Сказочник с той стороны Луны
Канадский режиссер Робер Лепаж, чьи спектакли впервые идут в Москве, рассказывает “Пятнице” о стиральных машинах и космосе, о нелюбви Андерсена к детям и об оптимизме Канадский режиссер Робер Лепаж, чьи спектакли впервые идут в Москве, рассказывает “Пятнице” о стиральных машинах и космосе, о нелюбви Андерсена к детям и об оптимизме
Мировая звезда, уроженец франкоговорящего Квебека и автор крайне оригинальных постановок, Лепаж приехал в Москву сразу с четырьмя своими работами. Устроители Чеховского фестиваля еще осенью анонсировали их как главное событие лета, но именно после первых показов “Обратной стороны Луны”, которые канадский фокусник и, вероятно, самый остроумный меланхолик на свете представлял в одиночку на сцене МХТ им. Чехова, сарафанное радио разнесло весть о нем по всему городу. Сегодня в Москве можно увидеть другие постановки Лепажа (подробнее об этом на стр. 8), впереди — шестичасовой хит 1983 года “Трилогия драконов”.
В “Обратной стороне Луны”, где история покорения космоса, советских и американских исследований в этой области неожиданно соединилась с личной историей двух братьев, Лепаж играет и профессора-неудачника, и его младшего брата — теледиктора, благополучного гея и “полное ничтожество”, как выражается старший. У героев умирает мать, оставив им золотую рыбку и старую мебель. Приходится созваниваться, встречаться и, наконец, строить отношения заново. Этой интимной истории задан буквально космический масштаб с помощью современных технологий и простых, но неожиданных фокусов. “Луна в том возрасте казалась мне кровавой, вероятно, и потому, что я тогда принимал ЛСД”, — сообщает герой-неудачник. И полет фантазии режиссера — небывалый для обычного человека.
— Вы рано потеряли родителей, у вас есть старший брат — университетский профессор… Насколько автобиографичен этот спектакль?
Россия — неведомая мне планета. Вам трудно судить, но нам издалека кажется, что у вас происходит ренессанс
— Его герои — две составляющие меня самого. Это очень самокритичный спектакль: с одной стороны, я человек робкий, деликатный, мечтательный и даже мрачноватый. А с другой — во мне есть искрометность, тяга к веселью и общительности. И речь тут идет о примирении не только двух народов (советского и американского) и двух личностей, но и о двух сторонах одной личности.
— Как вы придумали все это соединить — частную историю и государственную хронику, Квебек и космонавта Леонова?
— Изначально должны были быть два совершенно разных спектакля. Один — про американского астронавта, который был вторым номером на Луне. Дело ведь в том, что Армстронг высадился первым, потому что оказался ближе к двери. А тот, второй, так навсегда и остался вторым. Звали его Базз Олдрин, он написал книгу “Возвращение на землю”, и у него была страшная депрессия — с пьянством и токсикоманией. Оказывается, всю жизнь отец внушал ему, что вторым номером быть нельзя — либо ты первый, либо ноль. Правда, когда мы с ним связались, я понял одну грустную вещь: этот человек, чья книга была такой тонкой, эмоциональной, оказался слишком прямым и военным; ему хотелось только одного: чтобы все было точно и правильно. Леонов же — полная противоположность, он более открытый и у него поэтический склад ума. Тогда я и придумал его в качестве одного из героев.
Другой спектакль должен был называться “На следующий день после смерти моей матери”. За семь лет до того умер мой отец, я остался сиротой, и мне хотелось отразить те парадоксальные чувства, которые я испытал, после того как умерла моя мать. Я был очень привязан к ней, но, когда ее не стало, вместо отчаяния почувствовал облегчение, и мне от этого было неловко. В спектакле есть фраза: “Когда родители рядом, они нам застилают горизонт. И когда их уже нет, нам вдруг открывается мир”. Вот про это я хотел рассказать.
Однажды я шел домой мимо помойки и увидел дверцу от стиральной машины, но не обычной, а той, которые используются в химчистках и прачечных. На какой-то момент мне даже подумалось, что, может, это не дверца, а смотровое окошко макета космического корабля — рядом находился Музей цивилизаций, где проходят выставки, посвященные космосу. Я помню, как однажды у нас дома сломалась машина и мать отвела меня в прачечную, где я стоял перед множеством окошек, в которых крутилось белье, и мне казалось, что я в космическом центре.
Вот этот странный предмет и соединил несоединимое. Мне показалось, что лучший способ рассказать о соперничестве двух государств, СССР и США, через космос и детский взгляд. С этой точки зрения, все ошибки извинительны, потому что это взгляд не взрослого, а ребенка — ребенок видит все по-своему.
