Критическая масса позднесоветской культуры
Открытые семинары “Полит.ру”. Цикл “Истоки и судьба перемен: Культурная динамика 1953-2005 гг.”. Семинар №2. Стенограмма. Ведущий - Алексей Зудин"Полит.ру” публикует стенограмму второго семинара из цикла “Истоки и судьба перемен: Культурная динамика 1953-2005гг.”, проходившего в клубе Bilingua (см. также первый семинар). Ведущим цикла был известный политолог и преподаватель Алексей Зудин, признанный специалист в области сравнительного анализа групповых интересов и систем представительства, исследования политического процесса и политической системы России, культурологических аспектов модернизации и “транзита”.
Считается, что глубинной причиной многочисленных трудностей, с которыми с конца 80-х годов сталкивается формирование нового общественного уклада, служит отсутствие необходимых культурных ресурсов. Тезис о культурной неподготовленности России к переменам нуждается в уточнении. Сквозной анализ культурных сдвигов за 30-летний период, предшествовавший началу реформ, обнаруживает постоянное увеличение модернизационного потенциала позднесоветского общества. Масштаб и глубина сдвигов в направлении модернизации были таковы, что к концу позднесоветского периода их присутствие в различной степени ощущалось почти на всем пространстве официальной культуры. Итоги позднесоветской культурной трансформации стали важным фактором российского “транзита”. Они также в значительной степени определили рамки культурной динамики в постсоветский период. Замысел цикла состоял во вскрытии культурных истоков дальнейшей трансформации.
"После 1953 года набирают силу процессы, кульминацией которых в 1985 году становится поворот тогдашнего политического руководства на кардинальную реформу системы. Особенность этого процесса в нашей стране состоит в том, что в отсутствие контрэлиты руководство переменами взяли на себя старые элиты, пропитанные новыми ценностями. Собственно говоря, тема нашего семинара посвящена судьбе этих самых новых ценностей: откуда они взялись, как формировались, как распространялись и какие процессы порождали. Ни Горбачева, ни Гайдара никто на парашютах не сбрасывал, и нигде «промывание мозгов» они не проходили. Они – естественный продукт эволюции позднесоветского общества".
Участники семинара: Вахнина Людмила, член Совета правозащитного центра “Мемориал”, член экспертного совета при Уполномоченном по правам человека; Дорофеев Максим, советник Административно-правового департамента Министерства регионального развития РФ; Зайка Ксения, слушательница МШСЭН; Лукьянов Александр, научный сотрудник географического факультета МГУ; Московкин Лев, спец. корреспондент “Московской Правды”; Ситнова Ирина, преподаватель Московского социально-психологического университета (МПСИ) и РГСУ; Фетисов Андрей, Эксперт центра этнорелигиозных и политических исследований; Чикурова Марина, аспирант Кафедры теории и практики культуры РАГС; Чудновский Григорий, эксперт в области конфликтологии переходных процессов; Шагалович Дмитрий, эксперт Минэкономразвития РФ. Организатор семинара - Алексей Боганцев, ПОЛИТ.РУ. Ведущий семинара – Алексей Зудин, преподаватель ГУ-ВШЭ, МВШСЭН, консультант ИМЭМО РАН, Центра политических технологий.
Зудин: Есть некая проблема в рамках политологических теорий, которые описывают процессы демократического транзита. Утверждается, что важную, если не решающую роль для того, чтобы демократический транзит состоялся, играет наличие контрэлиты. Когда начинаются перемены, официальное руководство вступает в диалог, конфронтацию или некую систему взаимоотношений с этой самой контрэлитой, и в зависимости от того, как сложатся отношения между официальным руководством и контрэлитой, выстраивается траектория перемен. В этой связи обычно говорят, что одна из важных особенностей трансформации на постсоветском пространстве, в отличие от стран Восточной и Южной Европы, а также Латинской Америки, состоит в том, что у нас контрэлиты не было. Это не просто социологический или политический, это почти физический факт. Тогда возникает вопрос: а почему все-таки перемены начались? И почему с определенного момента был взят курс на демократизацию? Моя точка зрения состоит в том, что на самом деле перемены начались не в 1985 и даже не в 1991 году. Перемены начались раньше. Конечно, можно спорить по поводу начальной точки этих перемен, но есть достаточно оснований, чтобы считать за эту начальную точку 1953 год.
