, кто вы и в каком мире живете, либо нет. Понятно, признаться себе, что мир такой или другой и вы в нем живете, – это страшная и тяжелая вещь.
А вот что касается философии и философского факультета, то он остался таким же, как двадцать лет назад. Вы пользуетесь тем еще определением свободы - осознанная необходимость. Но Гегель говорил не так. Гегель говорил, что свобода – это осознанная необходимость быть свободным. И в этом принципиальная разница. Если у вас есть осознанная необходимость быть свободным, вы ее получите. Если нет, то вам ничего не поможет.
На мой взгляд, и об этом был сегодняшний доклад.
Гусева. А мне кажется, что мы в разговоре поднимались все выше и выше, избавились от субъектности и пришли к выводу, что планета – это самоорганизующаяся система.
Сергейцев: Да нет никакой самоорганизующейся системы! Все было сотворено. Это как до открытия микроорганизмов была теория, что жизнь самозарождается в куче грязного белья. Она, может, самозарождается, но точно не в белье.
Я вам не могу гарантировать, что у нас субъект политики обязательно появится. Откуда он вдруг появится? Первый шаг всегда делает Господь. Мы же не сами рождаемся, нас родители рожают. Но вот второй шаг и третий мы должны делать сами.
Так что следует различать субъектов и понятие субъектности.
Лейбин: Может, мы попросим лектора сделать краткое резюме обсуждения?
Сергейцев: Нормально обсуждали. Потому что такая возможность есть не всегда. Существует очень много предрассудков, причем предрассудков, которые пришли не из прошлого, а по каналам трансляции. Конечно, они нам мешают, и мне мешают. Но хорошо, мы не поделились на непримиримые лагеря.
Что это было? Ответ Тимофея Сергейцева на вопрос организаторов
Поскольку организатор лекций В.Лейбин в задании на лекцию поставил вопрос о связи слов, рассуждений, понятий и реальности в рамках темы «Политика (политическая деятельность) в современной России», то представилось необходимым (неизбежным) в качестве жанра работы осуществить введение в действительность политики (политической деятельности), с последующим обсуждением. Поскольку присутствующая публика не вовлечена, как кажется, в эту самую политику (политическую деятельность), то вводимая действительность должна быть, прежде всего, действительностью понимания. Важно было задать предметы обсуждения и подходы к ним, позволяющие осуществить коммуникацию, достаточную для создания объекта понимания. Следует также учесть, что любое обсуждение политической реальности сталкивается с наличием в коммуникации слоя пропагандистских шаблонов, основная задача работы которых - как раз этого понимания не допустить. Так что в изложении находится уже система тезисов «против» этих шаблонов, без их технического воспроизведения, т.к. в коммуникации они воспроизводят себя сами.
http://www.polit.ru/lectures/2006/06/18/sergeitzev.html