Неслучайно Лепаж с блеском в глазах говорит о том, что современность напоминает ему эпоху Ренессанса — он и сам человек Возрождения, а один из первых спектаклей его назывался “Винчи” — о Леонардо да Винчи. Он не только театральный постановщик, но и актер исключительной органики, драматург и кинорежиссер. И у него есть своя технология написания пьес.
— Я не такой автор, который садится за стол и пишет текст. Я работаю с предметами, людьми, мои спектакли часто бывают длинными. Но со временем они ужимаются и приобретают желаемую форму. Можно сказать, что зрители высекают из моего спектакля то, чего бы мне хотелось, являются его скульптурами. Не то что я так стараюсь понравиться зрителям, просто я прислушиваюсь к их реакциям.
Когда я играл историю двух братьев в Сеуле, спектакль вдруг обрел совсем другое звучание — он заговорил о двух разделенных странах. Невозможно, побывав в Корее, не изменить текст — и это вошло в пьесу. Чеховские пьесы ведь тоже прошли через неуспехи, финансовые кризисы, и уже на выходе получились те тексты, которые мы знаем. Это не просто литературные приключения, это трехмерные произведения.
— Вы считаете себя застенчивым человеком, и когда вы были подростком, то даже в театральную школу пошли, чтобы преодолеть стеснение. Как это сочетается с тем, что вы ведете очень публичную жизнь и играете перед тысячным залом?
— Я столь же робок и сейчас. Но меня всегда интересовало творчество, тем более что мой брат приобщил меня к этому — приносил альбомы по искусству и сам очень хорошо рисовал. Кстати, в детстве у нас дома существовал такой же шкаф — “стена позора”, который делит комнату братьев на две части в спектакле: мы тоже жили в одной комнате и хотели отгородиться друг от друга.
— И старший брат высушил вас в стиральной машине, как это показано в спектакле?
— Нет (смеется). Когда мы учились, в средней школе ввели курс творческих профессий. Я мечтал быть иллюстратором и выбрал живопись, но скоро понял, что это не мое. Переходя из класса в класс, я выбирал разные дисциплины, но все они были слишком индивидуалистичны, даже музыка. Когда я дошел до последнего класса, остался только театр, и тут я понял, что в коллективе мне самовыражаться легче. Ведь даже в создании моноспектакля участвует много народу. Режиссерская профессия, например, довольно опасная вещь — если провал, виноват только ты. А если успех, будут благодарить и автора, и актеров. Поэтому я занимаюсь всем подряд.
Один из спектаклей, которые театр Лепажа Ex Machina показывает на Чеховском фестивале, посвящен Андерсену, но это представление совсем не сказочного свойства. Детали личной жизни Андерсена Лепаж раскопал в дневниках писателя — он признается, что обнаружил много общего между собой и своим героем.
— Приведу один пример. Андерсен был избалован датской публикой, а Дания считалась маленькой затрапезной страной, которую никто знать не знал. И он от этого очень страдал. То же самое у нас в Квебеке: нужно поехать в Париж и добиться того, чтобы о тебе написали в Libération, — вот тогда и придет настоящая слава. У Андерсена была своя обратная сторона — он прославился как автор детских сказок, но был уже взрослым человеком, довольно неприятным и с комплексами. Во всем мире известны 15 сказок, которые он написал в молодости, а есть целых 157, и поздние из них выглядят как предвестие Фрейда, детям их читать не надо — они совсем не добрые. В последние годы жизни Андерсен ездил в Париж, где его совершенно заворожили бордели. Детей, кстати, он терпеть не мог. И когда попадал на светские приемы, то хотел со всеми общаться, а его сразу отводили к детям в комнату — и он вырезал картонные фигурки и рассказывал им сказки. Незадолго до смерти ему принесли макет памятника — Андерсен со сказкой на коленях и в окружении детей. И он сказал: “Нет, без детей. И без сказок. Всю жизнь я был один и на памятнике должен быть одиноким”.
— В Канаде вообще много спектаклей в жанре one man show, и почти все они — иронические рассказы об одиночестве. Это традиция такая или ваше личное пристрастие?
— Нельзя сказать, что традиция, но замечание верное. Канада — огромная страна, и в ней живут очень мало людей: всего 33 миллиона. Города расположены далеко друг от друга, от Монреаля до Торонто восемь часов на машине, и поэтому люди замкнуты и одиноки. Англоговорящие канадцы — те вообще, как австралийцы, изолированы от мира. Они приходят в ресторан и вешают пиджак на спинку стула напротив. Вот так и наша культура — всегда зовет кого-то к диалогу, хочет с кем-то общаться.