После 1953 года набирают силу процессы, кульминацией которых в 1985 году становится поворот тогдашнего политического руководства на кардинальную реформу системы. Особенность этого процесса в нашей стране состоит в том, что в отсутствие контрэлиты руководство переменами взяли на себя старые элиты, пропитанные новыми ценностями. Собственно говоря, тема нашего семинара посвящена судьбе этих самых новых ценностей: откуда они взялись, как формировались, как распространялись и какие процессы порождали. Ни Горбачева, ни Гайдара никто на парашютах не сбрасывал, и нигде «промывание мозгов» они не проходили. Они – естественный продукт эволюции позднесоветского общества. Между тем в последнее время все чаще в разного рода публицистике говорят про «агентов влияния»: все дело в том, что отдельные представители элиты прониклись чуждыми идеями, пользуясь общим хаосом, сумели проникнуть в самый центр власти и все развалили. Возможно, я слишком примитивно излагаю эту точку зрения, но последний советский председатель КГБ Крючков ее активно продвигает.
Вопрос из зала: Для меня было потрясением услышать эту точку зрения от известного диссидента и философа, выступавшего в этом зале, - Александра Зиновьева. Он прямо сказал, что если бы не было Горбачева и Яковлева или их расстреляли вовремя, ничего не было бы.
Зудин: Можно выделять разные оси позднесоветской эволюции (была эволюция экономической системы, была эволюция социальной структуры), но решающую роль для начала перемен сыграла культурная эволюция позднесоветского общества. В оценках культуры позднесоветского общества у нас обычно все сваливают в одну кучу – и «сталинскую классику», и период Брежнева. Это было время господства официоза, а когда высказывались другие точки зрения, за это наказывали, хотя и по-разному: при Сталине – более свирепо, при Брежневе – менее свирепо, хотя тоже достаточно жестоко. Получается, что различия между культурными эпохами внутри советского периода сводятся преимущественно к жесткости санкций за отклонение от официальной точки зрения.
Мой подход вырос из несогласия с идеей, которая в явной или неявной форме господствует в научной литературе: культура советского общества в целом соответствовала официальному автопортрету, то есть она была моностилистической. Раз признавался только один стиль, одна точка зрения, одна форма, значит, так оно и было. Да, конечно, были и диссиденты, и шестидесятники, но это были изолированные и немногочисленные группы, которые «погоды не делали». С моей точки зрения, это достаточно поверхностная оценка, и она приводит к принципиально неверным выводам. Я утверждаю, что на всех этапах развития для советского общества была характерна биполярная модель. Не монополярная, а биполярная. В центре была официальная культура, в которой было сакральное ядро, в этом сакральном ядре располагались общественно-политические ценности, и в этом одна из особенностей этой официальной культуры. Эта официальная культура до 1953 года вела активную экспансию, стремясь подчинить себе все наиболее важные значения либо просто вытеснить их на периферию в зону «низких», профанных значений. Пример – быт. Что такое быт в сталинское время? Это нечто низкое. А значит, нечто низкое – это и частная сфера, сфера индивидуального человеческого мира. Быта вообще не должно быть. Человек должен жить работой, причем работает он не ради семьи, а ради общества, читай – государства. Своеобразной эмблемой предельной экспансии можно считать известную «Книгу о вкусной и здоровой пище», которая открывалась цитатой Сталина. Т.е. даже пища должна иметь некую связь, некое соотношение с высшими официальными ценностями. Постоянное противоречие между сакральным ядром и профанной периферией, собственно говоря, создавало энергетику, которой питалась динамика культурных процессов. После 1953 года вектор динамики поменялся. Началось необъявленное, плохо осознаваемое или совсем не осознаваемое современниками проникновение периферии в официальное пространство, причем со временем оно все более усиливалось. Потому что сакральный центр все более мертвел и утрачивал способность притягивать, зажигать и вдохновлять.
Считается общеизвестным, что в позднесоветский период официальная идеология умирала. Что менее известно, так это то, что, пытаясь выжить, она начинала все больше заимствовать ценности, которые она на ранних этапах отторгала и отбрасывала на периферию или в подполье. И к концу позднесоветского времени (условная точка - 1985 год) все пространство официальной культуры было буквально пропитано периферийными по происхождению, по месту рождения и по исходному отношению к официальной культуре ценностями и представлениями. Все более широкое и сильное движение с периферии в центр – это ось, магистральное направление процесса культурной трансформации, который происходил в позднесоветский период. Понятно, что он имел самые различные проявления. Усложнилась дифференциация общества, появились новые ценности, старые пытались мимикрировать, приспосабливаться к новым, надевали на себя новые культурные маски. Состояние официальной культуры на последней стадии своей жизни – это очень интересное состояние. Это состояние, когда официальный канон, с одной стороны, есть, но фактически его нет, он исчез. Почему он исчез? Потому что больше никто не знает, в чем он состоит. Появились множественные – и, что принципиально важно, конкурирующие интерпретации этого канона. То есть в обществе под покровом официальной точки зрения утвердился фактический культурный плюрализм. Появление культурного плюрализма – это преддверие политических перемен.
Теперь немного об основных этапах культурной динамики в период с 1953 по 1985 год и дальше. Культура рассматривается в социологическом смысле, это позволяет отслеживать изменения на широком пространстве, от культуры повседневности до общественных наук. Первая культурная модернизация совпадает с периодом правления Хрущева. Условно говоря, это 1953-1964 гг. В чем заключалась первая культурная модернизация? Прежде всего, это демонтаж «большого стиля», главной особенности официальной культуры в последний период правления Сталина. Общей для всех жанров официальной культуры от архитектуры до музыки была торжественная, приподнято-напыщенная нота. Официальная культура объявляла о своем родстве с высокой классикой и усиленно это выдуманное родство эксплуатировала. Дома культуры – обязательно с колоннами, а урны для мусора на улице – обязательно в высокохудожественном стиле. «Большой стиль» был высокомерен и предельно дистанцирован от общества. Так было не всегда, мы знаем, где-то до середины 1930-х годов симбиоза с классикой не было, а действовала еще радикальная революционная норма: «сбросим классику с парохода современности». Для обозначения «большого стиля» Вайль и Генис используют выразительный образ. Это – репродуктор-«тарелка»: он прикреплен на телеграфном столбе очень высоко, и из него на нищие города и веси изливаются потоки классической музыки. Между образцами, которые тиражировала официальная культура, и нищей, бесправной жизнью абсолютного большинства людей – пропасть, которая постоянно культивировалась. Так вот теперь эта пропасть начинает сокращаться. Демонтаж «большого стиля» сблизил официальную культуру с профанной культурной периферией.
Какую работу провела первая модернизация? Первое – реабилитация моральных ценностей, попытка восстановить связи официальной культуры и идеологии со сферой моральных ценностей. Становятся важными понятия правды и искренности. Это происходит после 1953 года. Следующая характеристика первой культурной модернизации – это реабилитация научного знания. Научное знание в рамках официальной культуры всегда обладало определенной ценностью. Но эта ценность была подчиненной, и реальное место научного знания удостоверяется знаковой фразой из одного из советских кинофильмов о пятилетке: «Если цифры против нас, тем хуже для цифр!». Для сталинской классики научное знание – ценность второстепенная, подчиненная сакральному ядру. Это ценность сегрегированная: науке отвели строго ограниченное место, а обитают в этом месте опереточные сталинские академики. В фильмах того времени живое воплощение науки – эксцентричный профессор, снабженный бородкой, он положительный, но производит комическое впечатление. Такой не может быть героем, для него нужен ведущий. Так вот, в период первой культурной модернизации наука и ценности рациональности повышают свое место в культуре. Они становятся самоценными. Роль специалистов начинает усиливаться. Раньше имели широкое хождение внелогические способы обоснования суждений, например: нужно поступать так-то и так-то, потому что Сталин говорит, потому что партия учит. Теперь способы обоснования суждений поменялись, появились ссылки на «компетентных специалистов». В публичном пространстве сфера науки уже не населена комичными академиками. Физик становится полноценным героем советского кино, совершенно самостоятельным положительным персонажем. На какое-то время тема космоса стала интегратором, который объединил официальную и неофициальную культуру в позднесоветском обществе.