— Каковы ваши нынешние впечатления от Москвы — вы ведь здесь не в первый раз?
— В 2005 году мне присудили премию Станиславского, и я на 48 часов прилетал сюда, потом был еще на пресс-конференции Чеховского фестиваля. Общался только с людьми, которые меня встречали, и города не видел. Россия — неведомая мне планета. Сейчас я в Москве уже больше десяти дней, и только теперь открываю какие-то вещи. Мы ходили в мэрию на прием и должны были сказать какие-то слова. И я абсолютно искренне процитировал Чехова: “В Москву, в Москву!”, потому что мне кажется, что будущее связано с Москвой. Самые крупные моменты в истории искусства — это моменты ренессанса. Вам трудно судить, вы в этом живете, но нам издалека кажется, что у вас происходит ренессанс. Конечно, у здешней жизни много страшных сторон, но вы показываете пример того, как народ может встряхнуться и дать новую жизнь. Я был во Вьетнаме и видел, как им тяжело и что им пришлось пережить. Но там поднимается такая сила! А поскольку вьетнамцы — буддисты, они умеют изящным образом не скрывать раны, нанесенные жизнью. Они этим гордятся: видите, у нас в земле ямы от упавших снарядов, а мы делаем в них прудики и ловим рыбку. Не думайте, что я в полной бессознанке, просто я оптимист и мне кажется, что это правильно.
--------------------------------------------------------------------------------
Досье
Робер Лепаж родился в Квебеке в 1957 году. Учился в Квебекской городской консерватории и на мастер-классах театральной школы Алена Кнаппа в Париже. Получил мировую известность после “Трилогии драконов” (1983). Руководил Театром Национального художественного центра в Оттаве, ставил Шекспира, а в 1993-м основал театр Ex Machina. Наиболее известны спектакли “Семь потоков реки Ота” (1994), “Эльсинор” (1995), “Обратная сторона Луны” (2000), за которые Лепаж получал престижные театральные премии. По своей пьесе “Обратная сторона Луны” снял полнометражный игровой фильм.
Кристина Матвиенко
Для Пятницы
№ 26 (63) 13 июля 2007
friday.vedomosti.ru/article.shtml?2007/07/13/10...
Канадский режиссер Робер Лепаж, чьи спектакли впервые идут в Москве, рассказывает “Пятнице” о стиральных машинах и космосе, о нелюбви Андерсена к детям и об оптимизме Канадский режиссер Робер Лепаж, чьи спектакли впервые идут в Москве, рассказывает “Пятнице” о стиральных машинах и космосе, о нелюбви Андерсена к детям и об оптимизме
Мировая звезда, уроженец франкоговорящего Квебека и автор крайне оригинальных постановок, Лепаж приехал в Москву сразу с четырьмя своими работами. Устроители Чеховского фестиваля еще осенью анонсировали их как главное событие лета, но именно после первых показов “Обратной стороны Луны”, которые канадский фокусник и, вероятно, самый остроумный меланхолик на свете представлял в одиночку на сцене МХТ им. Чехова, сарафанное радио разнесло весть о нем по всему городу. Сегодня в Москве можно увидеть другие постановки Лепажа (подробнее об этом на стр. 8), впереди — шестичасовой хит 1983 года “Трилогия драконов”.
В “Обратной стороне Луны”, где история покорения космоса, советских и американских исследований в этой области неожиданно соединилась с личной историей двух братьев, Лепаж играет и профессора-неудачника, и его младшего брата — теледиктора, благополучного гея и “полное ничтожество”, как выражается старший. У героев умирает мать, оставив им золотую рыбку и старую мебель. Приходится созваниваться, встречаться и, наконец, строить отношения заново. Этой интимной истории задан буквально космический масштаб с помощью современных технологий и простых, но неожиданных фокусов. “Луна в том возрасте казалась мне кровавой, вероятно, и потому, что я тогда принимал ЛСД”, — сообщает герой-неудачник. И полет фантазии режиссера — небывалый для обычного человека.
— Вы рано потеряли родителей, у вас есть старший брат — университетский профессор… Насколько автобиографичен этот спектакль?
Россия — неведомая мне планета. Вам трудно судить, но нам издалека кажется, что у вас происходит ренессанс
— Его герои — две составляющие меня самого. Это очень самокритичный спектакль: с одной стороны, я человек робкий, деликатный, мечтательный и даже мрачноватый. А с другой — во мне есть искрометность, тяга к веселью и общительности. И речь тут идет о примирении не только двух народов (советского и американского) и двух личностей, но и о двух сторонах одной личности.