Также очень важно – снижение агрессивности. Классическая версия официальной культуры и идеологии предельно агрессивны. Наверное, самым главным показателем было самоназвание сталинского государства: это было государство «диктатуры пролетариата». С конца 1950-х годов происходит переквалификация: «диктатура пролетариата» сменяется «общенародным государством». Из названия исключается институционализированная агрессия, это символически закрепляет отказ от массовых репрессий внутри страны. Кроме того, мифический пролетариат лишается части своей символической избранности: в принципе, в «общенародном государстве» никакие отдельные социальные группы не имеют права претендовать на особую роль. Впрочем, эта линия дальнейшего развития не получила. Происходит ослабление и агрессии, направленной во внешний мир. До 1953 года официальная точка зрения состоит в том, что ядерная война неизбежна, и надо к ней готовиться. Это как потом в Китае было. Но долго держать всех в истерическом состоянии невозможно, и после смерти Сталина появляется другая официальная доктрина, построенная на сосуществовании двух систем – советской и западной. Сосуществование предполагает и признание общих ценностей, и официальный перевод соперничества в плоскость «мирного соревнования двух систем», а необъявленные критерии этого соревнования – кто в большей степени соответствует ценностям современности. Западным компартиям также официально разрешили сменить революцию на «мирный путь в социализм». Это изменение официальной идеологии было очень важным и имело серьезные последствия для культурных процессов в позднесоветском обществе.
Другая важная черта первой культурной модернизации – возвращается значимость внешних оценок. Что такое сталинская классика? Это в том числе и время колоссального национального самомнения. Возможность того, что мы что-то откуда-то заимствуем, полностью исключается. После войны, когда был пик национального самомнения, значение «чужих» авторитетов было сведено к минимуму. Все следы заимствований старательно изгонялись из культуры, французские булочки переименовывались в московские и т.д. Между тем так было не всегда. Официальная идеология формировалась как ответвление западной идеологической традиции и предполагала определенную открытость внешним (прежде всего западным) оценкам. Она долго эксплуатировала авторитеты Барбюса, Драйзера, Герберта Уэллса, так называемых «друзей Советского Союза» на Западе, которые своим позитивным отношением подтверждали претензии советского руководства. Теперь роль внешних оценок снова становится важной. Становится важным, признают ли нас во внешнем мире не только как силу, которая вызывает страх, но и как мирного лидера в науке, культуре, спорте. У советского общества появилась внешняя точка отсчета.
Культура начала выходить и из внутренней самоизоляции, в которой она оказалась на исходе сталинской эпохи. Официальная культура отторгала значительную часть культурной традиции собственной страны. В недавнем телесериале о Есенине как-то вынесли за скобки, когда именно запрещались его книги… Так вот, начинает демонтироваться не только внешняя изоляция, но и разрушается внутренняя. К читателям возвращаются Достоевский, Бунин, Есенин. Это далеко не все запрещенные авторы, но часть из них снова вводится в культурный оборот. Из-за того, что в обществе стало легче дышать, в поэзии, кинематографии, в театре, в литературе происходит то, что позднее было названо «лирическим взрывом», появляется новое поколение и новые подходы, новые авторы, в центре внимания которых – человек. Не судьбы мира, не прозорливость партии, не происки врагов, а конкретный человек с его переживаниями, человек в этом мире. Происходит реабилитация ценности личности и всего того, что с личностью связано: индивидуальности, внутреннего мира, чувств и, самое главное, реабилитируется понятие совести, то есть право личности на моральную автономию. В культуре начинаются первые, пока еще робкие, попытки бунта против официализированной патриархальной морали, которая была призвана выполнять роль регулятора отношений между людьми.
Следующий период культурной трансформации – это период официального консенсуса, условно – с 1965 года и до конца 1970-х годов. Важнейшим завоеванием первой культурной модернизации было восстановление роли диалога и дискуссии, а это ведь – главный механизм жизни культуры. Культура вырастает из диалога и представляет собой совокупность ответов на вопросы. Человек спрашивает, находит некие ответы, размышляет над ними и спрашивает снова и снова. Чем богаче культура, тем более она способна откликаться на самые разнообразные вопросы. Институт, который обеспечивает бесконечное движение вопросов и ответов, называется диалогом. Важнейшим вкладом периода первой модернизации было то, что институт диалога был восстановлен. Различные стороны жизни общества стали публично обсуждаться. Освобождение культуры и общества от чрезмерного идеологического и административного гнета породило автономные процессы, которое приобретали достаточно острые формы. Это побудило советское руководство «нажать на тормоза». «Вкладом» периода официального консенсуса, к которому общество принудили сверху, было то, что из сферы публичного диалога изъяли официальную идеологию и политику. Но все остальные сферы остались, в них дискуссия продолжалась и приобретала все более сложные и глубокие формы.
Третий период – это закат консенсуса, конец 70-х – начало 80-х годов. Происходит дальнейшее усиление политического консерватизма, нарастание социального кризиса в обществе и его проекция в сферу культуры. Одним из проявлений кризиса стала активизация культурной архаики. Одной из особенностей советской культуры было то, что она формировалась в результате симбиоза между официальной идеологией и культурной архаикой, наиболее примитивными представлениями и ценностями. Архаика вышла на поверхность в результате катастрофы, результатом которой стала революция и Гражданская война. В годы катастроф то, что прячется в щелях и в подполье общества, в глубинах индивидуальной психики, выходит на поверхность. Официальная идеология сознательно использовала культурную архаику для разрушения как традиционной культуры, укорененной в деревне и провинции, так и культуры тогдашней современности, связанной с городом. Историческая полоса дальнейших потрясений исключительной глубины и травматизма, связанных с индустриализацией, террором, коллективизацией, наконец, войной, – все это обеспечивало расширенное присутствие культурной архаики. После войны начинается постепенная рутинизация социальных структур, а после 1953 года – и сознательное укрепление ценностей, противоположных архаике и связанных с современностью. Культурная архаика стала возвращаться на периферию.
Но по мере того как официальная советская экономика начала погружаться в кризис, связанный с окончательным исчерпанием плановой системы, культурная архаика стала всплывать на поверхность. Психологическая атмосфера в обществе ухудшилась. Расширилась социальная среда, воспроизводившая культурную архаику. Позднесоветский город снова заполнился мигрантами, которых он оказался не в состоянии переваривать. Модернизированный слой культуры также столкнулся с внутренним кризисом, потому что он лишился возможности дальнейшего развития. Еще недавно питавшие надежду ценности современности стали обессмысливаться. В модернизированной культуре особую популярность приобретает «черный юмор» («черные анекдоты» и «чернушки» - частушки, выдержанные в соответствующем стиле). Все знакомы с сатирическими стихами Игоря Губермана? Его знаменитые «гарики» родились в тот период. Кто такие «Митьки» помните? Митьки – это результат уже прямого соединения культуры современности с активизировавшейся культурой архаики. Ну и последний период, который, собственно говоря, совпадает по времени с закатом консенсуса, но по содержанию от него резко отличается, – это формирование предпосылок второй культурной модернизации. К середине 1980-х сложилась большая коалиция модернизированных субкультур. А теперь я хотел бы послушать ваши вопросы и комментарии…
Вопрос из зала: Расскажите, пожалуйста, про четвертый период.