— Как вы придумали все это соединить — частную историю и государственную хронику, Квебек и космонавта Леонова?
— Изначально должны были быть два совершенно разных спектакля. Один — про американского астронавта, который был вторым номером на Луне. Дело ведь в том, что Армстронг высадился первым, потому что оказался ближе к двери. А тот, второй, так навсегда и остался вторым. Звали его Базз Олдрин, он написал книгу “Возвращение на землю”, и у него была страшная депрессия — с пьянством и токсикоманией. Оказывается, всю жизнь отец внушал ему, что вторым номером быть нельзя — либо ты первый, либо ноль. Правда, когда мы с ним связались, я понял одну грустную вещь: этот человек, чья книга была такой тонкой, эмоциональной, оказался слишком прямым и военным; ему хотелось только одного: чтобы все было точно и правильно. Леонов же — полная противоположность, он более открытый и у него поэтический склад ума. Тогда я и придумал его в качестве одного из героев.
Другой спектакль должен был называться “На следующий день после смерти моей матери”. За семь лет до того умер мой отец, я остался сиротой, и мне хотелось отразить те парадоксальные чувства, которые я испытал, после того как умерла моя мать. Я был очень привязан к ней, но, когда ее не стало, вместо отчаяния почувствовал облегчение, и мне от этого было неловко. В спектакле есть фраза: “Когда родители рядом, они нам застилают горизонт. И когда их уже нет, нам вдруг открывается мир”. Вот про это я хотел рассказать.
Однажды я шел домой мимо помойки и увидел дверцу от стиральной машины, но не обычной, а той, которые используются в химчистках и прачечных. На какой-то момент мне даже подумалось, что, может, это не дверца, а смотровое окошко макета космического корабля — рядом находился Музей цивилизаций, где проходят выставки, посвященные космосу. Я помню, как однажды у нас дома сломалась машина и мать отвела меня в прачечную, где я стоял перед множеством окошек, в которых крутилось белье, и мне казалось, что я в космическом центре.
Вот этот странный предмет и соединил несоединимое. Мне показалось, что лучший способ рассказать о соперничестве двух государств, СССР и США, через космос и детский взгляд. С этой точки зрения, все ошибки извинительны, потому что это взгляд не взрослого, а ребенка — ребенок видит все по-своему.
Неслучайно Лепаж с блеском в глазах говорит о том, что современность напоминает ему эпоху Ренессанса — он и сам человек Возрождения, а один из первых спектаклей его назывался “Винчи” — о Леонардо да Винчи. Он не только театральный постановщик, но и актер исключительной органики, драматург и кинорежиссер. И у него есть своя технология написания пьес.
— Я не такой автор, который садится за стол и пишет текст. Я работаю с предметами, людьми, мои спектакли часто бывают длинными. Но со временем они ужимаются и приобретают желаемую форму. Можно сказать, что зрители высекают из моего спектакля то, чего бы мне хотелось, являются его скульптурами. Не то что я так стараюсь понравиться зрителям, просто я прислушиваюсь к их реакциям.
Когда я играл историю двух братьев в Сеуле, спектакль вдруг обрел совсем другое звучание — он заговорил о двух разделенных странах. Невозможно, побывав в Корее, не изменить текст — и это вошло в пьесу. Чеховские пьесы ведь тоже прошли через неуспехи, финансовые кризисы, и уже на выходе получились те тексты, которые мы знаем. Это не просто литературные приключения, это трехмерные произведения.
— Вы считаете себя застенчивым человеком, и когда вы были подростком, то даже в театральную школу пошли, чтобы преодолеть стеснение. Как это сочетается с тем, что вы ведете очень публичную жизнь и играете перед тысячным залом?
— Я столь же робок и сейчас. Но меня всегда интересовало творчество, тем более что мой брат приобщил меня к этому — приносил альбомы по искусству и сам очень хорошо рисовал. Кстати, в детстве у нас дома существовал такой же шкаф — “стена позора”, который делит комнату братьев на две части в спектакле: мы тоже жили в одной комнате и хотели отгородиться друг от друга.
— И старший брат высушил вас в стиральной машине, как это показано в спектакле?
— Нет (смеется). Когда мы учились, в средней школе ввели курс творческих профессий. Я мечтал быть иллюстратором и выбрал живопись, но скоро понял, что это не мое. Переходя из класса в класс, я выбирал разные дисциплины, но все они были слишком индивидуалистичны, даже музыка. Когда я дошел до последнего класса, остался только театр, и тут я понял, что в коллективе мне самовыражаться легче. Ведь даже в создании моноспектакля участвует много народу. Режиссерская профессия, например, довольно опасная вещь — если провал, виноват только ты. А если успех, будут благодарить и автора, и актеров. Поэтому я занимаюсь всем подряд.