Зудин: Хорошо. Первая модернизация запустила мощные культурные процессы. И одним из наиболее важных был процесс дифференциации. Мы с вами говорили на первой встрече, что цель официальной культуры – создать однородное общество с унифицированной культурой («многонациональная по форме, социалистическая по содержанию») – с самого начала была нереализуемой. Сложность осталась. Претензии официальной культуры привели не к ликвидации сложности, а к ее упрощению. Если вы помните, в официальной культуре выделялось два внутренних слоя. Первый был связан с преимущественно эгалитарными ценностями и утвердился в раннесоветский период, а второй стал формироваться со второй половины 30-х годов и был вызван к жизни появлением в советском обществе привилегированной группы – номенклатуры. Официально этой группы как бы не существовало, но в публичном пространстве появились ее ценности. Так официальная культура разделилась на две части: эгалитарную, культуру для масс, и привилегированную, реальными атрибутами которой наделялись лишь представители партийно-советской номенклатуры. Если первый слой официальной культуры индивидуальность как таковую исключал, был примат коллективистских ценностей и форм жизни, то второй слой, появившийся в связи с рождением привилегированной группы, признавал значение индивидуальности, но какой? Чем выше человек занимает место в официальной иерархии, тем больше у него возможностей для проявления индивидуальности. Паперный, автор «Культуры Два», назвал это «иерархическим распределением индивидуальности». Недавно появилось интересное исследование о том, как менялся официальный идеал женской красоты. Первоначально этот идеал пытались сделать универсальным, он был приближен к стилизованному типу работницы, женщины, которая занята на производстве. Но с середины 30-х годов рядом с уже существующим возникает новый идеал женщины Это уже не работница, это обеспеченная домохозяйка: она интересуется модой, у нее завелся быт, который, в общем-то, официально не приветствовался. Атрибутом этого слоя официальной культуры становятся и личные автомобили, которые выдаются заслуженным людям. Еще один атрибут – «торгсины», специализированные магазины, предшественники позднесоветской «Березки».
Вторая линия дифференциации отделяла официальную культуру от неофициальной. Неофициальная культура в советский период была всегда, но проявлялась по-разному. В эпоху сталинской классики она заявляла о себе довольно богатым устным творчеством. Прежде всего, это были песни, которые не совпадали с официальным репертуаром, но исполнялись в ресторанах и во время домашних застолий. После войны офицеры и солдаты ввезли в страну пластинки с песнями эмигрантов, Лещенко и Вертинского. Частью устной традиции за пределами официальной культуры был Есенин, стихи которого были очень популярны, и были соответствующие песни. Культурный оборот, совершавшийся за рамками официальной культуры, включал домашние библиотеки, которые хранили самые разные книги. Конечно, многие книги, которые расходились с официальной культурой, люди уничтожали из страха, но так поступали далеко не все. Наибольшими шансами на выживание в домашних библиотеках обладала художественная литература. Иногда следы исключенной из официального пространства культуры можно обнаружить даже в официальных культурных продуктах того времени. Послевоенную комедию «Весна» помните? Там есть комический персонаж, которого играет Фаина Раневская. Какую книжку она читает? Правильно, «Идиот», которого нет ни в библиотеках, ни в школе, он не издается, его вообще как бы нет. Для сталинской культуры Достоевский – это нечто усложненное, интеллигентское, там какие-то метания, терзания, это все нам чуждо и не нужно. Нелепую домработницу поэтому и наградили Достоевским. Она этого Достоевского держит в руках, и все видят: «Идиот». По замыслу, очевидно, это было призвано придать домработнице дополнительный комизм. Но для нас с вами – это знак, что «исключенные книги» продолжают присутствовать в реальном культурном обороте.
Внутри официальной идеологии возросшая дифференциация на первых порах проявляется достаточно робко, преимущественно в форме специализации. Официальная идеология, ощущая свою неполноценность, начинает создавать «вспомогательные эшелоны». За рамками партийного аппарата возникают специализированные центры, которые были призваны «подтянуть» официальную идеологию и культуру к современным требованиям и быть посредником во взаимоотношениях с внешним миром. Появляются Институт международного рабочего движения, Институт мировой экономики и международных отношений, Институт США и Канады, Институт экономики мировой социалистической системы. Была признана необходимость иметь специалистов по соответствующим проблемам. Повышение роли специалистов и науки, характерное для позднесоветской культуры, захватывает не только физику и физиков. Параллельно в течение всего позднесоветского времени шла легализация прикладных социальных наук. Первой была психология. С ней, слава Богу, не случилось того, что с кибернетикой, но она была на грани упразднения, считалось, что физиология важнее – ну какая может быть «наука о душе», если материя первична. Затем легализовали социологию, это произошло уже в 60-е годы, и многие люди, занимавшиеся этой работой, здравствуют и поныне. И уже на излете позднесоветского времени, в 1979 году, состоялась легализация политической науки. До этого политология считалась «буржуазной лженаукой», которая занимается разного рода «измышлениями».