Один из спектаклей, которые театр Лепажа Ex Machina показывает на Чеховском фестивале, посвящен Андерсену, но это представление совсем не сказочного свойства. Детали личной жизни Андерсена Лепаж раскопал в дневниках писателя — он признается, что обнаружил много общего между собой и своим героем.
— Приведу один пример. Андерсен был избалован датской публикой, а Дания считалась маленькой затрапезной страной, которую никто знать не знал. И он от этого очень страдал. То же самое у нас в Квебеке: нужно поехать в Париж и добиться того, чтобы о тебе написали в Libération, — вот тогда и придет настоящая слава. У Андерсена была своя обратная сторона — он прославился как автор детских сказок, но был уже взрослым человеком, довольно неприятным и с комплексами. Во всем мире известны 15 сказок, которые он написал в молодости, а есть целых 157, и поздние из них выглядят как предвестие Фрейда, детям их читать не надо — они совсем не добрые. В последние годы жизни Андерсен ездил в Париж, где его совершенно заворожили бордели. Детей, кстати, он терпеть не мог. И когда попадал на светские приемы, то хотел со всеми общаться, а его сразу отводили к детям в комнату — и он вырезал картонные фигурки и рассказывал им сказки. Незадолго до смерти ему принесли макет памятника — Андерсен со сказкой на коленях и в окружении детей. И он сказал: “Нет, без детей. И без сказок. Всю жизнь я был один и на памятнике должен быть одиноким”.
— В Канаде вообще много спектаклей в жанре one man show, и почти все они — иронические рассказы об одиночестве. Это традиция такая или ваше личное пристрастие?
— Нельзя сказать, что традиция, но замечание верное. Канада — огромная страна, и в ней живут очень мало людей: всего 33 миллиона. Города расположены далеко друг от друга, от Монреаля до Торонто восемь часов на машине, и поэтому люди замкнуты и одиноки. Англоговорящие канадцы — те вообще, как австралийцы, изолированы от мира. Они приходят в ресторан и вешают пиджак на спинку стула напротив. Вот так и наша культура — всегда зовет кого-то к диалогу, хочет с кем-то общаться.
— Каковы ваши нынешние впечатления от Москвы — вы ведь здесь не в первый раз?
— В 2005 году мне присудили премию Станиславского, и я на 48 часов прилетал сюда, потом был еще на пресс-конференции Чеховского фестиваля. Общался только с людьми, которые меня встречали, и города не видел. Россия — неведомая мне планета. Сейчас я в Москве уже больше десяти дней, и только теперь открываю какие-то вещи. Мы ходили в мэрию на прием и должны были сказать какие-то слова. И я абсолютно искренне процитировал Чехова: “В Москву, в Москву!”, потому что мне кажется, что будущее связано с Москвой. Самые крупные моменты в истории искусства — это моменты ренессанса. Вам трудно судить, вы в этом живете, но нам издалека кажется, что у вас происходит ренессанс. Конечно, у здешней жизни много страшных сторон, но вы показываете пример того, как народ может встряхнуться и дать новую жизнь. Я был во Вьетнаме и видел, как им тяжело и что им пришлось пережить. Но там поднимается такая сила! А поскольку вьетнамцы — буддисты, они умеют изящным образом не скрывать раны, нанесенные жизнью. Они этим гордятся: видите, у нас в земле ямы от упавших снарядов, а мы делаем в них прудики и ловим рыбку. Не думайте, что я в полной бессознанке, просто я оптимист и мне кажется, что это правильно.
--------------------------------------------------------------------------------
Досье
Робер Лепаж родился в Квебеке в 1957 году. Учился в Квебекской городской консерватории и на мастер-классах театральной школы Алена Кнаппа в Париже. Получил мировую известность после “Трилогии драконов” (1983). Руководил Театром Национального художественного центра в Оттаве, ставил Шекспира, а в 1993-м основал театр Ex Machina. Наиболее известны спектакли “Семь потоков реки Ота” (1994), “Эльсинор” (1995), “Обратная сторона Луны” (2000), за которые Лепаж получал престижные театральные премии. По своей пьесе “Обратная сторона Луны” снял полнометражный игровой фильм.
Кристина Матвиенко
Для Пятницы
№ 26 (63) 13 июля 2007
friday.vedomosti.ru/article.shtml?2007/07/13/10...