Легализация политологии проходила в стилистике гротеска. Представьте себе: 1979 год, в здании МГУ на тогдашних Ленинских горах в течение двух дней идет конгресс Всемирной политологической ассоциации. За стенами – брежневская Москва, полупустые магазины, газета «Правда», первое лицо партии и государства уже стало вездесущим и начало вызывать неловкость и стыд, потому что не может даже нормально говорить, а в фойе и коридорах, выполненных в духе советской эстетики, висят таблички с названиями секций - «Правительство и оппозиция», «Проблемы политического плюрализма» и так далее и в том же духе. В аудиториях участники, перемежая английскую и русскую речь, оживленно ведут разговоры о немыслимом – в спокойных и рациональных терминах обсуждают политическую власть в ее многообразных проявлениях. Впервые предметом публичного обсуждения стали вопросы, относящиеся к сакральному центру официальной идеологии. Это воспринималось почти как взрыв атомной бомбы. Обстоятельства места и времени наложили свой отпечаток: на секциях задавали вопросы о судьбе советского диссидента Юрия Орлова, а в коридорах «гэбэшники» в штатском вылавливали подозрительных. Но политическая наука была легализована – последней из всех прикладных социальных наук. Изъятые «официальным консенсусом» из сферы общественной дискуссии, проблемы власти все-таки стали объектом публичного диалога на закате брежневской эпохи, правда, в ограниченных рамках специальной дисциплины.
В отличие от идеологии, в официальной культуре дифференциация проявлялась в более откровенных формах. Там это было связано с проявлением «литературно-журнальных партий». Политических партий быть не могло, была единственная руководящая и направляющая сила, но появились партии литературно-журнальные. Основная полемика разворачивается между журналами «Новый мир», и «Октябрь». «Новый мир» – это центр тех, кого потом назвали «шестидесятниками», а «Октябрь» – это центр сталинистов. Главный раскол проходит по линии отношения к фигуре Сталина. Литературно-журнальные партии – это уже откровенная и открытая форма биполярности внутри официальной культуры.
И, наконец, родилась новая культурная периферия. Часть ценностей оказались в двойственном положении: их перестали запрещать, но полностью не признали. Многих представителей «лирического взрыва» в культуре (поэтов, писателей, художников) не принимали в официальные корпоративные организации: Союз писателей, Союз художников и так далее. Но они тем не менее получали некие негарантированные площадки для общественной репрезентации, со временем эти площадки менялись. Исторически первой площадкой общественной репрезентации неофициальной культуры стала площадь Маяковского. Это место, куда люди приходили и просто читали стихи. Потом таким местом стал Политехнический музей, а впоследствии новая культурная периферия получила возможность выйти за рамки устных публичных форм. Появился журнал «Юность», который идеологически был родственен шестидесятникам, но был ориентирован на молодежь. Составной частью новой периферии были не только творцы культуры, но и продукты, вроде как не запрещенные, но ограниченные к массовому тиражированию. В позднесоветский период Ахматова и Цветаева не запрещены, их очень мало издают. То же самое и с произведениями других авторов, которые расходятся с официальной точкой зрения или с победившей на данный момент интерпретацией. Писателей-деревенщиков, которые в большинстве своем пополнили формирующийся полюс стилизованной русской патриархальности, тоже стараются сдерживать на уровне тиражей. Иностранные кинофильмы закупаются, поскольку позднесоветское общество – это не закрытое, а полуоткрытое общество, часть из тех западных фильмов, которые вы сейчас видите по телевизору, была закуплена в советское время. Но показывались они не во всех кинотеатрах, не круглый год и достаточно ограниченно. Появляются продукты полуразрешенные, вплоть до того, что проходили закрытые показы советских мультфильмов. Знаменитый фильм, сделанный по рисункам Пушкина, я в первый раз видел на закрытом просмотре в музее Бахрушина.
http://www.polit.ru/culture/2006/04...tich_massa.html